Тень - Иван Борисович Филиппов Страница 20

что вы спросили меня об этом, дражайший Степан. Дело в том, что после прихода советской власти в мою квартиру подселили соседей. В целях моего воспитания было решено селить ко мне исключительно благонадежные рабочие элементы. И вот в моем скромном жилище появились двое рабочих и колхозник, присланный в столицу на курсы по повышению квалификации. Что-то связанное с животноводством, впрочем, я до конца так и не понял. Четвертым моим соседом стал неожиданно тоже профессор, только бывший. Из университета его выгнали как неблагонадежного – он был поповским сыном, – тут профессор приостановился, снова снял пенсне и привычным движением вытер совершенно сухой лоб. – Мы сдружились с ним и проводили вечера в разговорах и научных дискуссиях, что в конечном итоге и сгубило меня. Товарищ от животноводства донес на меня в органы, приписав антисоветскую пропаганду. На меня! Я приветствовал революцию, я видел в ней торжество человеческого духа. Я ждал научного расцвета, когда отсутствие религиозной и государственной цензуры даст возможность таким ученым, как я…

Вознесенский осекся. Неприятные воспоминания захлестнули его. После небольшой паузы он продолжал уже более тихим голосом:

– Меня расстреляли в 1937 году на Бутовском полигоне вместе с сотнями других невинно оклеветанных людей. Когда экскаваторы начали копать рвы, мое тело, лежавшее сверху на куче, кто-то неудачно задел, и я покатился в канаву… Меня не заметили, и тело мое не перетащили в общую могилу, а завалили землей и… и вот я здесь. Неупокоенный мертвец в обществе таких же, как и я.

В зале повисла неловкая тишина. Профессор откашлялся и повернулся к Степану, которого там уже не было.

Пока все внимательно слушали профессора, Степа шаг за шагом тихонько пятился к двери и, когда взгляды всех в зале обратились на него, резко развернулся и бросился бежать. На крыльцо, бегом вниз по лестнице через три ступени… Он легко перепрыгнул сомкнутые бердыши стрельцов и исчез за поворотом.

Фомич, не говоря ни слова, вплотную подошел к профессору Вознесенскому и выжидающе посмотрел на него. Тихонько ругаясь, профессор подставил лоб и получил от старика крепкий щелбан.

– Я не понимаю, Егор Фомич, не понимаю, как тебе удалось предсказать его побег!

Фомич лишь хмыкнул и пожал плечами. Он повернулся к царевне.

– Государыня, прикажете догнать и вернуть?

Царевна посерьезнела. От веселой девушки, которая несколько минут с интересом наблюдала за происходящим с высокого трона, не осталось и следа. Она сдержанно улыбнулась Фомичу, но сквозь улыбку пробивалось беспокойство. Царевна прикусила губу и задумалась. Наконец она, кажется, приняла решение.

– Догони его, Фомич, но не возвращай. Просто пригляди за ним. Я думаю, он сам к нам вернется.

Глава 5. Москва. 1606 год

Гося с трудом втиснулась в маленький сундучок. Места тут отчаянно не хватало, но мать практически насильно запихнула девочку, крепко прижав сверху крышку. Обычно в сундучке лежало для нее постельное белье. Это был красивый резной сундучок, которым Гося очень гордилась: на нем были искусно вырезаны разные смешные звери. И вот теперь ей приходится в нем прятаться. Госе было очень страшно. Скрючившись, она старалась дышать потише, чтобы получше слышать, что происходит снаружи.

Отец и брат еще не приехали, и Госю в ночи разбудила мать. Точнее, Гося проснулась сама от оглушительного звона колоколов. Мать в ночной рубахе вбежала в Госину комнату и велела ей немедля одеваться. Гося выглянула в окно и увидела, что вся Никольская, где стоял их дом, забита людьми. Мужики с саблями, топорами, вилами и факелами бежали в сторону Кремля. Громко и страшно били колокола. Кто-то кричал: «Бей ляхов!», «Секи ляхов!» Мать силой оттащила ее от окна. Она металась, не понимая, что им делать и куда бежать. Выходить на улицу, в толпу? Об этом нельзя было даже и думать. Слуги как будто растворились, оставив нараспашку все двери. В конце концов мать сказала, что они спрячутся. Надо переждать до утра, а утром они попробуют сбежать из Москвы. Может, им удастся найти экипаж, мать заплатит любые деньги, чтобы их отвезли обратно в их имение под Варшавой.

Гося дрожала. На улице все еще кричали люди и страшно били колокола.

Этой теплой майской ночью москвичи спешили в Кремль убивать царя. Точнее, по большей части они думали, что идут царя, наоборот, защитить от проклятых литовцев, которые его сгубить решили. Но у боярина Шуйского, который руководил мятежом, были совсем другие планы, и уже через несколько часов тело царя Дмитрия, которого заговорщики называли самозванцем Лжедмитрием, потащат волоком по Красной площади в сторону Вознесенского монастыря. А еще чуть позже толпа будет глумиться над его трупом, и один из бояр воткнет в рот мертвому Лжедмитрию дудку со словами: «Долго мы тешили тебя, обманщик, теперь ты нас позабавь!» Всего этого маленькая Гося не знала и знать не могла. Она никогда прежде не думала ни о боярах, ни о москвичах, ни тем более о царе. Ее уютный мир состоял из мамы и кукол, которых заказал для нее в далекой Франции папенька. Из уроков пения и чтения, из прогулок с маменькой по саду и няниных плюшек.

В доме загрохотали сапоги. Гося слышала, что они приближаются, и молилась, чтобы маменька успела спрятаться. Но по страшным крикам она поняла, что маменьку схватили. Гося не понимала и не знала, за что именно их хотят убить, что они с маменькой сделали этим страшным людям. Она хотела вылезти из своего сундучка и объяснить им все, рассказать, что они хорошие и не нужно их обижать. Но что-то остановило ее. Маменька очень строго наказала не вылезать, пока она сама не откроет крышку сундука. И Гося послушно сидела и слушала, как под звон колоколов толпа грабит их дом, насилует и убивает ее маму, графиню Марысю Страхальску. Она вылезла только тогда, когда дым подожженного дома заполнил сундучок и находиться в нем стало совершенно невыносимо. Гося выбежала из горящей комнаты – тело матери заволокло дымом, так что хотя бы от этого впечатления судьба избавила ее.

В ночной рубашке девятилетняя Гося Страхальска выскочила на залитую кровью Никольскую. Рядом полыхали дома, на улице лежали тела, и Гося узнала многих знакомых и соседей-поляков, тоже приехавших в Москву на торжества по случаю царской свадьбы. Не разбирая дороги, Гося побежала. Все так же страшно звонили колокола, и толпа кричала: «Режь ляхов!» Гося бежала. Ее заметили, и по звуку погони и окрикам она поняла, что за ней вслед бегут. Толпа непременно нагнала бы девочку, ведь в девять лет трудно