Татьяна Соломатина - Естественное убийство – 2. Подозреваемые Страница 21

– Северный, в тебе есть хоть капля человеческого сочувствия?! – возмутился Семён Петрович. – Ты же этой девочке первую помощь оказал, и вообще… Она же – всего лишь глупая маленькая девчонка, подросток! Как ты можешь шутить?!

– Это не шутка, а сарказм. И направлен он на тебя, болтуна. А по делу – что я могу, друг мой? Я ничего не могу, – Северный вздохнул.

– Её мама не знала, что дочь беременная.

– Я могу привести тебе сюда человек двадцать акушеров-гинекологов, которые расскажут по двадцать на каждого таких историй.

– Ты должен помочь её матери.

– Во-первых, я терпеть не могу таких вот повелительных наклонений, ты в курсе. Всеволод Алексеевич Северный ещё лет пятнадцать назад отработал последний кредит – и заодно гештальт по этому поводу. И с тех пор он исключительно и только посол доброй воли. Во-вторых, чем я могу ей помочь? Она хочет подать в суд на родильный дом? Тут я ей не помощник. Она хочет независимой экспертизы? Если патологоанатомический диагноз совпадает с диагнозом в истории родов – какого чёрта я буду туда соваться? И на каком основании? Её уже вскрывали?

– Таких деталей я не знаю. Я знаю, что сперва умер новорождённый. Саму Румянцеву после оперативного родоразрешения перевели в реанимацию. Ей стало лучше. А потом она умерла.

– Всё это очень печально. Трагедия, не спорю. Но я всё-таки не совсем понимаю, чем я могу помочь матери Ани Румянцевой. Надо было, прости за цинизм, больше жизнью дочери интересоваться. В спаленку перед сном посидеть-поболтать прийти. Глядишь, и заметила бы раньше… В смысле когда ещё не совсем поздно было. Я бессилен. Я не собираюсь держать незнакомую мне женщину за руку и идти за гробом совершенно чужой мне девочки. Мало ли кому я помогал? Увидал бы бомжа в судорогах – и ему бы противосудорожного уколоть не пожадничал, поверь.

– Понимаешь, там такое закрутилось… – Соколов сделал вид, что не заметил очередного пассажа. – Сев, ты закажи себе ещё сотку. Выветрится.

– Когда ж оно успело столько накрутиться, что ты меня на все двести тут припарковать собрался?

– Успело, – Соколов сказал это таким тоном, что Северному ничего не оставалось.

– Ладно. Сотку так сотку. Хотя мы и не в Калифорнии, чтоб ей! Это у них там… А у нас – ни-ни! Впрочем, тут отменные котлеты, замечательное пюре и просто-таки канонические солёные огурцы. Угощаешь?

– Легко.

– Ну, тогда я – легче лёгкого, – Северный подозвал официанта и заказал сто граммов водки. Ну не пить же, в самом деле, под котлеты с пюре и солёным огурцом виски.

Глава восьмая

Мама Ани Румянцевой, Евгения Румянцева, восемнадцать лет назад приехала в столицу нашей прежде необъятной родины из бывшей союзной республики. Ей было без малого опять же восемнадцать, она окончила уже почти не русскоязычную школу и мечтала вырваться из родного города, где не было места её спивающемуся от безделья папе, уволенному из рядов Советской Армии по причине расформирования и последующего развала таковой. Папа был именно что уволен, а вовсе не отправлен на заслуженный отдых. Никакого выходного пособия он не получил, о пенсии и речи не шло. Язык бывшей союзной республики папке был не под силу – и на пристойную работу он устроиться не мог. Кроме языка, мешало отсутствие какой бы то ни было практически применимой квалификации. А его знание названий ракетного топлива – с формулами он никогда и близко не знакомился – никому почему-то и даром не годилось. Женин отец пристроился грузчиком в магазин – и там никакой замполит не песочил его за сверхнормативное принятие «чернил» прямо на рабочем месте. Так что вскоре он из грузчиков вылетел и осел дома на старом продавленном диване не то венгерского, не то югославского производства. Древний диван, истошно скрипя, терпел папины хмельные воспоминания о сладостном засилье «кровавого режима». Мама этих воспоминаний терпеть уже не могла. Потому что воспоминания на голодный желудок прокатывают за романтику только первые пару дней. Чтобы как можно реже видеть папу, любящего теперь только диван и бутылку, а вовсе не жену и дочь, как это было прежде, Женина мама устроилась на работу в продуктовую лавку. И закрутила роман с её хозяином. Не из любви к искусству, разумеется, а для того, чтобы было на что дочери ботинки купить. И потому что тело требовало если не крепкой мужской любви, то хотя бы вяленькой мужской ласки. Папа ласкать никого, кроме старого дивана и мутного стакана, уже не хотел и не мог. И не нужно особо напрягать фантазию, чтобы понять, что на фоне всего этого прежде относительно благополучная жизнь девочки Жени Румянцевой превратилась в так себе, мягко говоря, существование. Но надо отдать ей должное – училась она очень хорошо, только по языку бывшей союзной республики имея четвёрку. И мама сразу же после окончания дочерью школы вручила ей тощенькую слоечку долларов, извлечённую из книги Достоевского «Бесы»:

– Езжай в Москву. Поступай в институт. Любовь по общагам не крути. Учись. Получай российский паспорт. Выходи замуж за москвича. И никогда сюда не возвращайся! А как только умрёт отец… то, может, и для меня место найдётся, если у тебя получится…

Евгения Румянцева приехала в Москву. Умудрилась поступить «на бюджет» филологического факультета одного из педагогических вузов. Ни с кем любовь в общаге не крутила. Потому что училась, училась и училась, чтобы с бюджета не вылететь. Да ещё и на работу устроилась, потому что мамин кредит закончился быстрее, чем недолгая московская осень.

Жене было страшно одиноко, страшно неуютно, страшно холодно. И вообще – просто страшно. Какие уж тут романы. И не только в мамином напутствии дело. Как девочка начитанная, Женя считала, что «крутить роман» надо красиво. Будуары, слова всякие изысканные, дензнаки пачками в огонь… А если и «крутить роман» посреди облезлых сырых стен, в антураже кухонного блока, кишащего крысами, под аккомпанемент плюющегося холодной водой ржавого смесителя – так только за идею. Вот будь она женой декабриста… Хотя куда в той общаге приткнуть самоотверженно прихваченный с собой в ссылку рояль? Да и опять же – женой. Не до романов было хорошенькой Жене Румянцевой. Да и мальчиков не так уж много было в педагогическом институте. То есть в соответствии с требованиями моды – университете. Совсем не много. А те, что случались – прыщавые сверстники, – Женю Румянцеву не устраивали. К тому же когда постоянно хочется есть и холодно – не до романов. Отлично отвлекают от суеты сует и всяческой маеты эти два простейших желания – незамысловато насытиться и элементарно согреться. И девочка-первокурсница отправилась устраиваться официанткой в ресторан.

В официантки её не приняли. Приняли в посудомойки. Носом вертеть она не стала. Вертеть носом можно, когда сыт и койка в тёплом уютном углу. Опять же, в ресторане и посудомойка голодать не будет. В чём Женя Румянцева быстро убедилась.

Работала она в ночную смену, потому что только очники могут учиться на бюджете. Очень скоро девушка и наелась, и согрелась, единственной проблемой стал недосып. И она отсыпалась на лекциях. Если и мелькала иногда мысль бросить учёбу, Женя безжалостно её отметала. Потому что в редких письмах мама настаивала на необходимости получить диплом о высшем образовании.

Через год Женя стала официанткой. И закрутила роман. С москвичом. Встретила она его тут же, в ресторане. Москвич был хорош собой, внимателен к простой официантке и явно не беден. Он как-то раз пришёл с группой товарищей в малиновых пиджаках, что частенько заседали тут после полуночи. Вели себя эти завсегдатаи по отношению к официанткам достаточно скотски, но оставляли хорошие чаевые, поэтому девушки – в том числе и Женя – терпели. Когда прижмёт – не до сантиментов. И от задницы кусок не отвалится, подумаешь! И только этот молодой человек за мягкие места не хватал, со всем персоналом обращался по-человечески, а Жене так и вовсе стал дарить цветы и прочие приятные мелочи, вроде конфет и бижутерии. А невдолге и на свидание пригласил. Да не в сауну, где известно как в середине девяностых «свидания» проходили, а на самое настоящее свидание. Пошла. Чего ж не пойти? А по дороге где-то и влюбилась. Далее – по расписанию.

Он к ней замечательно относился, обул-одел, перевёз к себе в квартиру и предложил выйти замуж. Женя уволилась из ресторана и полностью погрузилась в мир склонений, спряжений, деепричастий и прочих языковедческих таинств, а также в наведение уюта на вверенной её женским заботам территории. Целый год жила, как в сказке. Ещё через полгода девушка забеременела, и они с любимым мужчиной решили подать заявление в ЗАГС. Прежде всё как-то не до того было. Её возлюбленный слишком много работал, достаточно часто уезжая на неделю, а то и на две. Иногда не приходил домой ночевать, но никогда не являлся пьяный или в помаде. На её расспросы отвечал строго и сдержанно: «Дела».