Анна Данилова - Любовница не по карману Страница 21

Но утром, когда я готовила завтрак, он первым позвонил мне и сказал, что всю ночь не спал и думает только обо мне. Прямо сегодня он займется продажей квартиры…

Я слушала, взбивая яйца для омлета, и плакала. Я понимала, что лавина начала свое необратимое движение и вряд ли у меня хватит душевных сил что-то изменить и спасти. В душе моей возникла какая-то легкость, желание изменить свою жизнь, предчувствие любви и счастья. Но, с другой стороны, я не представляла себе, как я брошу Гришу. Помимо страсти и любви, существовали не менее сильные чувства, такие, как привязанность, нежность, благодарность, наконец! Я не представляла, как скажу Грише о том, что у меня появился другой. И тем более я не могу солгать, сказав, что просто ухожу от него – в никуда. Он, и без того страдающий от своего сексуального изъяна, воспримет это как мое желание найти более здорового мужчину. Как будто я не могу обойтись без секса! Хотя на самом деле не встреть я Федора, я бы продолжала спокойно жить рядом с Григорием, особенно не мучаясь. Конечно, первое время мне казалось, что вся проблема – во мне, что я не нравлюсь ему, не возбуждаю его и он испытывает ко мне некую исключительную жалость, и поэтому у него ничего не получается. Или так: я настолько некрасива и непривлекательна, что мужчины в принципе меня не желают. Но страсть Федора пробудила во мне ответную страсть. И теперь меня просто неудержимо влекло к этому парню, и я каждую секунду думала о нем, вспоминала все то, что было там, в лесу, на поляне, на разостланном Федором пледе… Получалось, что и с Федором у меня не было сил расстаться, и Григорию я не могла причинить боль. Оставалось вести двойную жизнь, лгать. Для того чтобы Григорий ни о чем не догадался, мне требовалось вести себя очень осторожно…

…Я приготовила омлет, позвала к столу Гришу и Алика. Очень хорошо помню это утро. Необыкновенно солнечное, сухое, с прозрачным небом за окном и какой-то особенной, умиротворяющей тишиной. Словно Москва медленно просыпалась, выбираясь из сладкого сна. Даже птицы молчали, заглядывая в наше окно.

– Зоя, забыл тебе вчера сказать… Я бы хотел пригласить к нам в гости одного моего приятеля, вернее, друга. Он сейчас находится в больнице, ему вырезали аппендицит. Очень хороший человек, верный и надежный. Ему сейчас плохо, больно и одиноко. Я бы хотел забрать его из больницы и привезти к нам сегодня вечером. Ты как себя чувствуешь? Сможешь приготовить что-нибудь на ужин? Если ты еще нездорова, то…

– Гриша, о чем ты говоришь! Я прекрасно себя чувствую! Да к нам же вообще никто не приходит. Конечно, привози сюда своего друга. Я приготовлю баранину, как ты любишь, с кускусом.

Мне так хотелось чем-то порадовать Гришу! Правду говорят, если один из супругов виновен, он изо всех сил пытается компенсировать свою вину, каким-то образом ее загладить. Вот так же и я. Мне хотелось угодить Грише, сделать так, чтобы он ничего не заметил, не понял. Не видел и не слышал!

Вечером Гриша, как и обещал, приехал со своим другом Денисом. Очень приятный мужчина, зрелый, интересный, обходительный, нежный, женщины таких любят. Алик появился, когда мы уже сели за стол. Думаю, мне тогда показалось, что Алик посмотрел на меня как-то особенно, словно хотел меня о чем-то спросить. Или я становилась мнительной из-за чувства вины?

Ужин в целом прошел прекрасно. Мы шутили, смеялись, Денис расхваливал мою баранину и пирог с вишней, говорил, что если бы в свое время встретил такую женщину, как я, то пересмотрел бы свои жизненные принципы и женился. Гриша, глядя на то, как мы воркуем и хохочем, радовался за нас и, в этом я была совершенно уверена, ни капли не ревновал. Словно был уверен в нас на все сто процентов. Хотя я почему-то была уверена в том, что Денис – патологический бабник, что же касается меня, то у меня губы не остыли еще от вчерашних поцелуев моего молодого любовника… Я не удивилась бы, если бы Денис, уходя, сунул мне в руку свою визитку – мол, позвони. Но этого, к счастью, не произошло, и я сделала вывод, что он уважает моего мужа. Да и в моих глазах он не сумел заметить притаившуюся измену.

Денис пришел и ушел, только я недооценила своего мужа.

Буквально на следующий день утром он спросил меня, понравился ли мне Денис, не оставил ли он мне своего телефона? Предупредил меня, удивленную этими странными, несвойственными ему вопросами, что Денис – человек крайне несерьезный, коллекционер женских сердец, у него был миллион женщин, сказал, чтобы я была с ним осторожна, возможно, он умеет гипнотизировать… Сначала я молча слушала, затем расхохоталась. Как могла, успокоила мужа, сказала, что Денис мне как мужчина совершенно не понравился – он подкрашивает волосы, его ногти покрыты бесцветным лаком и отполированы, у него слишком кричащее розовое кашне, да и ботинки смешные, ковбойские, а я не выношу этот стиль… И сразу же после этого разговора я, дождавшись, когда Гриша уедет на работу, а Алик – в университет, села в машину и поехала к Федору. Вернее, к нему на работу. Позвонила, сказала, что жду его. Он выбежал из корпуса, где находился офис его фирмы, сел в мою машину и, с радостно заблестевшими глазами, сказал, что уже нанял агента и тот займется продажей его квартиры. Еще он сказал, что запланировал в субботу поездку в «Березовую рощу», в дом отдыха, где, как он выразился, нам никто не помешает и не придется мерзнуть на траве. Он обнимал меня, держал за руку, целовал и говорил о своей любви. А я смотрела на него, и у меня голова кружилась от осознания того, что это красивое лицо, эта нежная кожа и огромные глаза, красные губы и прекрасные русые кудри теперь принадлежат мне и только мне. Я верила ему, мне хотелось верить ему. Я играла его волосами, целовала их, гладила Федора по голове и улыбалась, еще сама не понимая, зачем приехала к нему – то ли для того, чтобы расстаться, сказать, что мы не можем больше видеться, то ли для того, чтобы увидеть его и проверить, было бы то наше свидание реальностью или же моим сном…

Так я разделила свою жизнь на две половины. И удивительное дело: разделив одну неполноценную жизнь, я получила две вполне полноценные. Я была счастлива вдвойне тем, что обрела Федора и не потеряла Гришу. И даже то обстоятельство, что мне приходилось постоянно прятаться, обманывать, ловчить, не отравляло мою жизнь, напротив, придавало ей некую будоражащую, нервную ноту.

Дорожные пробки стали теперь моими лучшими друзьями! Я могла задержаться в «Березовой роще», в номере, который бронировал и оплачивал Федор на деньги, вырученные от переезда в более дешевую квартиру, на три, на четыре часа дольше возможных терпимых сроков. Правда, чтобы не вызвать подозрений, иногда я вообще не выходила из квартиры и вела себя как пай-девочка – что-то упорно мыла-чистила-гладила, готовила трудоемкие блюда или просто лежала под пледом, поеживаясь от тоскливых звуков завывавшего холодного, какого-то осеннего, несмотря на весну, ветра за окном, и поджидала возвращения Григория.

От моей совести практически ничего не осталось. Я и сама не знаю, как я могла такое допустить – чтобы Федор продал родительскую квартиру на Цветном бульваре. Понимаю, я не должна была этого позволить, потому что страсть страстью, но квартира – единственная ценность, оставшаяся от его родителей. Получалось, что я, перезревшая сладострастница, страшная и опасная эгоистка, играла на чувствах сироты, разоряла его во время каждого нашего свидания. Тысячу раз я пыталась порвать с Федором, но все мысли на эту тему посещали меня почему-то исключительно дома, где меня окружали Гриша и Алик и где я чувствовала себя преступницей. Поэтому мне хотелось что-то вернуть, исправить, как-то загладить… Когда же я вновь видела Федора, от этих мыслей оставалась лишь тень.

Деньги. Тема денег в любовных историях подчас играет роковую роль. Будь у Федора столько же денег, сколько давал отец Алику, не было бы никаких проблем. Но у них были разные жизни, разные условия, разный уровень. Брать деньги у Гриши, чтобы оплатить наши свидания (оплату номера в «Березовой роще», наших обедов-ужинов, бензина и прочего), – уж на это я точно никогда бы не решилась. Сколько раз я пыталась отговорить Федора от этой «Березовой рощи», говорила, что дешевле будет встречаться в его квартирке в Кузьминках. Но Федор всегда отвечал однозначно и твердо: нет, это невозможно, там нужен ремонт, и он не хочет, чтобы наши встречи происходили на этом убогом, жутком фоне… Он хотел, чтобы все было красиво. Вероятно, он считал, что только таким образом удержит меня возле себя. Сколько раз мне хотелось рассказать ему о себе, о своем прошлом, о том, что я не всегда носила драгоценные меха и ездила в дорогих машинах… до встречи с Григорием я была практически бомжихой! У меня не то что не было бриллиантов – носила тогда недорогую польскую бижутерию, покупала вещи на рынках или в подземных переходах, ела суп из просроченной курятины и изнывала под тяжестью долгов. У меня не было жилья, я пребывала в постоянной зависимости от своих сожителей, а для них на первом месте всегда была выпивка. Быть может, имелась у меня слабая надежда, что после моего рассказа Федор поймет, почему я не могу бросить Григория, пожалеет меня и отпустит… Или же так меня запрезирает, что наша любовь покажется ему пошловатой связью.