Даниэль Клугер - Побег из школы искусств Страница 21

– У нас малолетних проституток нет, – сообщил Лисицкий.

– Ага, – согласился Черноусов. – А на вокзале – это юные пионерки. У них там торжественный сбор памяти Володи Ульянова… Ладно, фигня все это. Поехали, Николай Степаныч.

– Послушай, – сказал Лисицкий терпеливо, словно больному, – допустим, все происходило именно так. («Допустим?!» – взвился было Черноусов.) Ладно, ладно, что ты придираешься к словам? Хорошо, я верю, что все было именно так. Тогда объясни: на кой черт тебе встречаться с Василенко? Ты же ни при чем… И я тоже, – добавил он после крохотной паузы. – Может, они уже и забыли о тебе. Зачем же напоминать?

– Ох-хо-хо… – с тоской вздохнул Виктор. – Хорошо, если забыли… – он с надеждой посмотрел на спокойное лицо редактора. – А может, и правда, забыли? У них, наверное, сейчас других дел хватает… – Черноусов снова вздохнул. – Что-то я совсем поглупел.

– Да ладно, – Лисицкий махнул рукой. – Любой бы поглупел на твоем месте. И вообще – ты уж прости меня за то, что втянул в такое. Кто ж мог знать? Все, вроде, честь честью: помочь девушке устроиться на курорте, – он покачал головой. – Помогли…

Черноусов не слушал шефа. Он сидел прислонившись затылком к шершавой стене. На губах блуждала рассеянная улыбка. Действительно, какого черта он так накрутил себе собственные нервы? Кому он нужен? Кто станет его разыскивать? Если только…

Звонок телефона прозвучал так резко, что он чуть не подскочил со стула. Лисицкий озабоченно посмотрел на часы:

– Половина десятого… Жена, наверное.

Черноусов думал иначе, но промолчал.

Лисицкий вышел в коридор – телефон стоял на полочке, прибитый справа от входной двери – снял трубку:

– Алло… Здравствуйте, конечно. Нет, не поздно. К сожалению, не знаю, дома, наверное. Конечно, конечно. Спокойной ночи, – он положил трубку и повернулся к Виктору.

Когда тот увидел лицо шефа, улыбка застыла на его губах и превратилась в гримасу. Виктор медленно поднялся со стула.

– Что? – спросил он почему-то шепотом. – Они?

Степаныч кивнул и развел руками:

22

В двухэтажном особняке, скромно именовавшемся гостиницей Крымского обкома партии, Черноусов не был ни разу, хотя проходил мимо почти каждый день: особняк находился в самом центре города. Все прилегавшие улицы были закрыты для движения автотранспорта, но Степаныч, не снижая скорости, свернул прямо под «кирпич» и остановился у металлической калитки в глухом бетонном заборе.

– Приехали, – хмуро сказал он. – Ты уверен, что хочешь войти?

Прежде чем ответить, Виктор сделал несколько задумчивых шагов – сначала в одну сторону, потом в другую. Особняк производил внушительное впечатление, своей обманчивой скромностью и добротностью постройки он резко контрастировал с окружавшими столетней давности трехэтажками, его темно-серая «шуба» являла собой род генеральского мундира среди ободранных партизанских гимнастерок.

В маленьком квадратном окне второго этажа горел свет. Нет, у Черноусова не было уверенности в том, что ему так уж хочется идти в атаку. Но отступать было поздно. И не имело никакого смысла – рано или поздно его должен был настигнуть кто-нибудь из тех, с кем свела судьба в последнее время. Он сказал:

– Идем.

– Как знаешь.

Они подошли к двери. Лисицкий нажал кнопку звонка. Дверь отворилась, на пороге появился сержант милиции. Шеф показал ему какую-то книжечку. Тот сверил фотографию с оригиналом. Вопросительно взглянул на Черноусова.

– Со мной, – буркнул Степаныч. – К Василенко, – и повернувшись ко Виктору, хмуро спросил: – Надеюсь, корреспондентские корочки у тебя с собой.

Никогда еще черноусовские документы не проверялись так часто, как в эти последние дни.

Вернув документы, сержант посторонился, пропуская посетителей, и закрыл входную дверь. Во внутреннем дворике им пришлось постоять еще какое-то время, пока он по телефону докладывал о визитерах.

Их впустили. Они поднялись по мраморной лестнице, устеленной красной ковровой дорожкой, на второй этаж и пошли по длинному и совершенно пустому коридору. Специальное покрытие гасило звук шагов.

Подойдя к дубовой двустворчатой двери в конце коридора, Николай Степанович коротко постучал. Из-за двери донеслось неразборчивое восклицание. Лисицкий толкнул дверь, и они оказались в просторной гостинной.

Помещение скорее походило на музей, чем на гостиничный номер, пусть даже и обкомовский. Завертев по-идиотски головой на окружавшее великолепие, Черноусов не сразу обратил внимание на присутствовавших.

А они были здесь – все заинтересованные лица (исключая, конечно, похитителей): Светлана, нервно потиравшая тонкие пальцы, лениво развалившийся в бархатном кресле картежник Леня и, наконец, сам товарищ Василенко Г.Н., стоявший посередине, под огромной хрустальной люстрой.

Он недовольно посмотрел на Черноусова, перевел взгляд на оставшегося у двери Николая Степановича. Снова посмотрел на корреспондента.

– В чем дело? – спросил он. – Что вам здесь нужно? Я вас не вызывал.

Прежде чем ответить, Виктор внимательно посмотрел на друга-картежника. Тот очень изменился. Сейчас его лицо казалось отвердевшим, а взгляд холодно-равнодушным. Наряд он тоже сменил – белая выглаженная рубашечка, темные брюки со стрелками. «Комсомольский мальчик, – подумал Черноусов. – Разве что чуть староват.»

Девушка тоже изменилась. Глубоко декольтированное вечернее платье, золотые украшения в уложенных волосах и на шее. Юная львица из приличной семьи. Виктор любезно улыбнулся ей. Она отвернулась. Это его нисколько не обескуражило. Он набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду, и сказал:

– Здравствуйте, Светлана Григорьевна.

Она не отреагировала. Виктор крепко сжал зубы и изо всех сил постарался изобразить заговорщически-ироническую улыбку. Напротив не было зеркала, и он не знал, получилось ли. Леонид сидел с безразличным выражением лица; что же до Василенко, то высокопоставленный папаша недавней подопечной Черноусова явно собирался оторвать голову (или еще что-нибудь) провинциальному нахалу. О чем не замедлил сообщить вслух кратко и выразительно.

Странно, но после этого у Черноусова вдруг прекратился внутренний мандраж. Он даже не стал анализировать это удивительное обстоятельства, снова повернулся к девушке:

– Ничего, что я называю вас Светланой? Я бы и рад обращаться к вам по-другому, но как вас зовут? Я имею в виду настоящее имя, – и обернувшись к Лисицкому, пояснил: – Я все думаю: как же так? Человек отпускает единственную дочку одну, без сопровождающих в чужой город, за тридевять земель, дает опасное поручение – и это после полугодового пребывания в клинике.

Василенко промолчал, но заливавшая его лица краска стала гуще.

– Мне кажется, – сказал Виктор, – мать Семена Левина раньше никогда не видела вашу дочь. И я думаю, что она от меня сбежала в первый же вечер вовсе не потому, что хотела сохранить свой визит втайне. И не потому, что он мог показаться мне подозрительным. Какие подозрения – нормальное посещение матери погибшего друга, получение последнего письма… Она просто боялась выдать себя в разговоре с Левиной. И боялась, что я замечу это.

Светлана сделала движение, словно хотела его прервать. Виктор усмехнулся.

– Кстати о письме вашего покойного приятеля, – сказал он. – Именно оно содержало ту информацию, за которой вы охотитесь.

После этих слов тишина в музейно обставленной гостиной превратилась в кладбищенскую, и Виктор тут же испугался по-настоящему.

Первым ее нарушил Леонид.

– Хочешь сказать, что в письме были какие-то намеки? – недоверчиво спросил он.

– Может быть, намеки, – ответил Виктор уклончиво – теперь ему большого труда стоило разыгрывать лихого разведчика во вражеском логове. – Может быть, намеки, – повторил он чуть громче, – а может – точные инструкции, – он обратился к Светлане. – Когда день рождения Семена?

– Не помню, – механически ответила она.

– Такие близкие друзья, – укоризненно заметил Черноусов, – даже могилу не забыли посетить. Цветы привезли. А день рождения не запомнили… – он немного помолчал. – Вы даже на памятник смотрели невнимательно. Там-то уж могли бы заметить. Я, например, заметил. И запомнил. Знаете, журналисту приходится тренировать память. Особенно на даты.

– Даты? Числовой код? – догадался Леонид. И посмотрел на девушку с плохо скрытым презрением.

– И означает он номер ячейки в автоматической камере хранения, а также ее код, – сообщил Черноусов.

Леня сорвался с места и бросился к двери. Но сообразив что к чему, он остановился и снова повернулся к непрошеному посетителю.