Виктор Пронин - Остров Страница 21

– Я читал где-то рассказ о том, как один мужик у бабы роды принимал, – Афанасий воодушевился, заметив общее внимание. – Там тоже баба неожиданно рожать стала. Прямо в степи где-то... Лето, правда, было, тепло... И рядом мужик тот оказался, не помню уж, как он с той бабой познакомился...

– А баба-то от него забеременела?

– Да нет, при чем здесь он!

– Сам же говоришь – познакомились... Они ведь познакомились?!

– Да! Они! Познакомились! – кричал Афанасий. – Ну и что?!

– Как что? Рожать ведь начала...

– Перед родами познакомились! Понятно?! Рожать начала баба прямо на дороге, а тут мужик! Понял?!

– Что же она, на обочину не могла сойти? Так прямо и на дороге?

– Дурак! Кто же на дороге рожает! Конечно, сошла на обочину, под куст какой-то... А тут мужик.

– Насильник? – серьезно спросил Иван.

Афанасий бешено посмотрел на него и отвернулся.

– Так вот, – начал он, стараясь успокоиться. – Смотрит мужик, а баба-то рожает... Да, да, рожает, – повторил Афанасий, видя, что кто-то опять собирается перебить его. – И ничего тому мужику не оставалось, как принять в этом деле самое, можно сказать, активное участие. Ему там больше всего с пуповиной пришлось повозиться, никак он ее оборвать не мог... А ножа не было, чтоб перерезать.

– Ну оборвал все-таки?

– Конечно, о том и рассказ. А ты что думал, до сих пор обрывает!

– Как же он оборвал-то ее, пуповину? Она ведь того... жила, – заинтересовался Иван.

– Перегрыз, понял?! Зубами!

– Ну и трепло ты, Афоня, ну трепло!

– Этот парень правильно сказал – цыганок надо пригласить.

– А перед этим спиртом их протереть.

– Ну, со спиртом сейчас нелады, а вот снегом натереть можно бы!

– Какой снег! Какой снег! Они ведь нежные, как кролики! Говорят, они из Индии. Или из Испании.

– Ничего себе нежность – круглый год по Острову кочуют!

– Если пацан родится – машинистом будет.

– А если в шахте, так что, по-твоему, – шахтером ему надо быть?

– А что, в шахте тоже было дело? – удивился Иван.

– Не знаю, может, и было...

– Ну, с кем спорить, что пацан родится? – спросил Сашка.

– А на что спорить-то, на штаны?

– Зачем на штаны... Как приезжаем, ведешь меня в ресторан и кормишь-поишь, пока не скажу хватит. Мяса хочется. Жареного, с корочкой, чтобы на нем еще пузырьки лопались... И лимоном его побрызгать. А на второе тоже мясо. И тоже с корочкой и лимонным соком... Разрежешь, а от него дух! И на третье мясо...

– Заткнись! – свирепо сказал Иван. – Мне это мясо каждую ночь снится. Только я его в рот, а оно вроде нарисовано и из бумажки вырезано. А сегодня колбаса приснилась, толстая, мягкая, с прожилками... Потом смотрю, не колбаса это – подделка из глины раскрашенной. Хватил я ее об пол, она и рассыпалась на мелкие кусочки. Тут какие-то собаки налетели, начали жрать эти кусочки... Дурь какая-то.

– Это что, – сказал Сашка. – Снится мне сегодня ночью, что прихожу я в гастроном, а там провианту всякого – глаза разбегаются. Колбасы, мясо, сыры, балыки, икра в бочках... Но что интересно – дают все это не за деньги, а за железнодорожные билеты. Они вроде деньгами стали. Шарю я по карманам – нет билета. И только тут вспоминаю – ведь «зайцем» еду, билета у меня и не было...

ГЕНА. Если и можно было говорить о каком-то удовольствии от всех наших дорожных приключений, то водка, спрятанная в моем чемодане, все портила. Мне ее было не жаль, но дело-то в том, что деньги на нее собирали все наши ребята и вернуться ни с чем – это не по-людски, а с другой стороны, молчать о том, что у тебя кое-что припрятано... Тоже ни в какие ворота.

Неприятная ситуация, и как из нее выбраться, я даже не представлял. Но, услышав слово «спирт», брошенное кем-то, я вдруг понял, что мои запасы могут здорово кому-то пригодиться.

– А что, – спросил я, – водка тоже этих самых микробов убивает?

– Может, и не убивает, – ответил Алик, – но настроение она им портит.

– Она глушит их, они потом очень долго в себя прийти не могут, – уточнил Федор.

– Не она глушит, а они ее глушат, – закончил обсуждение Афоня. – Что же, по-твоему, микробы дураки, что ли...

Я вернулся в купе, достал из-под лавки литровую банку, долго протирал ее в тамбуре снегом, пока пальцы совсем не задубели от холода. Когда я снова вернулся в купе и наклонил чемоданчик над банкой, струя «Столичной» потекла по его боку, по полке, закапала на пол. Рискнув, я наклонил чемодан сильнее, и струя водки брызнула в банку. Наполнив ее до краев, я поставил чемодан на место, не удержавшись, отхлебнул глоток. Он бы все равно расплескался. Да и надо же попробовать, что везешь. Оказалось, все правильно, водку.

И тут началось самое интересное. С грохотом распахнулась дверь, и в вагон вбежала радостная наша проводница под названием Оля, а за ней, хотите верьте, хотите нет, две довольно-таки при возрасте тети и цыганка. Широкий подол, цветастое платье – в общем, все, что полагается. А ребятам только потешиться дай. Начали хлопать ту цыганку по плечам, подбадривать, не робей, мол, старуха.

– Чего столпились? Не собирайтесь – коридор должен быть свободным, – твердо так сказала одна тетя, и мы поняли, что она в курсе. И сразу всем стало легче. Нашелся человек, который возьмет это дело на себя. – Аптечка есть? – спросила она у проводницы.

– Есть вообще-то ящичек... Я сейчас!

– Захватите несколько постельных комплектов. И включите титан. Пусть ребята снегу принесут. И халаты хорошо бы достать. Спросите у буфетчицы. У нее должны быть. Может, у пассажиров есть карманные фонарики – несите, сколько найдете!

Команды из этой тети сыпались, как из мешка. Бедная Оля не знала, с чего начинать.

– Врач? – спросил я.

– Врач, – кивнула Оля. – Зубной.

– А вторая?

– Фельдшер из зверосовхоза... Так что, братцы, у меня только на цыганку надежда. Говорит, что и счет потеряла, сколько родов приняла. Ой, Гена, там эти цыгане такой гвалт подняли – ужас. Все решали, кого послать. Одна до сих пор ревет, обиделась, что не ее... Ужас.

Оля умчалась к буфетчице, а у меня свое дело – водку вручить славной родовой бригаде. Дождался я, пока разберутся ребята с поручениями, и пошел к пятому купе. Прислушался – только шорох. Ну, думаю, самый раз. Постучал. Молчат. Опять постучал. Открывают. Выглянула тетя – зубной врач.

– Чего тебе? – спрашивает.

– Вот, – говорю. – Гостинец. Может, сгодится.

– Что это?

– Врачу положено знать этот запах. Водка.

– Что?! – аж зашлась она.

– Водка.

Взяла тетя мою банку, понюхала, на язык попробовала, странно так посмотрела на меня, чмокнула в щеку и перед самым носом дверь задвинула.

Ну, порядок, думаю. Прямо жить легче стало.

РОДИЛАСЬ ДЕВОЧКА НАДЯ. Необычайная весть быстро разнеслась по всему составу. О том, что у Тани вот-вот могут начаться роды, знали не только в каждом купе – об этом уже знали на станциях Тихой и Взморье, знали в Южном, но помочь ничем не могли. Лишь наутро обещали выслать с продуктами отряд лыжников, а вместе с ними акушерку поселкового роддома. Дадонов, выбравшись наверх, снова связался с Южным, но оттуда сообщили, что вертолет с соседней заставы не нашел ни поезда, ни железной дороги. Кроме сплошной снежной круговерти летчик ничего не увидел.

В поезде наступила полная тишина. Казалось неудобным громко разговаривать, гоготать. Даже выходя в тамбур покурить, люди осторожно прикрывали за собой двери. Все чувствовали какую-то причастность к событиям в седьмом вагоне. И десятый раз, перебирая содержимое чемоданов, люди надеялись найти хоть какую-нибудь мелочь, которая могла бы пригодиться.

Чертыхаясь и ругая себя за безалаберность, проводницы шарили в пыльных рассохшихся ящичках аптечек и собирали полупустые флакончики с йодом и зеленкой, плоские пакетики с бинтами, таблетки в выцветших обертках. В одной аптечке нашли неизвестно откуда взявшийся и сколько там пролежавший рубль, во второй сюрприз оказался еще более неожиданным – там обнаружили сантиметров двадцать сервелата, причем совершенно свежего, в чистой аккуратной бумажке. Ну что ж, решили проводники, в семье не без урода, тем более в семье из трехсот человек. Колбасу отдали Тане, правда, не сказали, откуда она появилась.

– От гражданина, пожелавшего остаться неизвестным, – сказала Оля.

Лесорубы собирали на крыше вагона снег, летящий с океана, набивали его в наволочки, и сбрасывали в тамбур. Алик с Грачевым засыпали снег в чайный титан. Буфетчица перегретым утюгом проглаживала швы своего парадного халата. Дадонов, пробравшись к паровозу, наскреб еще около ведра угля, и вскоре в седьмом вагоне заметно потеплело. Безымянная старушка принесла два пакета стерильной ваты, за которыми не один день ходила по аптекам Южного.

А когда в третьем часу ночи из пятого купе послышался слабый крик ребенка, через несколько минут об этом знал весь состав. И у каждого возникло чувство, будто он участник общей победы. Канонада бурана над головой уже казалась незначительной помехой, о которой и говорить-то не стоило, а снег – полоумным дураком, он угомонится сам собой, на него только внимания обращать не нужно. У какого-то рыбака нашлись две сигнальные ракеты, и он не поленился средь ночи выбраться на крышу вагона и выпустил их одну за другой в черное гудящее небо. Их тут же подхватил ветер, и рыбак даже не видел, как ракеты взорвались вверху, как пылали в снегопаде разноцветные огни и сгорали, не успев упасть. А когда рыбак вернулся в вагон, весь поезд был взбудоражен еще одной вестью – оказывается, какой-то шахтер вез с собой целую канистру водки и теперь, не выдержав, угощал всех желающих. Первыми выпили за здоровье нового человека два врача и цыганка Надя. Надя смущалась, отмахивалась от поздравлений, а из тамбура гортанно и шумно ее уже звали цыгане.