Оса Ларссон - Черная тропа Страница 21

«С ним я буду несчастна, — подумала она. — Ведь я это точно знаю».

Будучи его помощницей и заместителем, она сидела в соседнем кабинете, слушала, как он разговаривает по телефону: «Послушай, извини, но я спешу на важное совещание», хотя Ребекка знала, что это неправда. «Я перезвоню тебе… да нет, честное слово… обязательно перезвоню тебе вечером». Затем разговор заканчивался, или же человек на другом конце провода не желал сдаваться, и тогда дверь его кабинета захлопывалась.

Монс никогда ни словом не упоминал о своих взрослых детях — возможно потому, что его мало что с ними связывало, или просто не хотел лишний раз делать акцент на своих пятидесяти годах. Он пил. Заводил интрижки с только что принятыми на работу молодыми юристами и даже с клиентками.

Однажды Монс пытался приударить за Ребеккой. Это случилось на корпоративной рождественской вечеринке. Он был сильно пьян, и все остальные его уже отшили. Пьяные попытки уговорить ее были не комплиментом, а скорее оскорблением.

И все же Ребекка то и дело вспоминала, как он положил ладонь ей на затылок. Думала обо всех тех случаях, когда они сидели в суде, а потом обедали вместе. Всегда чуть ближе друг к другу, чем полагается, слегка касаясь друг друга плечами. Или ей это только казалось?

А в тот раз, когда ее пырнули ножом, он сидел рядом в больнице, держа за руку.

«Именно это меня и раздражает, — подумала она. — Я так безумно устала от бесконечного пережевывания. С одной стороны, с другой стороны. С одной стороны, то-то и то-то доказывает, что я ему не безразлична. С другой стороны, то-то и то-то доказывает, что ему на меня наплевать. С одной стороны, мне следовало бы забыть его. С другой стороны, как утопающий хватается за соломинку, так и мне надо хвататься за всякую любовь. С одной стороны, это очень сложно. С другой стороны, легко не бывает, когда речь идет о любви. Любовь — это все равно что оказаться во власти демонов. Воля размягчается, как масло. В мозгу образуются дыры. И ты уже не управляешь собой».

Ребекка делала все от нее зависящее, когда работала с Монсом. Каждое утро надевала на себя смирительную рубашку, намордник и строгий ошейник, чтобы случайно не выдать себя. Застывала, прячась в этой неподвижности. Разговаривала с ним только по необходимости. Общалась при помощи записок и электронной почты, хотя сидела за стенкой. Смотрела в окно, когда он обращался к ней. Но работала на него не на страх, а на совесть. Наверное, лучшего заместителя у него никогда не было.

«Как преданная собачка», — подумала она теперь.

Надо бы ответить на его послание. Ребекка тут же написала ответ, но стерла его. Потом ситуация еще более усложнилась. Написать хоть одну букву оказалось тяжелее, чем подняться в гору. Она формулировала и так, и эдак. И все получалось как-то неуклюже.

Что сказала бы о нем бабушка? Наверное, ей он показался бы мальчишкой. И это правда. У папы был охотничий пес, который все время играл, не переставая. Он так и не стал взрослой собакой, убегал в лес и приносил папе палки. В конце концов, его застрелили. Для нерадивой собаки в доме места не было.

Бабушка наверняка обратила бы внимание на белые руки Монса. Она не сказала бы ни слова, но о многом подумала бы. Болтовня вместо настоящей работы. Тренажеры в спортивном зале. Ребекка до сих пор помнила двухдневное судебное заседание, на котором он все время постанывал, поскольку накануне перевернулся в шхерах на своем буере и весь был покрыт синяками.

Он так не похож на папу и других мужчин из их деревни.

Перед глазами у нее возникала картина — папа и дядя Аффе, сидящие на кухне у бабушки. Они пьют пиво. Дядя Аффе отрезает своей собаке Фрейе большие куски колбасы. Держит кусок колбасы у нее перед носом и спрашивает: «Покажи, как делают девушки в Стокгольме?» И Фрейя ложится на спину, задрав ноги.

Ребекке нравятся их руки, привыкшие ко всякой работе. Кончики пальцев шершавые и почерневшие от грязи, с которой не справится ни одно мыло. Всегда найдется какая-нибудь машина, в которой надо покопаться.

Девочке всегда разрешается сидеть на коленях у папы. И она может сидеть столько, сколько захочет. С мамой шансы пятьдесят на пятьдесят. «Ох, ты такая тяжелая», — говорит она. Или: «Дай мне спокойно допить кофе!»

От папы пахнет потом, хлопчатобумажной одеждой и моторным маслом. Она прижимается носом к щетине на его шее. Лицо у него всегда загорелое — и шея, и руки. А тело белое, как бумага. Он никогда не подставляет его солнцу. Мужчины в деревне не загорают, это занятие для женщин. Случается, что тетушки лежат в шезлонгах. Или полют грядки в купальниках.

Иногда папа ложится на траву, чтобы отдохнуть, подложив одну руку под голову и накрыв лицо кепкой. Хуторянин Мартинссон. Это право и привилегия каждого мужчины — иногда улечься на траву и отдохнуть на собственном хуторе. Папа работает как зверь. Работает на лесозаготовительной машине даже по ночам, чтобы оправдать большие вложения. Делает всю мужскую работу на хуторе. Иногда подрабатывает в городе, помогая сгибать трубы, когда работы в лесу недостаточно.

Но иногда он позволяет себе прилечь. Зимой — на кухонном диване. Летом — вот так, посреди участка. Пес Юсси обычно приходит и ложится рядом. А вскоре на другой руке пристраивается Ребекка. Солнце греет. Сильно пахнет аптечная ромашка, выросшая на бедной песчаной почве. Обычно такие пахучие растения здесь редкость. Нужно подойти совсем близко, чтобы что-либо почувствовать.

Бабушку Ребекка никогда не видела лежащей на траве. Она никогда не отдыхает. Да ей и не пришло бы в голову улечься вот так, на траве перед домом. Люди подумали бы, что она сошла с ума. Или попросту умерла.

Нет, для бабушки Монс был бы белой вороной. Стокгольмец, который не умеет разобрать мотор, вытянуть невод или хотя бы накосить сена. К тому же состоятельный. Жена дяди Аффе Инга-Бритт разнервничалась бы и накрыла стол скатертью с льняными салфетками. И все задумались бы, глядя на Ребекку, — с нами она или же нет?

Впрочем, они ломают над этим голову уже сейчас. Ей все время приходится доказывать, что она не изменилась. Люди все время говорят: «У нас тут все по-простому, ты к другому привыкла». И ей приходится особенно усердно хвалить еду, говорить, что она так давно не ела окуня — как вкусно! Остальные едят себе спокойно, молча. И все равно становится очевидно, что она приобрела столичные фасоны — слишком много нахваливает.

В папе была некая весомость, которой нет у Монса. Нельзя сказать «глубина», ведь Монс не поверхностный человек. Однако ему никогда не приходилось заботиться о хлебе насущном, тревожиться по поводу того, будет ли достаточно работы, чтобы погасить ссуду, взятую на покупку лесозаготовительной машины. Есть разница и еще кое в чем, не связанная с практическими заботами, — налет вселенской печали.

«Эта печаль, — подумала Ребекка. — Не она ли заставила папу с такой силой ухватиться за маму? Могу представить себе, как она вошла в его жизнь со смехом и легкостью, потому что в благоприятные периоды она бывала легка, как ветер. Думаю, отец ухватился за нее обеими руками. Просто вцепился. И маме это тоже наверняка нравилось, хотя и недолго. Ей показалось, что это как раз то, что ей нужно, — спокойствие и защищенность в его объятиях. А потом она ускользнула и понеслась дальше, как нетерпеливая кошка… А я сама? — Она не сводила глаз с сообщения от Монса. — Может быть, мне тоже надо найти себе человека вроде папы, но, в отличие от мамы, держаться за него?»

Влюбленное сердце неукротимо. На поверхности можно скрывать свои чувства, но внутри оно правит всем. Голова полностью меняет стиль деятельности, отказывается рассуждать логически или принимать разумные решения, вместо этого она занята созданием образов — патетических, сентиментальных, романтических, порнографических. Весь спектр сомнительных удовольствий.

Ребекка Мартинссон обращается к Богу с тщетной молитвой: «Господи, храни меня от страсти!»

Но молитва уже опоздала. Ребекка пишет:

Рада за вас. Надеюсь, что не слишком много народу поломает себе ноги на лыжных склонах. Пока не могу точно сказать, смогу ли появиться и выпить по бокальчику, зависит от погоды, работы и прочих обстоятельств. Созвонимся. Р.

Затем она меняет Р на «Ребекка». Затем переделывает обратно. Сообщение получилось по-идиотски краткое и простое. Затем Ребекка отправляет его и тут же снова открывает, чтобы проверить, что она написала. После этого не находит себе места и бесцельно перекладывает туда-сюда бумаги.

— Если вы не возражаете, я включу диктофон, — сказала Анна-Мария.

Она сидела с Маури Каллисом в помещении для допросов.

Он пояснил, что у него мало времени: скоро ему пора лететь обратно. Поэтому они решили, что Свен-Эрик побеседует с Дидди Ваттрангом, а Анна-Мария — с Маури Каллисом.