Фредерик Дар - Освободите нас от зла Страница 21

Я вернул письмо комиссару. Он взял его и убрал к себе в стол. Затем он сложил руки на столе, заляпанном чернилами, и спросил медовым голосом, что я думаю об этом письме. Я не пытался заверить, что никогда никого не убивал. Я не пытался защищаться, поскольку не мог бороться против Глории сейчас, когда она была мертва. Она провела рождественскую ночь, подготавливая мою погибель, а когда женщина такого склада берется организовать гибель мужчины, тому не на что надеяться…

Дни, которые последовали за этим, были ужасны. Я прекрасно понимал, что, начиная с того приснопамятного вечера, когда я раньше времени вернулся с охоты, у меня наступил промежуточный период. Да, весь этот отрезок моей жизни всего лишь подготавливал наш неизбежный конец, мой и Глории. Этот период вел меня извилистыми дорожками в камеру следственной тюрьмы, дверь которой мне никогда не доведется открыть, поскольку люди и фатальность обстоятельств закрыли ее за мной и держали запертой. И все-таки я рассказал всю правду моему адвокату. Он слушал меня, потирая руки от удовольствия.

— Этот частный детектив поможет нам выбраться отсюда! — утверждал он.

Но в свой следующий визит он уже не был таким радостным. Морэ погиб три недели назад, разбившись на своем мотороллере на Восточной автодороге. Что касается двух парней, на которых я тогда нарвался, то они изображали из себя полнейших ослов, опасаясь допросов. Они клялись всеми богами, что знать меня не знают, впервые видят и все такое прочее. Короче говоря, их свидетельские показания могли только навредить мне, поскольку выставляли меня как махинатора в самом неприглядном виде. Поэтому мой адвокат даже не упомянул их на суде.

Я не строил для себя никаких иллюзий. Хотя во Франции и существует тенденция оправдывать, хотя бы частично, преступления, совершенные в состоянии аффекта на почве супружеской измены или ревности, моя история не смогла смягчить души судей. Действительно, прокурор нарисовал перед присяжными жуткую картину извлечения из стены покойного Нормана. А затем он описал, как я при свете луны замешивал раствор, как заволакивал мертвеца на стену, и при этом упирал на мою бесчувственность… Но погубило меня не это, не мои, скажем так, «убийства», а мой шантаж, изощренность каждой его детали. Эти анонимные письма сделали из меня какого-то Макиавелли без чести и совести. Я выглядел в глазах судей чудовищем, разыгравшим в этой партии зловещую карту семейного неблагополучия и затем убившим влюбленного в его жену молодого невинного человека. Перед присяжными прошли фотографии этого парня. И по их покачиванию головами я понял, что он им понравился, и это усугубило мою вину.

Напрасно мой адвокат пытался свести все к преступлению на почве ревности. Вердикт присяжных гласил: приговорить к смертной казни. Стояла мертвая тишина. Меня спросили, не желаю ли я что-нибудь сказать. Я минутку подумал и сказал, что нет.

Дверь камеры приоткрывается, Феррари показывает на нее пальцем.

— Ну что же вы, заходите, куча дерьма! — вопит он таким душераздирающим голосом, что от стены отваливается кусок штукатурки.

В камере охранники, они подходят ко мне. Осознание этого бьет меня, словно электрическим током. Так они — за мной! Их руки шарят по моему телу. Меня поднимают, камера наполняется людьми. Мне что-то говорят, но я ничего не понимаю, словно они разговаривают на незнакомом мне языке.

Сидя на своей кровати, Феррари жутко икает. Он проживет еще несколько дней, и этот чудесный подарок судьбы застал его врасплох. Губы его трясутся, из глаз бегут слезы радости. А я продолжаю думать о Глории и думаю о ней изо всех сил… Минута, которая надвигается на меня с жуткой неизбежностью, была ею предусмотрена, она все сделала для ее приближения, и я принимаю эту минуту с облегчением, почти с признательностью.

В письме, которое она написала в полицию, она ведь утверждала, что принимает смерть только потому, что не может жить без меня, не так ли?

Тогда я принял это признание за аргумент, предназначенный для подтверждения ее показаний. Но только сейчас меня осенило, что написала она сущую правду. Глория не могла больше жить без меня, равно как и я без нее. Поэтому она захотела, чтобы мы прошли этот путь до конца, оба, испив всю чашу несчастья, исчерпав нашу любовь до донышка, до конца самой бесконечности.

Феррари прав — мужчины умеют умирать.

Ну что же, Глория, прекрасно: я иду!

Примечания

1

Рыба отряда камбалообразных.

2

Небольшой диван с приподнятым изголовьем.

3

Дева Мария со снятым с креста мертвым Христом.