Татьяна Моспан - Партия в преферанс Страница 21

- А теперь оставь нас вдвоем, - приказала Любовь Ивановна.

Вера послушно вышла из палаты, но перед этим тихо шепнула Николаю:

- Только недолго, она сознание может потерять от перутомления.

Першин смотрел на тонкие пожелтевшие руки тети Любы, безжизненно лежавшие поверх одеяла. Глазами старой больной женщины на него смотрела сама смерть.

- Сядь поближе, я кричать не могу.

Он придвинул стул ближе к постели.

- Давно Тамаре говорила, не послушалась меня, теперь вот помереть не могу спокойно, пока её волю не выполню. Тогда, на Выселках, ты нашел монеты, начала говорить она. - Тринадцать штук. Тамара никому про это не сказала, только мне и тете Мане, твоей бабушке. Как же мать испугалась за тебя, сколько по врачам ходила, один Бог знает! Чего только не наслушалась от них! Сначала не хотела брать те монеты, говорила, нельзя, грех. А потом... Денег-то сколько на врачей извела!

Тетя Люба закашлялась, хрипло, с надрывом. Николай вскочил, хотел позвать кинуться за Верой, но больная остановила его.

- Подожди. Скажу сначала...

Она закрыла глаза и несколько минут лежала молча, словно собиралась с силами.

- Потом ей все-таки пришлось обменять часть золотых на деньги. Лечить тебя надо было.

- Знаю, - тихо сказал Николай.

- Ты нашел монеты? - взгляд Любови Ивановны уперся в него.

- Да. Совсем недавно. Семь штук.

- Правильно, и мать твоя так мне сказала, что всего семь монет осталось. Только дело не в этом.

Она говорила все тише и тише, он уже едва её слышал.

- Тяжко, подними меня повыше, - попросила она.

Николай осторожно, боясь сделать больно, усадил её повыше.

- Вот так, теперь дышать могу. На чем я остановилась?

- Что было семь монет.

- Да. Теперь - самое главное. Пимен сватался к твоей бабушке Мане, она отказала. Ты, наверное, в детстве слышал про это?

- Слышал, только не верил.

- Все это правда. Он на хранение ей сумку приносил, но она не взяла. А потом... Возьми платок под подушкой, вытри пот на лбу.

Николай немедленно сделал это.

- Перед смертью Пимен бумагу оставил, где все записал на твою бабушку. Та бумага лежала у бабы Мани без движения. Потом тебя по голове шарахнули на усадьбе Пимена. Бабушка ту бумагу матери твоей отдала. Она всегда больше всех переживала за Тамару, считала, что ей не повезло в жизни, а тут ещё такое несчастье. Тамара слышать не хотела ни про какое наследство, она твердила, что кроме беды это тебе ничего не принесет. Наслушалась всякого, ей цыганка нагадала, а она верила во все эти роковые предсказания. - Любовь Ивановна закрыла глаза. - Ей постоянно снились плохие сны, - забормотала она. Говорила: знак есть! Она словно сама накликала на себя беду. Я говорила, так нельзя, но она не слушала. Баба Маня икону Николая Угодника перед смертью ей отдать наказала. Ты береги ее... Мать была уверена, пока Николай Угодник у тебя - ничего дурного не случится. Это ей тоже наговорил кто-то. А бабушке твоей икона от начальницы приюта досталась.

Тетя Люба надолго замолчала, а Николай сидел, боясь шелохнуться и нарушить молчание. Сердце защемило, когда услыхал про икону. Мать ему про то же сколько раз говорила, да, видно, так уж человек устроен, не слышит он порой слова своих близких. Хватится потом, а уж поздно. Горько стало, что не сберег он икону, не выполнил мамин наказ.

Любовь Ивановна опять беспокойно зашевелилась.

- Завещание Пимена у меня лежит, Тамара велела отдать, как помирать стану. Вера тебе покажет, она... знает.

Любови Ивановне все тяжелее и тяжелее было говорить, у неё опять появилась испарина на лбу. Николай потянулся, чтобы вытереть пот, но она остановила его.

- Найди... Матери твоей обещала... грех... на душу брать... Вера совсем одна... остается. Тяжело... У Тамары... план остался. Найди... В бумагах... Слышишь, в бумагах у Тамары!

Последние слова дались с большим трудом, она уже хрипела. Взглянув на склонившегося над постелью Николая, хотела ещё что-то сказать, но не смогла, в бессилье уткнулась в обеяло и умолкла.

От её бессвязного бормотания у Николая мурашки поползли по телу. Он кинулся за Верой.

Потом он стоял в больничном коридоре и рассматривал щелястые деревянные полы. Видел, как в палату вслед за Верой зашла медсестра со шприцем.

- Успокоилась вроде, - услышал Николай голос Веры. - Укол сделали, теперь будет до вечера спать.

- Сколько лет тете Любе? - спросил Першин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

- Моложе на год твоей матери, зимой шестьдесят пять должно исполниться. Только...

Вера с трудом перевела дыхание. И она, и Николай подумали об одном и том же: не доживет она до своего юбилея.

- Тетя Люба про бумагу с завещанием говорила.

- Да, я в курсе. Придем домой, покажу. Когда маму забирали в больницу, она... - Вера запнулась. - Она мне все рассказала, наверное, боялась, что не успеет сама.

- Еще она упоминала о каком-то плане.

- Про план не знаю, - удивилась Вера. - Мне она только про завещание рассказывала. Может, другая бумага у твоей матери хранилась?

- Ладно, соображу.

Они шли по больничным коридорам, пропитанным лекарствами. Попадавшиеся пациенты - почему-то это были одни старухи - провожали их взглядами.

- Почему все так несправедливо устроено? - тихо сказала Вера. - Одни до ста лет живут, чего только не навидались на своем веку, а другие... Моя двоюродная бабка Матрена сколько раз жаловалась, что Господь никак не приберет, устала небо коптить, а мама... Ведь не старая еще. И Тамара Александровна тоже...

- Наши матери до войны родились, потом в 41 году оккупация, есть нечего было. Мать рассказывала, как они картофельные очистки на всех делили. Вера, а может, ещё обойдется все с Любовью Ивановной? - спросил Николай.

- Нет, - она устало покачала головой.

- Ей очень плохо?

- Да. Врач сказала, что надо быть готовыми ко всему. Десять дней, максимум - две недели... проживет. - последнее слово Вера произнесла изменившимся голосом и заплакала. - А вообще, это может произойти каждую минуту. И я ничем не могу помочь.

Завещание было написано на пожелтевшей очень плотной бумаге. Николай даже не удивился тому, что услышал сегодня в больнице, словно ожидал чего-то подобного.

Он смотрел на большие, похожие на печатные буквы. Так мог писать человек, которому редко доводилось это делать. Смысл написанного был ясен: Пимен завещал то, что хранилось в серой холщовой сумке Колькиной бабушке, Марии Федоровне Першиной. Она по своему усмотрению могла распоряжаться этим имуществом. Завещание не было заверено у нотариуса, оно вообще не имело юридической силы. Завещание есть, только вот где искать само наследство?

- И что ты собираешься с этим делать? - неслышно подошедшая Вера стояла сзади.

Николай вздрогнул от неожиданности.

- Попробую отыскать то, о чем здесь говорится.

- Прошло столько времени. Ты уверен, что тебе это удастся?

- Ни в чем я не уверен. Просто хочу попробовать, - с вызовом сказал он.

Вера молчала, а он вдруг понял, что сейчас она удивительно напоминает ему мать, Тамару Александровну. Тот же укоризненный взгляд, когда была недовольна сыном, те же плотно сжатые губы.

Николай разозлился. То взаимопонимание, которое возникло между ними при встрече, а потом ещё больше усилилось сегодня в больнице, исчезло. Почему все пытаются им командовать? Он - взрослый человек и имеет право сам принимать любые решения.

- Я должен уехать домой, - сказал он.

- Конечно, - Вера равнодушно пожала плечами и отошла от стола.

Безразличный тон ещё больше задел Николая, чем укоризненный взгляд. Строгое лицо женщины говорило лучше всяких слов.

- Я скоро вернусь. Ты не против, если я возвращусь дня через два?

- Нет, не против. Мама велела помочь тебе.

Глава 9

Всю обратную дорогу до Москвы Николай думал про завещание Пимена и слова тети Любы. Она упоминала о каком-то плане. "У Тамары остался... в бумагах".

Вере сказал: разберусь, но пока ничего не приходило в голову. Оставаться в больнице и ждать, когда очнется тетя Люба, не имело смысла. "У Тамары..." Значит, у его матери должна быть какая-то бумага. Только вот какая?

Он не замечал ни толчеи на Белорусском вокзале, ни яркого солнца, ни выкриков торговцев различных товаров, пока шел к станции метро.

"Что Любовь Ивановна имела в виду?" - неотступно думал он.

Толчея большого города производила неприятное впечатление. Какой резкий контраст с неторопливой, размеренной жизнью, протекающей в маленьком уютном домике на окраине Гагарина!

Николай особенно остро почувствовал себя одиноким и неустроенным. Захотелось есть. Надо купить что-нибудь домой, сообразил он. Открыл портфель, чтобы достать авоську, и увидел незнакомый сверток, от которого распространялся соблазнительный запах.

Он ощупал его. Вера не забыла позаботиться о нем и незаметно сунула в дорогу бутерброды, а он так нехорошо расстался с ней. Ну что за женщина! Николаю стало неудобно.