Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения Страница 22

— Слыхал? — Лукин живо вскочил на ноги. — Айда, Васька. Надо пользоваться моментом. В кои-то веки товарищ Хромов лично добро дал.

— Спасибо, я не буду.

— Принципиально или?

— Просто не хочу.

— Как знаешь. Не возражаешь, если тогда твою пайку себе затребую?

— Конечно.

Довольный Сергей отправился за трофейной порцией, а на нагретое им место опустился Хромов:

— О чем задумался, детина?

— Да так. Дядя Миша, а можно спросить?

— Валяй.

— Я слышал, ребята говорили, что Битюг был прав. В смысле Корж, конечно, гад конченый, фашист. Но дробить из-за него группу на две части было неправильно?

— Битюг прав. И, разумеется, за такое решение командир меня по головке не погладит.

— А как же «победителей не судят»?

— Еще как. И судят, и под суд отдают, — невесело усмехнулся Хромов. — Порой даже и босиком по росе за амбар. Тьфу-тьфу-тьфу, чур нас.

— Анфиса рассказывала, это Корж немцам донес, когда Клавдия в отряд ушла. И за это они всю ее семью… А вы с Сергеем, получается, отомстили, да?

Со стороны группки партизан донесся слаженный гогот, и Хромов неодобрительно покачал головой:

— Вот жеребцы-то. На самом деле, Васька, за Коржом и без семьи Клавдии грехов было на целую дивизию. Но твоя правда. Я слово Клавке дал. Что достану эту сволочь.

— Значит, отец был неправ.

— Это ты о чем сейчас?

— Папа говорил, что на войне о чувствах не задумываются. Что благородство и рыцарство только в книжках бывают. А на настоящей войне все мысли и поступки заточены на то, чтобы выжить.

— Мудёр был батя твой. Воюет?

— Он в империалистическую воевал. Ему в 16 году на фронте руку оторвало. Папа… умер. Еще до войны.

— Невеселые дела. Но вот что я тебе скажу, Васька: выжить, оно, конечно, было бы очень кстати. Думаешь, кому-то помирать охота? Но! Если доведется — или-или, большинство из них, — Хромов махнул рукой в сторону продолжающих хохотать партизан, — случись выбирать между смертью, но смертью героя, или дальнейшим трусливым, жалким существованием, предпочтут первое. Парадокс? Или все-таки потому, что правда и справедливость на нашей стороне?

— Правда на нашей, — подтвердил Юрка. — А справедливость… Дядя Миша, а эту женщину, которая в избе, почему вы ее не… Пожалели?

Хромов помрачнел лицом:

— Тут так сразу и не объяснишь, Васька. Жалость и война, в принципе, штуковины несочетаемые. Но… Короче, ты особо не звони за эту историю в отряде.

— Я не буду. Звонить. Мне сейчас Сергей все объяснил. Про боевую слаженность и вообще. Вы меня простите, дядя Миша. Я хотел как лучше. Правда.

Хромов потрепал пацана за вихры:

— Извинения приняты. Но пару нарядов вне очереди по возвращении я тебе все-таки оформлю.

— Так у меня и без того все наряды на каждый день — мои, — надулся Юрка.

— А вот с этим делом будем завязывать. Хватит уже тебе под бабами ходить. Боевое крещение, считай, получил. Теперь станем делать из тебя полноценную боевую единицу. Смотри-ка, Лукин возвращается. Быстро управился, ничего не скажешь. Эй, Сережа, что там за массовый нежданчик случился?

— Вот что с людьми спиртное делает! — весело отозвался Лукин. — Каких-то двадцать капель — и наш Митяй поплыл, подобрел и дал признательные показания. Нет, ну каков гусь! И когда успел?

— Какие показания? О чем ты?

— Да этот прохиндей умудрился от полицайской свинки целую ляжку отпилить и заныкать, — расхохотался Сергей. — С полпуда весом! Вот, держите, братцы, ваша трофейная порцайка. Как говорится: чем больше мяса схавают свои, тем тоньше будут фриц и полицай…

— …Ты, начальник, другим разом как-то поделикатнее нарисовывайся. У меня, к твоему сведению, своя личная жизнь имеется.

— Хочешь сказать, я тебя с бабы сдернул? Побойся Бога, Вавила. Времени — четвертый час! Светловато еще для интиму. Да и душновато.

— Мне таперича и палки кидать по твоему расписанию прикажешь?

— Упаси бог! Просто уж так я по тебе соскучился — мочи не было вечера дождаться. Ты мне за Барона разузнал?

— Пока не особо. Знаю только, что вроде как нет его сейчас в Питере.

— О как? И где же он?

— Я у Барона на уме не был, а в свои планы он никого не посвящает. Просто обмолвился Хрящу, что какое-то время в городе не будет, и свалил.

— Когда? Какого числа?

— Да вот как на следующее утро из Орехово на электричке укатил, так с тех пор — ни слуху ни духу.

— О-очень интересно. А ты случайно не в курсе: нет ли у Барона шрама на левом бедре?

— Ты никак глумишься надо мной, начальник? Я под хвост не балуюсь и к тому, что там на заднице Барона помещается, интереса не имею.

— Ну извини. Это я не подумав шлепнул.

— Да уж.

— Слушай, а он вообще как? Сильно кашляет?

— Не понял?

— Ну, знаешь, как это обычно у туберкулезников бывает? Затяжными приступами, с кровью в платок?

— Кто туберкулезник? Барон? Я тебя умоляю, начальник. Да он здоровее нас с тобой обоих взятых!

— Даже так? Хм… Ну тогда последний вопрос: баба какая у него в городе имеется?

— А я знаю? Правда, той ночью, на даче, он таки Любку покрыл. Причем по утряни они вместе и свалили.

— Что за Любка?

— Да так, шмара одна, с Балтов[20]. Но — форсистая, с гонором. Абы кому не дает.

— А на Балтах где?

— Точного адреса не знаю. Помню только, что на Шкапина, дом сразу за баней.

— Любка. За баней. Чертовски интересно…

Глава третья

Отстояв очередь и заполучив две заветные пол-литровые кружки, Барон сдунул пузырчатую, стекавшую по стеклянным граням пену, с наслаждением сделал первый большой глоток и лишь после этого отошел от ларька.

Еще не было и четырех, но все уличные стояки[21] уже плотно оккупировали окрестные работяги и пейзане. Посему Барон направился к раскидистой, дающей густую тень иве, присел под оной на чемоданчик, а кружки поставил прямо на землю. Неспешно потягивая пивко, он поймал себя на мысли, что со стороны смотрится праздным отпускником, хотя за всю доселешнюю жизнь именно в такой роли побывать ему ни разу не доводилось. Да и, пожалуй, вряд ли когда придется.

Требовалось принять решение. Либо задержаться в Галиче до завтрашнего утра, чтобы переговорить с вышедшим на работу путевым обходчиком дядей Пашей и навестить бюллетенящую тетю Шуру. Или же прямо сейчас отправляться на вокзал, брать билет на ближайший проходящий до Перми и выдвигаться на розыски Самарина.

Второй вариант смотрелся предпочтительнее. Во-первых, в успех опроса старожилов верилось не особо. Во-вторых, насколько он смог убедиться, не то что приличной — просто гостиницы в Галиче не было. А перспектива провести ночь в Доме колхозника не впечатляла. И еще не факт, что там сыщутся свободные места.

За одним из столиков сосали пиво двое аборигенов, изредка бросая в его сторону косые взгляды. В одном, что помладше, Барон распознал сиделого. Второй, явно солирующий в этом дуэте, представлялся менее отчетливо и мог оказаться как блатным, так и всего лишь рядящимся под знающего фраер-ком. Но то, что оба не принадлежали к рабоче-крестьянской прослойке, тут, что называется, к бабке не ходи. Опять же морды нехорошие. Тревожные у обоих морды.

Косые взгляды оказались неспроста. Некоторое время спустя тот, который помладше, что-то сказал напарнику и, получив в ответ утвердительный кивок, отставил кружку и ленивой походкой, вразвальцу, подошел к Барону.

Заговорил с места в карьер, сверху вниз:

— Приезжий или баба из дому выставила?

— Допустим, приезжий.

— И откель будешь?

— Допустим, из Ленинграда.

— А! Город над вольной Невой. Слыхал, но не бывал. Ты как: в гости или в командировку?

— А ты как? Всегда такой любознательный или только по средам?

— Нормалёк! Чую — споёмся. Рупь добавишь? За беленькой метнусь. Лакануть охота — аж в ноздрях звенит.

— А ты высмаркивайся чаще. За какие грехи загорал?

— Не понял? На мне росписи вроде как не наблюдается?

— Не наблюдается. Но рефлексы и семантика речи выдают.

— Чего сказал?

— Да ладно, сплюнь и разотри. Так за что чалился?

Местный осклабился: