Татьяна Степанова - Призрак Безымянного переулка Страница 22

Виктор Ларионов старался говорить спокойно и тихо, но это у него получалось скверно. Он боялся сорваться на крик. А кричать здесь, перед ней, он считал ниже своего достоинства.

Алиса Астахова – та самая брюнетка, укушенная в руку – невежливо стояла к нему спиной, глядя в окно. Она наблюдала, как из прохода между зданиями появляются эксперты-криминалисты и помогающие им патрульные – тащат тяжелые металлические софиты, мотки кабеля, картонные коробки, чемоданы с оборудованием и укладывают все это в два синих фургона с надписью «Экспертно-криминалистическая служба».

Закончив работы по осмотру места и эксгумации останков, полиция покидала фабрику и Безымянный переулок. И Алиса Астахова наблюдала за этим процессом с повышенным и даже каким-то болезненным вниманием.

Виктор Ларионов пришел к ней домой, в ее квартиру – ту, что она купила для себя в этом доме, знакомом ей с самого детства. После ночного происшествия Алиса не вышла на работу, отменила назначенную встречу с арендаторами магазина «Спорттовары». Она позвонила жене Ларионова Елене – Леночке – утром и сказала, что останется дома, потому что ей нездоровится.

Выглядела она и правда неважно: непричесанная, лицо бледное, ни кровинки, ни какой-либо косметики на нем. Рука от плеча до запястья в бинтах. Алиса куталась в шерстяной кардиган. Ее лихорадило. Когда она открыла дверь Виктору Ларионову, тот увидел, что она не в лучшей форме: взгляд темных глаз неподвижен и словно сосредоточен на одной точке. И точка эта где-то глубоко-глубоко внутри, на самом дне.

Ларионов в тот же миг раздул ноздри, стремясь учуять, не пахнет ли от его компаньона вином (порой бывало), но на этот раз алкоголя он не обнаружил.

Для приличия Ларионов все же спросил: «Алиса, как ты чувствуешь себя? Может, я не вовремя?»

Но она молча пропустила его в свою огромную квартиру, перепланированную из старой фабричной коммуналки и до сих пор еще почти совсем лишенную мебели.

И вот он начал излагать ей дело, по которому явился, несмотря на ее нездоровье. Излагал больше четверти часа. Но она его не слушала. Все пялилась в окно, как неживая, туда, где находился старый фабричный цех, заслоненный домами.

– По кредитам я обязан платить. Ты же это понимаешь, Алиса. И Мельников тоже должен это понять. А вместо того, чтобы войти в мое положение, он тоже требует с меня платеж к погашению!

Алиса не отвечала. Подняла руку и провела кончиками пальцев по своим бинтам под шерстью кардигана. Легонько так, словно ощупала, как слепая.

– Это разбой среди бела дня! – Виктор Ларионов побагровел. – Это рэкет вместе с бандитизмом! Он чего добивается? Я не понимаю, чего Мельников сейчас от меня добивается? Чтобы я по миру пошел, разорился к чертям? А что будет тогда с компанией? С нашей фирмой? Со всем этим. – Он кивнул в сторону окна, домов Безымянного. – Мы же все вместе тут начинали и делали. Мы строили совместные планы. Мы совладельцы и компаньоны.

– Это Мельников и я совладельцы, – возразила Алиса.

– Ладно, пусть так. Но я сюда тоже свои деньги вложил.

– То, что мы все вложили, сейчас не приносит дохода.

– Вот именно. – Ларионов шагнул к ней. – И в такое время убытков и потерь Мельников затевает эту внутреннюю свару!

– Он давал тебе… вам в долг, настало время возвращать.

– Да я что, отказываюсь? Я лишь прошу отсрочки на три месяца. Я должен сейчас банкам, много должен. Если я сейчас им не заплачу, то лишусь всего. А если заплачу Мельникову, то уже не смогу заплатить банкам и опять же лишусь всего. И это все, все наши инвестиции в фабрику тоже пострадают!

– Знаете, Виктор, – Алиса обернулась, – у меня сейчас нет сил спорить с вами.

Она с «ты» перешла на «вы», и это что-то означало.

– Да я ничего не прошу, кроме того, чтобы вы поговорили с Мельниковым. Он вас послушает. Вы можете на него повлиять, уговорить его, чтобы он не вел со мной себя как рэкетир, чтобы дал отсрочку платежа.

– Это ваши с ним дела. Я никогда в это не вникала.

– Да тут разорится все к чертям! – повысил голос Ларионов. – Мы и так разоряемся. С каждым днем, с каждым месяцем мы разоряемся! Они разоряют нас – бизнес, всех подчистую, торговцев, туроператоров, банковский сектор. Алиса, очнитесь, посмотрите, что творится кругом. Как Москва стала жить. Они разоряют нас, эти приблудные хамы, явившиеся неизвестно откуда, со своей вонючей периферии! Я все тот фильм вспоминаю – «Левиафан». Он не только правдивый, но и пророческий. Вот именно – провидческий, потому они тогда все так и окрысились на него, начали писать пасквили и доносы. Они давят и разоряют нас, изничтожают на корню. И скоро мы все, как тот несчастный мужик, будем сидеть даже не у разбитого корыта, а у кучи обглоданных костей, у остова нашего Левиафана, и драться между собой за эти кости!

– Мне нет дела до какого-то фильма.

– И мне не было дела, пока меня вот так не приперло! – Виктор Ларионов черкнул ребром ладони по горлу. – Вот так, Алиса! И вместо того, чтобы поддержать друг друга в такой час, мы, компаньоны, люди одного круга, потомственные москвичи, начинаем сводить друг с другом счеты, начинаем требовать какие-то деньги, платежи! Начинаем грызться между собой и требовать невозможного!

– Я сейчас ничего не могу. – Алиса говорила совсем тихо. – Мне сейчас плохо… Мне не до вас и…

– Поговорите с Мельниковым, пусть отсрочит мой платеж.

– Разбирайтесь сами.

– Я умоляю вас, велите Мельникову дать мне отсрочку, только вас он слушает!

– Я… Ну, хорошо, я позвоню Лене, мы поговорим. Потом.

– Почему жене позвоните, а не хотите решить все со мной? – Ларионов спросил это вежливо, но было видно, что вежливость дается ему с трудом. – Почему с женой станете говорить, а не со мной? О таких важных вещах, как деньги, финансы? Я что, никто?

– Виктор, вам надо успокоиться.

– Я что, никто?!

– Я позвоню Лене.

– Я что, пустое место?! Я для вас – пустое место?!

– Да оставьте вы меня в покое! – истерически выкрикнула Алиса Астахова. – Что вы ко мне привязались! Я сказала: мне не до ваших финансовых проблем сейчас! Вы там что-то напортачили, нахватали долгов, так и выкручивайтесь сами!

Виктор Ларионов несколько секунд созерцал ее бледное, искаженное гримасой лицо. Затем молча взял с кресла папку с документами. И пошел в прихожую.

Он уже закрывал за собой массивную дверь, когда услышал голос Алисы:

– Я позвоню вашей жене.

Глава 17

Трамвай «двадцатка»

Водитель трамвая двадцатого маршрута Эльвира Печенкина открыла двери на выход под бубнеж робота: «Остановка «Андроньевская площадь». Граждане пассажиры, своевременно оплачивайте свой проезд. Напоминаем вам, что штраф за безбилетный проезд составляет…»

Трамвай «двадцатка» – старый, потрепанный, сине-голубой – медлил на остановке. За окнами лил сильный дождь. Он начался около семи вечера, когда уже совсем стемнело. А сейчас половина двенадцатого, а дождь как лил, так и льет.

Эльвира Печенкина работала водителем трамвая всего три года. До этого она водила автобус в родной Тверской области. Но там сократили автопарк, оставили в основном шоферюг-мужиков, а женщин уволили. И Эльвира по совету троюродной тетки, давно перебравшейся в Москву, тоже отправилась в столицу и сначала устроилась в трамвайно-ремонтные мастерские. Там работала эта самая тетка. После года вкалывания в ремонтном цехе Эльвира пошла на стажировку для водителей трамваев.

Москва ей не нравилась – то ли дело родная Тверь! Леса, грибы, зимой снега полно. Тишина. А Москва – это пробки и суета. И надутые все, слова доброго ни от кого не дождешься. Тетка вот, например, сразу заявила: «Насчет того, чтобы жить у меня на квартире, даже не надейся». Пришлось угол снимать в квартире на шестерых.

Трамвай тоже не пришелся Эльвире по душе. Тупая механика. Идет только по рельсам. То ли дело автобус или тачка! Тачки в Москве богатые, прямо загляденье. Но водилы наглые. Иной бросит свой внедорожник прямо на трамвайных путях, включит аварийку и завьется часа на два. А трамвай стоит. А за ним и другие трамваи стоят. Пассажиры орут, нервничают. А что водитель трамвая может сделать?

«Двадцатка» как маршрут – так себе. Вроде и ничего. Но есть одно место, и оно как раз недалече… Так вот его опытные водители трамваев, кто давно в Москве, не любят.

Эльвира Печенкина закрыла задние двери, оставила открытой лишь переднюю, у турникета, и медлила пускаться дальше в путь. Трамвай стоял на остановке «Андроньевская площадь».

Шел трамвай двадцатый номер, на площадке кто-то помер. Тянут, тянут мертвеца. Опа!

Чего только ни поют, ни болтают, насосавшись дешевой водки и деревенского самогона на родственно-производственных посиделках, таких, как устраивает у себя дома ее тетя Маня! Она мужа схоронила, сына женила, живет с девяностолетним отцом и как вдова не любит скучать. Заглядывают к ней на огонек и подруги из мастерских, и ребята из трамвайного депо. Гуляют шумно и весело, несмотря на кризис. Такими вот прибаутками сыплют: шел трамвай двадцатый номер…