Виктор Пронин - Смерть в своей постели Страница 22

— А, может, так все и было? — спросил Пафнутьев.

— Я с ним пил! — веско сказал Худолей, горделиво вскинув голову. — И он сам отдал мне пистолет. Если он убил Объячева, разве держал бы пистолет у себя под подушкой, а пулю в кармане? Зачем ему пуля?

— На память? — предположил Пафнутьев.

— Ладно, Паша, ладно. Замнем твой глупый вопрос. Я сделаю вид, что не слышал его, и обещаю, что никогда не напомню тебе о нем.

— Что же произошло на самом деле?

— Пулю убийца подобрал с четким расчетом — чтобы бросить на кого-то подозрение. Когда бомж прибежал к нему и сказал, что пистолет у нас, сказал, что просит не беспокоиться, дескать, не выдаст, тот понял, что надо срочно что-то предпринимать! Не мог он допустить, чтобы жизнь его оказалась в немытых руках бомжа. И он его придушивает, вешает. Это уже подробности для другого разговора… И сует пулю в карман. Все, говорит он себе, круг замкнулся, убийца найден, но поскольку он мертв, всем большой привет.

— Значит, это был мужчина, — заметил Пафнутьев.

— Чтобы поднять даже такое тщедушное тело и засунуть голову этого тела в петлю, нужны мужские усилия. Хотя…

— Ну? — нетерпеливо произнес Пафнутьев.

— Жена объячевского телохранителя, мадам Вохмянина… Женщина, как я заметил, достаточно мощная для такой работы.

— Возможно, — согласился Пафнутьев, не углубляясь в тонкие худолеевские наблюдения и предположения. — Возникает еще одно соображение… Человек, который стрелял из пистолета, человек, который, возможно, повесил твоего любезного собутыльника… Этот человек не знает, что стрелял в труп.

— Но то, что вешает живого человека, — знал!

— Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, — пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел — в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он удивленно вскинул брови, подумал, прикидывая — кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. — Да! Здравствуйте… Слушаю вас внимательно. — Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. — Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.

Пафнутьев молча захлопнул коробочку телефона, сунул его во внутренний карман пиджака и замер, невидяще глядя в окно.

— У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное.

— Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.

— Ни фига себе! — присвистнул Худолей. — Это что же получается?

— Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце… протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.

— А наши шансы растут! — почти весело сказал Худолей.

— В каком смысле?

— Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.

— Ну?

— Большинство в этом доме — убийцы.

— Похоже на то, — мрачно кивнул Пафнутьев. — Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем… Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, — он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.

Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое солнце пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком, и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы — там предполагалась работа до глубокой ночи.

А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.

— Авось, — пробормотал Пафнутьев вполголоса, — пробьемся. — И направился к главному входу.

— Постой, Паша, — остановил его Худолей. — Тебе ясно, что произошло здесь прошлой ночью?

— Ни фига не ясно.

— А мне чуть меньше… Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.

— Что ему и предсказала незадолго перед тем некая гадалка.

— Кстати! — вскинулся Худолей. — Шаланда обещал все об этом странном предсказании выяснить. Он что-нибудь узнал, сказал, поведал?

— Честно говоря, — Пафнутьев засмотрелся в ледяные узоры на луже, — честно говоря, меня эта гадалка не увлекла. Узнает Шаланда что-нибудь зловещее, потустороннее… Спасибо ему. Не узнает — перебьемся. Представь, что ты гадалка… К тебе приходит крутой олигарх, кладет на стол тысячу долларов и просит предсказать счастливую судьбу… Что ты ему скажешь?

— Я скажу, что он проживет долгую, веселую жизнь и умрет в своей постели, — не задумываясь, ответил Худолей.

— Вот и она сказала то же самое.

Пафнутьев зашагал к дому и, когда уже вошел в сумрачную тень, обернулся. Худолей не сдвинулся с места — стоял все у той же лужи и смотрел на красноватые в закатном свете весенние тучи.

Пожав плечами, Пафнутьев вернулся к Худолею, остановился рядом и тоже уставился на тучи, которые прямо на глазах наливались тяжелой зловещей синевой.

— Паша. — Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.

— Ну? — в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.

— Гадалка-то… Она бывала в этом доме.

Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худо-лея, будто тот заговорил на китайском языке.

— И что же из этого следует?

— Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.

— Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?

— Я уже сказал об этом, Паша.

— И со всеми общалась… Причем, со всеми общалась наедине.

— Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.

— Откуда ты знаешь о приездах гадалки?

— Красотка сказала… Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые — другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.

— Ты ей понравился?

— Очень. — Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.

— Я тоже, — сказал тот.

— И ты?! — оскорбился Худолей. — А что в тебе есть привлекательного?

— Ум, — усмехнулся Пафнутьев. — Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.

— Надо спешить, пока они еще живы.

— Ты хочешь сказать, — Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, — намекаешь на то, что…

— Да, — сказал Худолей. — Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.

— Разберемся, — проворчал Пафнутьев, входя в дом.

Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.

Пафнутьев вошел и включил верхний свет.

Картина была привычная — в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.

Бросив взгляд в сторону зрителей, Пафнутьев узнал Вохмянина, его жену, красотку-секретаршу, тут же были оба строителя, соблюдая обходительность, сидели чуть в сторонке, как бы признавая, что они здесь не на равных, им просто позволили скоротать вечерок вместе со всеми. Оглянувшись на Пафнутьева, они быстро взглянули друг на друга и снова уставились в телевизор. За годы работы Пафнутьев научился узнавать такие вот переглядки — что-то беспокоило строителей, что-то заставляло их дергаться. Он был уверен — не видят они сейчас ничего, что происходит на экране, не видят бомб, которые доблестные американцы вместе с доблестными немцами и доблестными англичанами сбрасывают из безопасных высот на больницы, мосты, колонны беженцев, не видят, как шустрые истребители охотятся за автобусами, поездами и телегами, нагруженными полусожженным скарбом.

— Что в Югославии? — спросил Пафнутьев нарочито громко.

И заметил — вздрогнули строители, опять друг на дружку взглянули — дескать, как быть, что отвечать?

— Бомбят, — вяло отмахнулся Вохмянин.