Марина Серова - Между двух мужей Страница 22

– Закройте же кто-нибудь окно! – громко сказал доктор.

Окружающие немного пришли в себя. Полная медсестра, взявшись за ручку на оконной раме, выглянула вниз. Она высунулась так далеко, что я испугалась: сейчас свалится! Но женщина с удивительной для ее большого тела легкостью спрыгнула на пол и громко хлопнула рамой. Из разбитой форточки все так же несло ужасом и свежестью.

– Ни зги не видно, – сказала медсестра, подсовывая под шапочку выбившиеся от ветра волосы.

В палате же, напротив, горел яркий свет. Под ногами хрустели осколки ночника: очевидно, его сбило порывом ветра, когда Зоя открыла окно.

– Марина! Вам не могло этого привидеться? Вы хорошо себя чувствуете? – допытывался у моей подопечной очкастый доктор.

– Нет! Нет! – шепотом кричала Марина, пока медсестра бережно заворачивала ее в плед. – Я не сумасшедшая – я все видела своими глазами! Да вы же сами видите, что Зои нет здесь! Она там, она там, она внизу…

Я сорвалась с места и кинулась вниз.

…Сама не помню, как я одолела все эти бесконечные лестничные пролеты. Но надо найти Зою! Пытаясь вычислить квадрат, куда должна была упасть девушка – если она действительно выпала из окна, – я заметалась по больничному двору. Но – не видно, совсем ничего не видно!

Есть! Лежит прямо под окнами, на той стороне, где горит свет… Она, Зоя. Глупо было надеться на то, что она жива, упав на асфальт с такой высоты, но все же я опустилась на колени и приложила пальцы к вене на ее шее.

Никакой надежды…

Из больничных дверей выбежали какие-то люди, они волокли каталку; и через пару минут покатили ее обратно, но теперь на ней лежало что-то темное, бесформенное…

– Мертва, конечно, – сказал кто-то за моей спиной. – Еще бы – с такой высоты сорваться! Не тело, а мешок с костями. Оно даже загремело, когда мы его поднимали…

Перед моими глазами встало долгоносенькое, невзрачное, узкое Зоино лицо с чересчур близко посаженными глазами, в которых всегда стояло такое наивное, слегка глупое выражение… Мертва! И она мертва!

Но как же быть с Мариной?

Нужно срочно позвонить ее матери, Илоне.

Покинув больницу, я направилась прямиком в главный парк, чтобы разыскать среди художников девушку Сашу. Задача, вполне сравнимая по сложности с известным выражением – «иголку в стоге сена найти», но иного выхода у меня не было: других зацепок для дальнейшего ведения расследования пока что не предвиделось. А так – хоть какая-то ниточка.

Как всегда, этот уголок городского сада (что-то вроде нашего местного Арбата) пестрел шумной толпой «людей искусства» или тех, кто себя норовил к таковым причислить. Вокруг окрашенных во все цвета радуги деревянных скамеек, выписывая замысловатые виражи, бродили посетители. Попадались среди них и скучающие, и возмущенные лица, но большинство смотрели на выставленные вниманию публики полотна в простеньких деревянных рамах с искренним увлечением. То и дело между представителями публики и художниками, которые стояли рядом со своими произведениями с нарочито скучающим видом, возникали, например, такие диалоги:

– Скажите, – усаживаясь на складной стульчик, спрашивала одного бородача жеманная дамочка не первой свежести, – вы мне точно обещаете? Мой портрет будет действительно прекрасным?

– Конечно, – снисходительно отвечал ей «мастер», закрепляя на складном мольберте белый лист. – Вы себя даже не узнаете.

– Ах, что это? – восклицал другой посетитель, уставившись на прислоненную к мольберту круглую картонку в немыслимых разводах. – Какая прекрасная вещь! Какое ви́дение, какая экспрессия!

– Благодарю, – насмешливо возражал ему хозяин картины, – но это всего лишь палитра – на ней я развожу краски, а картины – вот…

– Простите, – робко спрашивал громадного авангардиста зачуханный мужичонка в низко надвинутой на лоб клетчатой кепочке, – не посоветуете ли, что можно подарить на день рождения приятной интеллигентной даме? Чтобы и недорого, и маслом?

– Банку шпротов, – оскорбился тот и повернул к спрашивающему широкую спину.

– О боже, что это?! – в ужасе закатывала глаза возле одного кубического полотна пожилая бабец примерно тети-Милиного возраста.

– Это мой автопортрет, – пояснял ей тощий мастер. – А это – портрет моей жены.

– Надеюсь, у вас нет детей? – сочувственно говорила старушка и осеняла торопливым крестным знамением себя, художника, и, немного подумав, страшную картину тоже.

В этом жужжащем калейдоскопе лиц и полотен особое внимание привлекал к себе толстый служитель церкви в плотной черной рясе. Он перебрасывал через плечо клин длинной окладистой бороды и с возмущением допрашивал невозмутимого, стриженного «под горшок» художника в демонстративно-русской косоворотке, перепоясанной пеньковой веревкой:

– По какому праву вы называете себя иконописцем? Кто вам это сказал, сын мой?!

– А кто мне сказал, что я сын человеческий? – пожимал плечами художник.

– Побойтесь Бога, грешник, – священник тыкал в картину упитанным пальцем. – Не гневите Господа своими творениями! Где вы видели ангелов в ботинках?!

– А где вы, святой отец, видели ангелов без ботинок? – парировал собеседник.

– О, вы специализируетесь на библейских сюжетах? – протиснулся к ним прыщавый молодой человек в застегнутом на все пуговицы сером френче. – А можете принять заказ? На картину для гостиной, в рафаэлевском стиле. Что-нибудь такое, религиозное, благочестивое…

– Пожалуйста, пожалуйста, – расшаркивался наследник Феофана Грека. – Какой общий сюжет?

– Ну, я даже не знаю… Из Библии что-нибудь.

– Можно и из Библии. Что желаете? Страшный Суд, сотворение мира, Адам и Ева…

– Вот-вот, давайте Адама и Еву!

– Вам как их изобразить, до первородного греха или после него?

– Не знаю, – после минутной паузы бормотал поборник благочестия. – Может быть, во время… гм… свершения греха?

Я проталкивалась сквозь нескончаемую вереницу любителей живописи – туда, где на некотором возвышении роились молодые портретисты. Вообще-то портретистов было понапихано в толпе изрядное количество, но эти держались особенной кучкой и были примерно одного с Вадиком возраста. Именно поэтому я и рассудила, что начать мне надо именно с них.

Наконец я остановилась у этого пятачка, отмеченного нагромождением мольбертов, а со своими орудиями производства стояли молодые люди и девицы хипповой наружности. При моем приближении они оживились, а один шустрый юнец даже загорелся и стал набрасывать что-то на листе бумаги, искоса поглядывая то на меня, то на свое творение.

– Здравствуйте! – поздоровалась я с продолжателями Пикассо.

В ответ послышался нестройный гул приветственных голосов.

– Скажите, – я сразу взяла быка за рога, – кто из вас подскажет, где можно посмотреть работы молодого художника Вадима Алтухова?

(Забыла сказать, что это была фамилия бывшего Капиного мужа.)

– Вадим? – протянул один из этих передвижников. – Но ведь он…

– Он умер, я знаю, – перебила я. – Но мне ли вам объяснять, что, как это часто случается, после смерти художника интерес к его работам стремительно возрастает? И вот, одна… одна… одна страшно богатая английская миллионерша, известная собирательница живописи – видели бы вы ее галереи в Ливерпуле и Риме! – воспылала пристрастием к картинам вашего земляка. Готова заплатить…. Я не знаю сколько… в общем, бешеные бабки!

– Слышь, Захар, может, и нам с тобой какую-нибудь отраву хлопнуть, – продолжая разглядывать меня с непреходящим интересом, углом рта пробормотал своему соседу один из художников. – Сейчас и пива-то не на что купить, а засыплют тебя землей – бац, и ты уже миллионер. Посмертный. Подлá жизнь!

– Давай жребий бросим, – предложил его собеседник, – один травится, другой продает его работы. А на том свете угольками рассчитаемся.

– Ну так как же, ребята, а? – бодро продолжала я. – Сохранились у кого-нибудь картины Алтухова?

– Не помню, чтобы кто-то вообще выражал желание их иметь, – пожал плечами низкорослый небритый молодой человек. За ухом у него была заложена толстая белая папироса. – Вадим Алтухов художник-то был, собственно говоря, посредственный. А ваша миллионерша замужем? Может, она меня усыновит?

– Ей нельзя никого усыновлять, она глухонемая, – отмахнулась я. – Ну так как же, ребята, а? Может, адресок подскажете, где мне хотя бы пару его полотен посмотреть? Подумайте, не жмитесь, проявите уважение к памяти покойного!

– Так вы бы к матери его обратились…

– Мать не дает! Отказывается продавать память о сыне. Поэтому старая грымза, миллионерша эта, и обратилась к посредникам, то есть ко мне: найди, говорит… то есть мычит… найди, мычит, друзей молодого гения, поищи его девушку, у этих-то наверняка сыщутся какие-нибудь… хотя бы эскизы его, наброски!

– Может, у Шурки что-то хранится? – неуверенно предположил художник, недавно строивший планы собственной зловещей смерти.