Анатол Имерманис - Гамбургский оракул Страница 22

Вы назвали меня в шутку Прометеем. Легенды нашего времени имеют закулисную сторону. В данном случае она важнее самой легенды. На сцене - я в роли Прометея. Но если вы находитесь не в зрительном зале, а в скрытом за декорациями сумрачном мире веревок, блоков, задников, записанных на пленку шумовых эффектов, то вместо сцены увидите шахматную доску, а на ней Магнуса Мэнкупа в роли жертвуемого ферзя...

Режиссером всего этого был генерал Гелен. Начальник разведки при гитлеровском генеральном штабе, в послевоенные годы начальник неофициального, работавшего на американцев, агентурного бюро, сегодня начальник официальной разведки. В наше время секретная информация такая же реальная власть, как деньги или нефть. Тот, в чьих руках она сосредоточивается, более могуществен, чем должностные лица, для которых она якобы предназначается...

Когда Штраус принялся наращивать при военном министерстве собственную разведку, Гелен нокаутировал его. Это он через подставных лиц подсунул Грундегу секретный план маневров НАТО, он же использовал доверчивость Грундега, чтобы разыграть "испанский вариант". Все было скрупулезно учтено благородное возмущение Грундега, ярость и самодурство Штрауса, угодничание Франко перед Западной Германией, реакция общественности на это преждевременное раскрытие кулинарных рецептов и, наконец, главный фактор этой игры - моя репутация бесстрашного борца...

Одно лишь было Гелену неведомо: притворяясь таким же простаком, как Грундег, я понимал что к чему. Когда учитель греческого языка рассказывал нам миф о Прометее, я уже задавался скептическим вопросом: пошел бы Прометей на свой подвиг, знай он заранее, что является объектом придворной интриги небожителей, за которую придется во веки вечные расплачиваться собственной печенкой? Оставляя своих героев в неведении насчет подлинной начинки троянских коней, древние греки проявили себя неплохими психологами...

Скала, к которой прикован Прометей, - это памятник. Монументальный, трагический, величественный. Если уж наклеивать на меня поэтические ярлыки, то я скорее был рядовым христианским мучеником. Несчастный раб, осмелившийся назвать официальных богов языческими идолами, знал, что его ожидает. Не благодарность человечества, не место в пантеоне, а всего лишь прожорливый желудок выпущенного на арену льва и одобрительный хохот публики, когда тот, отрыгиваясь, выплевывал несъедобный символ веры - нательный крестик. Единственное, на что он надеялся, - весьма скромное местечко на том свете...

Но и эта легенда неприменима ко мне. Я слишком большой скептик для такого амплуа, тем более когда из суфлерской будки выглядывает генерал Гелен. Римский раб тоже не знал всего. Не знал, что из его мученической гибели умные люди будут в течение двадцати веков выколачивать материальную и политическую выгоды, что от его имени Христианско-демократический союз Аденауэра выстроит грандиозный Колизей. Меню все то же, только клетки для хищный зверей переименованы в ложи для представителей прессы, радио и телевидения...

Пощечину по физиономии мы еще в состоянии снести, оплеуха нашим иллюзиям приводит нас в неистовство. Грундега мой арест довел до такого состояния, что он пригрозил власть имущим разоблачениями. Будучи членом парламентского комитета по вопросам обороны, он был посвящен в некоторые тайны органов разведки. Его внезапная смерть, несомненно, вызвала кое у кого вздох облегчения.

Так что же толкнуло меня на опасную публикацию, за которую по иронии судьбы пришлось расплачиваться Грундегу?.. Абстракция. Идея. Сомневаться значит мыслить. Что такое Германия без мыслящих людей, мы уже однажды видели...

Что касается меня самого, то мне ничего не надо. Ни легенды, ни памятника, ни мученического венца. Свое я свершил. Остается только воскликнуть: "Мгновение, прекрасно ты, продлись, постой!"

...Вот и все, что Мун мог вспомнить. Какие-то важные нюансы из разговора с Мэнкупом, возможно, потеряны. Но общее впечатление недоговоренности, скрытого под сарказмом глубоко личного подтекста, было настолько сильно, что Муну даже почудилось, что вот-вот удастся заполнить пробелы. Это была всего лишь игра воображения. Свои секреты Мэнкуп унес с собой.

Стряхнув с себя оцепенение, Мун с усилием встал. Он и сейчас старался ни о чем не думать. Ни кто и зачем запер его с Дейли в комнате, ни где в это время находились друзья Мэнкупа.

Когда он заглянул в холл, все четверо сидели в прежних позах. Скульптор и Магда, стараясь не глядеть друг на друга, нервно курили. Баллин, растянувшись в низком кресле, полулежал в состоянии полной прострации, с бессмысленно устремленными на потолок глазами. Ловиза сидела, свесив голову на подлокотник, не пытаясь убрать упавшие на лицо волосы; в ее неподвижности угадывалось крайнее напряжение.

Дейли перелистывал иллюстрированный журнал. Увидев Муна, он встал, но тот махнул рукой - сидите!

Холл переходил прямо в коридор. Не очень широкий, без окон, кроме одного в самом конце, он освещался матовыми люминесцентными светильниками. По правую сторону девять одинаковых, обитых красной кожей, закрытых дверей несли молчаливую вахту.

Строители дома позаботились и о звуконепроницаемых стенах. Хозяин квартиры усилил изоляцию. И теперь в этом длинном жилом отсеке стояла тишина, как в покинутом командой, наглухо задраенном отсеке затонувшей субмарины. Шелест толстой журнальной бумаги и потрескивание трубки да еще еле слышное тиканье висящих в холле часов были единственными, чудом уцелевшими звуками.

Мун не слышал даже собственных шагов. Дорожка из густого, пушистого синтетического материала, начинаясь у входных дверей, пересекала холл и уходила в глубь коридора. Одну за другой Мун открывал двери. Кухня, туалет, ванная, спальня бывшей жены Мэнкупа. За ней следовали еще четыре помещения одинаковых размеров.

В первой комнате доминировал цвет старого золота. Зеркальный пластик, отражаясь в некрашеном, покрытом прозрачной пленкой дереве, накладывал друг на друга все оттенки насыщенного сумраком золотого, отчего получалась как бы одноцветная языческая радуга. На столе лежала отпечатанная на машинке рукопись с отчеркнутыми репликами диалога на предпоследней странице. Мун догадался, что это рабочий экземпляр "Перчаток госпожи Бухенвальд". Обтянутая черным с золотыми прожилками диванная подушка была смята, окно закрыто и занавешено, в воздухе все еще держался запах терпковатых, не слишком дорогих духов, которые употребляла Ловиза.

Следующее помещение занимала Магда. Интенсивно зеленое, оно как нельзя более соответствовало ее характеру. Переступив порог, Мун остановился. В широкое распахнутое окно врывался шум ночного города. Не приглушенный, а необычайно резкий после неестественной тишины квартиры. Далекие шаги, плавное движение троллейбусов, музыка, доносившиеся из порта пароходные гудки - все это порывами ударялось о стены и катилось дальше по коридору. Звучало даже легкое дуновение ветра. Оно поднимало миниатюрный вихрь в заваленной недокуренными сигаретами малахитовой пепельнице, скользило красной рябью по висящему на стене жакету.

В соседней комнате обосновался скульптор. Тут преобладал цвет красного дерева. На зеркальной тумбочке возле полыхающего ярко-осенними тонами дивана лежала раскрытая коробка с трубочным табаком. Скульптурные работы все в том же полуабстрактном стиле занимали несколько полок. На широком подоконнике стоял обработанный кусок глины. Судя по затвердевшему, потрескавшемуся материалу, скульптор не притрагивался к нему уже несколько дней. Больше всего поражала в той комнате картина, но Мун не стал терять времени на ее разглядывание.

Занятое Баллином помещение было стерильно белым. Белые нейлоновые занавески, сквозь которые проглядывало темное небо, белые стены, белый пластик. Здесь царил образцовый порядок. Аккуратно сложенные столбиком книги да стопка чистых страниц на отражавшем заоконный мрак зеркально белом столе. Мун, бессознательно раскрыв лежащий сверху томик, увидел экслибрис: пароходик с мачтой-авторучкой, на вымпеле выведено имя "Д.Баллин". Несмотря на пренебрежительный отзыв о родне, Баллин, без сомнения, дорожил принадлежностью к имени судоходной династии.

Непосредственно к этому помещению примыкал кабинет Магнуса Мэнкупа. Мун шагнул мимо закрытой двери к окну коридора. Прильнув лицом к прохладному стеклу, он бездумно глядел на стоявшее напротив четырнадцатиэтажное здание, похожее на плоский макет. Точная копия дома, в котором жил Мэнкуп. Оно казалось тенью, обретшей объемность и вместе с ней самостоятельность.

Он круто повернулся, чтобы пройти в холл, но запертая дверь притягивала, как магнит. Нехотя он приблизился и замер в почти мистическом испуге. Изнутри доносились приглушенные толстой обивкой крики. Волна мерзкого животного страха пробежала по позвоночнику и ушла обратно, отшвырнутая приступом истерического смеха. Проклятый не выключенный телевизор!