Жорж Сименон - Похороны месье Буве Страница 22

— У Ламбло были деньги?

— Не много.

— Так что он целыми днями делал? Было похоже, что он ходит на работу — в контору или в мастерскую?

— Нет.

— Он вставал поздно? Целыми днями шатался?

— Да.

— А иногда брал и из ваших денег?

— Наверное, да.

Люка почти не представлял себе то время, о котором ему только рассказывали, когда он еще начинал служить в полиции. Площадь Клиши, бульвар Батиньоль — все это был тогда опасный район, гнездо апашей. Девушки щеголяли в плиссированных юбках и носили пышно взбитые волосы, а мужчины дрались из-за них на ножах.

— Ламбло был таким, как все?

— Нет.

— Он хотел, чтобы вы изменили свою жизнь?

— Не то чтобы сразу.

— А Манчелли хотел, чтобы вы к нему вернулись?

— Ну да.

— Случалось Ламбло водить вас на танцы?

— Иногда. Чаще всего ходили в разные кабаре, где пели и читали стихи, возле бульвара Рошешуар.

— Его там знали? У него были друзья? — Да.

Увы, она не помнила, как назывались эти кабаре. В большинстве из них просто дразнили буржуазную публику, но были одно или два, где кипело кое-что посерьезнее, там велись разговоры об общественной справедливости и как раз в те самые годы начали собираться анархисты.

— При вас никогда не говорили о бомбах?

— Говорили.

— Ламбло?

— И он, и все остальные тоже.

В дверь постучали, и вошел инспектор, который принес Люка выцветшую розовую карточку, на которую старуха взглянула с внезапным страхом.

— Не бойтесь. Это останется между нами.

Да, конечно, дважды в неделю она обязана была приходить в полицию, почти туда, где сидела сейчас, и, как водится, иногда ее отправляли провести недельку-другую в больницу Сен-Лазар.

— Ламбло не был болен?

Видя карту в руках инспектора, она не могла не понять, о чем ее спрашивают.

— Нет.

— А вы?

— Мне везло.

— Ламбло любил вас?

— Не знаю.

Может, дело было не в любви, и он покинул Латинский квартал так же точно, как уехал когда-то из Рубэ — повинуясь зову мятежной души, в порыве усталости или отвращения.

Опуститься до площади Клиши — это была не такая уж редкость. В те времена немало сынков из хороших семейств ошивались на Монмартре и в окрестностях, причем общались не только с художниками и шансонье, но и с сутенерами, которые их виртуозно облапошивали.

Некоторые шли еще дальше, вступали в подпольные общества, члены которых бросали бомбы в машины президента или иностранных монархов.

Люка пришло в голову спросить:

— Он сочинял?

— Да.

— Книги?

— Не знаю. Он много писал. А потом читал вслух своим приятелям.

— А в газетах это когда-нибудь печатали? Подумайте хорошенько. Вспомните.

Ее распухавшие от жары ноги начали болеть, хоть она была обута в мягкие шлепанцы, но она не решалась скинуть их под столом.

Люка упорно гнул свое и продолжал подсказывать:

— А бывал он на Монмартре?

Она как раз освободила одну ногу. И повторила, смутившись, но не из-за вопроса, а из-за своей дерзости:

— На Монмартре? — И вдруг это слово осветило ее память. — Да. В одной книжной лавке…

Может, она сохранилась и по сей день? Во всяком случае, в те времена там проводились сборища анархистов, вернее, вольнодумцев, продавались их брошюры и печаталась маленькая газетка.

— В тот раз вы зашли вместе с ним?

— Да.

— Что там делали?

— Спорили. Ламбло что-то им прочел.

Она не поняла. Она вообще ничего не понимала. Ее любовник и не ждал от нее понимания. То, что она была публичной девкой, падшей ниже некуда, его устраивало, потому что отвечало его тогдашнему образу мыслей. А чтобы уж совсем порвать со всякими условностями, он, верно, сам посылал ее на панель и забирал заработанные ею гроши.

— Манчелли ему угрожал?

Это было ясно и так. Она даже не сочла нужным ответить.

— А Ламбло был вооружен?

Скорее всего, складным ножом, мода на револьверы еще не наступила.

— А потом вы с ним пошли в «Мулен-де-ля-Галет»?

— Мы только раз тогда туда и ходили.

— Манчелли поджидал вас на улице. Ламбло нанес ему удар, и вы сбежали. Что вы делали потом, до утра?

— Шли.

— По городу?

— Через весь город и дальше. Мы вышли из Парижа через Фландрские ворота. Потом долго шли за городом и, когда уж было совсем светло, сели в поезд на какой-то маленькой станции.

— Вы поехали в Бельгию.

— Да.

— У вас были с собой деньги?

— Почти не было. Только чем заплатить за два-три дня в отеле.

Они почти не скрывались, и все-таки их так и не нашли.

— Вы изменили имя?

— Да. Он велел мне говорить, что меня зовут Бланш и что я его жена.

— Вы любили его?

Не ответив, она только посмотрела на него, и впервые с тех пор, как она оказалась в этом кабинете, ее глаза снова увлажнились.

— Вы работали в кафе?

— В большой пивной на площади Брукер. Я прислуживала в зале, а он работал в подвале.

— Ему приходилось плохо?

Казалось, эти слова испугали ее, и она не сразу оправилась; должно быть, она изо всех сил пыталась воскресить в памяти прошлое.

— Вряд ли. По выходным мы ездили за город, в лес Камбр. Так, что ли, он называется?

Она была рада, что вспомнила это название, должно быть, оно связывалось у нее со счастливыми днями.

— Он бросил вас ради другой женщины?

— Не знаю. Вряд ли. Просто уехал.

— Не предупредив вас?

— Он сказал, что уезжает в Англию.

— И не предложил вам поехать с ним?

— Нет.

— И не обещал вернуться?

Вопросы удивляли ее, словно они не имели ничего общего с тем, как было на самом деле, и она выразила это, как смогла:

— Все было не так.

Вернее всего, она и подумать не могла о чем-то его спрашивать и уж тем более вмешиваться в его дела. Он подобрал ее на улице. Жил с ней больше года. Может быть, она верила, что он убил человека из-за нее.

А потом взял и уехал, что ж, она и не надеялась прожить с ним всю жизнь.

— Он ни разу не написал вам?

— Он прислал только почтовую открытку, без подписи, с видом Лондона, там такая колонна.

— Трафальгарская площадь?

— Кажется, да, там что-то такое написано. У меня она до сих пор есть.

— И это все, что вам от него осталось?

— Еще носок.

— Вы возвратились в Париж?

— Не сразу. Сперва переехала в Анвер.

— Работать в другой пивной?

— Там и пивная, и женщины.

Люка знал такие заведения, на севере Бельгии они заменяли дома терпимости; толстые дебелые девушки подавали пиво клиентам и пили вместе с ними, садясь к ним на колени, а потом удалялись с ними в задние комнаты.

— Долго вы там пробыли?

— Довольно долго.

— Сколько лет?

Она закрыла глаза и посчитала, шевеля губами.

— Почти шестнадцать лет.

— В одном и том же заведении?

В одном и том же! У нее, в отличие от Ламбло, не было страсти менять обстановку. Наверное, она потеряла место, как только стала чересчур толста даже для Анвера или совсем увяла.

— Вы так и носили то имя, которое он вам дал? Бланш?

— Да. Я вернулась во Францию, сначала жила в Лилле.

Люка пощадил ее и не стал спрашивать, чем она там занималась.

— Потом работала в Париже, в туалете при кафе на площади Бастилии, а когда мне сказали, что я слишком стара, стала прислуживать по хозяйству.

И она до сих пор оказывала такие услуги. Беднякам. Таким же больным старухам, как сама, которым некому было помочь.

— Вы узнали его на фотографии в газете?

— Да. Я очень хотела взглянуть на него, но не посмела. Когда я разговаривала с консьержкой, как раз подошла важная дама, и я только оставила фиалки.

В кофейнике оставалось еще немного, он налил ей и подождал, пока она выпьет, успев за это время прикончить свою кружку пива.

— Ладно! Сейчас я вас отвезу назад.

— Я больше не понадоблюсь?

— Думаю, что нет. Вам только привезут на дом протокол, который я составлю завтра с утра, и вы его подпишете.

— Когда его похоронят?

— Обещаю уведомить вас об этом.

— Взаправду?

В маленькой машине полицейской префектуры он отвез ее к консьержке, где все еще дежурила сиделка, которая попыталась хоть чуть-чуть прибраться.

Люка отвез домой и ее, ведь дождь все еще шел, и ручьи уносили размокшие газетные полосы, на которых еще можно было разобрать фотографию Рене Буве.

Консьержка с набережной Турнель уже легла. С того самого случая, когда в дом проникли двое, а ей показалось, что она дернула шнурок лишь один раз, она спала неспокойно, зажигая свет каждый раз, когда аккордеонист приходил в два часа ночи, и внимательно смотрела в окно — убедиться, что это действительно он.

Сардо готовились к отъезду. Они уже забронировали комнаты в семейном пансионе в Рива-Белла, упаковали почти все вещи, и билеты на поезд были куплены на послезавтра, невзирая на протесты Венсана, не желавшего уезжать до похорон «своего друга».