Корни тайны - Сергей Макаров Страница 22

Корпорации «ГенКом»; то есть в этом могли быть заинтересованы и топ-менеджеры, и Лировы — и те, и другие проигрывали значительную часть бизнеса Комина, на который они незаконно претендовали. Но кто мог изначально быть заинтересован устранить Геннадия Комина? Кто выигрывал от его гибели? Ведь началось все с его убийства. Конкуренты из других компаний? Вряд ли — корпорация все равно осталась. Враги внутри Корпорации? Но кто?

И если конкуренты — а конкуренты у корпорации «ГенКом» были — то сами, или в сговоре с топ-менеджерами корпорации?

Ковров имел мотив, но, как интуитивно и предположил Станислав, не он отравил Комина (хотя он и собирался егоь отравить). А кто тогда? Горохов? Бутов? Томилин? Кто-то другой? Кто из них хотел устранить Геннадия Комина? Надо разбираться.

Белогорову явно не хватало идей для предположений.

И еще: теперь, получается, что и Роман Комин тоже был в опасности — ведь все нити исков сходились в конечном счете к нему, и к тому же он был единственным наследником и отца, и матери. Если не будет Романа Комина — не будет и претендента.

Станислав позвонил Роману и, рассказав свои соображения, прямо предложил ему сопровождение сотрудника службы безопасности коллегии. Но, как он и опасался, юноша решительно отказался; ну понятно, лозунг всех молодых парней — «Я мужчина — я защищу себя сам». Тогда Белогоров сказал «Ну хорошо», попрощался, сбросил звонок — и тут же позвонил в службу безопасности и дал указание одному охраннику тайно следовать за молодым Коминым и охранять его.

Сложность была еще и в том, что через несколько дней было назначено заседание по иску Коминой. По ходатайству представителей Маргариты Лировой производство по делу было приостановлено до рассмотрения дела о недействительности завещания.

Роман подписывал документы, Белогоров передавал ему очередные бумаги на подпись и забирал подписанные им документы. Он не торопил Романа, понимая, что тот в силу своей юношеской ершистости и недоверчивости будет читать их. Однако Роман лишь на некоторых бумагах останавливал внимание, как бы спохватываясь, что нужно их прочитать, но было видно, что он делал это «на автомате» и явно тут же отказывался от намерения читать их — настолько он уже доверял своему адвокату.

Станислав видел, что Роман подавлен. Понятно, что нападение на его мать не могло не подействовать на него самого. И еще он чувствовал, что Роману хочется поговорить, но он никак не решится завести беседу, и в силу юношеского максимализма, неприемлющего обращения за сочувствием и пониманием, а тем паче — за помощью, и в силу природной стеснительности.

Видя, что стопка бумаг, предназначенных к важной роли документов после подписания их Романом, стремительно сокращается, Станислав решил помочь ему начать беседу:

— Вижу, что Вы сильно переживаете из-за нападения на маму.

— Да! — горячо откликнулся Роман, поднимая взгляд от подписываемых им бумаг и смотря на адвоката — он явно ждал этой возможности заговорить о своей маме. — Мы с нею никогда не были близки, она бесит меня больше, чем кто-то другой — но я очень беспокоюсь за нее.

— Достала она Вас своими советами? — неожиданно грубовато спросил Станислав.

Роман был так охвачен возможностью поговорить о своей маме, что даже не обратил внимания на непривычный от его адвоката глагол:

— Сколько себя помню — она всегда изводила меня советами, наставлениями, придирками, отчитываниями, выговорами… А уж когда отец ушел — так вообще сорвалась!

— Да, помню, Вы говорили.

— Отец хоть как отгораживал меня от нее. А когда он ушел, мы мы с нею остались вдвоем, один на один, и она всю свою заботу вывалила на меня. Она душила меня своими придирками и контролем — и топила в своей заботе.

— Понимаю.

— Мне даже говорить с нею сложно.

Роман отодвинул недоподписанные бумаги и закрыл лицо руками. Станиславу показалось даже, что он может заплакать, но он удержался.

Роман продолжил:

— Ну вот не могу с нею нормально общаться! Поехал сегодня в больницу — так вот чуть не разругались с нею! Понимаю, что матери плохо, и поэтому нужно сдерживаться — а не могу. Так достала она своими поучениями! Лежит, подняться с кровати не может, а все равно — «покушал ли», «сдал ли зачёт»! Мне 22 года, а она нянчит меня, как дитё малое! Чтобы не наорать на нее, скомкал беседу и быстро уехал!

Белогоров уже знал от охранника, что Роман приезжал к матери в больницу, но быстро уехал; в общем-то, он так и представлял себе состоявшиеся между матерью и сыном 7 минут разговора.

Он решился сказать так:

— Роман Геннадьевич, это меня совершенно не касается, но все же не могу не сказать.

Он не ждал от Романа разрешения или запрета говорить на эту тему, так как явно видел, что тот сам стремится говорить с ним, поэтому продолжил:

— Когда Юлия Валерьевна говорит о Вас в Ваше отсутствие, она преображается — сразу чувствуется, что она гордится Вами. Она как-то даже становится менее стремительной, что ли — то есть она как бы приостанавливается, чтобы поговорить о Вас. Это очень заметно, потому что обычно она все говорит и делает очень быстро — ну, Вы знаете свою маму. Я из ее упоминаний знаю, как Вы учились в школе, какие секции тогда посещали, какие у Вас друзья, чем Вы увлекаетесь сейчас, какие у Вас успехи — она все это знает и очень радуется за Вас и гордится Вами.

Роман молчал, смотря прямо перед собой. Потом так же молча продолжил подписывать бумаги.

Станислав продолжил:

— Но и беспокоится о Вас. И скажу прямо: она очень переживает, что у нее с Вами нет понимания. Переживает, старается изменить себя — это она не говорит, это я чувствую, слушая ее — но ничего не получается: как только встречается с Вами — сразу видит, на что нужно сделать замечание — и делает его — потому что хочет, чтобы Вы были лучше. А Вы взрываетесь, считая это придирками. Она в ответ взрывается — и нормального общения опять не получается.

Роман приостановился, но потом вновь продолжил творить документы.

Станислав помолчал, потом заговорил:

— Роман Геннадьевич, Вы моего совета не спрашиваете, но я как адвокат Ваш и Вашей мамы сам хочу попросить Вас наладить сейчас отношения с мамой — именно сейчас ей это очень нужно. Ее не переделать, но может быть, Вы как-то постараетесь изменить отношение к ней?

Роман снова молча посмотрел на адвоката.

— Знаю, что это трудно.

Роман склонил голову и