Татьяна Степанова - ДНК неземной любви Страница 23

– Каждый «зазывала» таким способом дает понять, что он хочет, чтобы его остановили.

– Это «классический» маньяк, такие лишь в теории бывают и в книжках, а те, которые в жизни... А те, которые в жизни, Кать... Они не желают быть пойманными, не хотят остановиться, охотятся как хищники. Ведь и криков ее никто из свидетелей не слышал. И не видел никто ничего. А ведь «зазывала» в крови должен быть с ног до головы, судя по тому, как он на месте наследил, сколько там образцов изъято.

– И все же, если это действительно «зазывала», он таким образом хочет нам... то есть вам что-то сказать. И пока ничего не остается, как принять его игру и начать отгадывать загадки. – Катя ощущала внутри себя усталость и какую-то растерянность, легко сказать – начать отгадывать. А что на таком материале отгадаешь?

– Для начала надо все закончить на бульваре. – Капитан Белоручка пошла к коллегам.

И следующие двадцать минут – все указания, все решения и разговоры самые обычные, рутинные, как это и бывает на местах происшествий: оцепление, дополнительные патрули, снова обход всех прилегающих к данной территории домов, поиск возможных свидетелей, в том числе и в начале Старого Арбата, учитывая его близость к месту убийства, опрос водителей-частников и таксистов, дежурящих на Арбатской площади перед рестораном «Прага», а также уличные камеры...

– Изъять записи примерно с девяти часов вечера и сравнить с пленками, изъятыми в ночь первого убийства. Все, абсолютно все совпадения фиксировать – кто проходил, кто проезжал, машины, номерные знаки, в общем, все.

«Они хотят зацепиться за что-то конкретное, – подумала Катя, – хоть за маленькую деталь, перед тем как начать отрабатывать непосредственно версию «зазывала».

– Я в Большой Афанасьевский, ты со мной? – сказала Лиля Белоручка. Сказала так, словно это само собой разумелось.

Они сели в оперативную машину и в отличие от законопослушных автолюбителей в нарушение всех правил развернулись посреди пустой в этот час Арбатской площади там, где левый поворот запрещен, – так было ближе к Афанасьевскому. А они спешили.

Правда, в такой час спешить было особо некуда – кирпичная девятиэтажка в Большом Афанасьевском видела десятые сны. И опять все повторилось, как и там, на Марксистской улице, – ждали председателя ТСЖ, поднялись вместе с участковым на пятый этаж.

– Мужа нет, так, может, родственники хоть какие-то есть, отзовутся, – капитан Белоручка нажала кнопку звонка.

Глухо. Соседняя дверь – тоже никого.

– По закону подлости на даче, что ли, все? Где сейчас понятых найдем? – Капитан Белоручка позвенела ключами.

– Эй, вам что тут надо? Уходите, я сейчас в милицию позвоню!

Гневный и одновременно испуганный голос проскрипел из квартиры напротив, дверь приоткрылась, удерживаемая толстой цепочкой.

– Здесь уже милиция, московский уголовный розыск, – капитан Белоручка протянула в сторону двери руку с удостоверением. – Вы знаете Юлию Аркадьевну Кадош? Откройте, пожалуйста, нам нужно с вами поговорить.

Катя стояла у лифта. Все повторяется – бульвар, осмотр, квартира, соседи, свидетели... Словно карусель...

А там, на аллее, уже светает, и тело увезли.

– Я не вижу ваше удостоверение, ближе, – сипели за дверью, но цепочку не снимали. – Вот так, еще ближе...

Что там за Баба-яга с таким голосом... Ближе, ближе... А вот сейчас, когда подойдешь, детка моя, когти мои тебя достанут...

Катя словно очнулась – это все оттого, что она уже почти двое суток без сна. И совсем это не Баба-яга, а самая обычная женщина – в халате, в бигуди, в тапочках на босу ногу, как и положено в пятом часу утра, встревоженная, разбуженная появлением милиции в родном подъезде.

– Что с Юлей? Умерла?

– Убита сегодня ночью.

– Убита? Она убита?! Господи, спаси и помилуй нас, грешных, спаси и помилуй ее!!

Женщина в бигуди пошатнулась и, цепляясь за косяк, начала сползать вниз. Такой реакции никто не ожидал.

Одна лишь капитан Белоручка ринулась на выручку:

– Внизу в машине аптечка, там нашатырь и сердечное, быстро! – Она приподняла женщину, стараясь держать ее голову повыше. – Ничего, это просто обморок. Сейчас, сейчас, все будет хорошо.

Притащили аптечку, сунули женщине под нос пузырек с нашатырем, она закашлялась, открыла глаза.

– Вот таблетку нитроглицерина под язык. – Лиля Белоручка помогла ей сесть поудобнее. – Ну что, вам легче? Может, попробуете подняться, мы вам поможем.

Под руки женщину подняли и повели в квартиру. Она оказалась большой – четырехкомнатной, с просторным холлом и высокими потолками. С обоями и мебелью восьмидесятых годов.

– Вы простите, что я так... так среагировала... но вы сказали: ее убили, и сразу подумала... Где это случилось?

– На бульваре недалеко отсюда. Скажите, вас как зовут? – Лиля Белоручка с помощью Кати усадила женщину в кресло.

– Сусанна Павловна... фамилия моя Кровопуск.

Как? Вот это фамилии у свидетелей в деле о маньяке-«зазывале»...

Катя рассматривала женщину – совсем обычная тетка, кажется, ровесница потерпевшей. Та, правда, полная, а эта худая, точнее, тощая как жердь.

– Она, Юля, все смерти ждала... Она же болела очень серьезно. Но, значит, это не болезнь... Нет, это он... Он до нее все же добрался.

– Кто он, о ком вы говорите?

– Он чудовище. Не верьте ему. Он чудовище, – Сусанна Павловна вцепилась в руку Кати. – И, наверное, вы никогда не сможете доказать... что это он убил ее. Но это точно он. И не думайте, что за квартиру, как вас некоторые будут убеждать. У нее хорошая квартира – четыре комнаты, вы увидите, за такую площадь сейчас вполне могут убить, но... Не квартира ему нужна, ему нужна она, Юля, ее бессмертная душа.

Катя мягко, как можно мягче, высвободилась из ее железной хватки, потерла запястье. Итак, налицо свидетельница по фамилии Кровопуск и явно с заскоком.

– О ком вы говорите? – спросила капитан Белоручка.

– О ее сыне. О Савве. Вы разве не задержали его?

– У гражданки Кадош был сын?

– У нее не было сына никогда.

«Ну точно, с заскоком», – подумала Катя.

– Мы что-то плохо вас понимаем, Сусанна Павловна, – мягко сказала капитан Белоручка. – А вы не волнуйтесь так, вы все по порядку. Нам любая информация важна, вы же хотите помочь следствию? Вы одна здесь живете?

– Одна, муж умер несколько лет назад. Он работал в ЦК, хотя сейчас многие предпочитают такое свое прошлое не афишировать. Но мы никогда не отказывались от своих убеждений. Муж был настоящий ленинец, и я тоже состояла в партии.

– Отлично, всегда приятно иметь дело с человеком твердых убеждений.

Катя слушала Лилю Белоручку – и опять у нее тон другой, она – хамелеон, словно подлаживается к каждому из свидетелей. Хорошо это или плохо? Для опера-профи это, пожалуй, хорошо – такие вот метаморфозы. Но в личном общении... Не так-то вы просты, Лилечка, как кажется на первый взгляд.

– Вы дружили, как я понимаю, с гражданкой Кадош?

– С тех пор, как здесь поселились. С шестьдесят второго года, вся жизнь прошла в этом доме, вся молодость. Ах какой это был дом, какие люди – известные, уважаемые. И когда у них, у Кадошей, вдруг появился этот ребенок...

– Ну, дети не вдруг появляются. Был, наверное, отец – муж Юлии Аркадьевны.

– Никто не знает, кто был его отец. И она... она была ему приемной матерью. Она никогда не выходила замуж, а ребенка хотела. Тогда было сложно усыновить незамужней, но ее родители... Ее отец сумел все устроить, он располагал большими связями, он был очень известный человек, знаменитый хореограф. Они взяли мальчика из детского дома. И мы – все их знакомые – сначала так этому радовались. Юля казалась такой счастливой, а этот ребенок... Савва... он был такой милый. Он рос, они занимались его воспитанием – Юля, дед, бабка. Он очень хорошо учился, занимался в музыкальной школе. Нет, не по классу виолончели, как Юля, он играл на пианино. И просто блестяще учился, прямо вундеркинд какой-то. А потом родители Юли умерли – друг за другом в один год, и она осталась одна с ним. И вот тогда мы все стали замечать, что... Что у них в семье что-то не так. А с ним и всегда было что-то не так, правда, это крылось у него глубоко внутри, а потом вдруг полезло наружу, как гной.

– А сейчас у них какие отношения?

– Сейчас? Никаких. Она вычеркнула его из своей жизни. Но вы не дослушали меня. Я хочу, чтобы вы поняли. Я часто приходила к ней в гости. И порой... порой мне казалось, что я пришла вовремя, понимаете? Что они на грани, нет, это я поняла лишь потом, когда в лифте... – Сусанна Павловна прижала руку ко лбу. – Я путано объясняю вам. Но знаете, в восемьдесят пятом мой муж с делегацией ЦК летал в Болгарию, и они ездили к Ванге. Ну, тогда это было модно. И он увиделся с ней. Она сначала была спокойна, а затем... затем она сказала: уезжайте, уезжайте из своего дома и скажите ей, чтобы остерегалась. У вас в доме зло. Это с виду только человек, а по естеству это зло. Мой муж никогда не был суеверным, поэтому он не придал значения предупреждению ясновидящей. А я... я уже сказала вам, я часто бывала у Юли дома, и он... он варил нам кофе – такой милый мальчик, такой улыбчивый. Елейная улыбка ехидны. Но был так вежлив, так предупредителен, и я сначала относилась к нему как к родному. И вот однажды я сажусь в лифт. А он входит за мной. Ему и было-то всего лет шестнадцать. Нажимает на кнопку, лифт трогается, я спрашиваю его, как дела в школе, куда надумал поступать после, в какой институт... А он поворачивается ко мне и говорит: «Скоро сдохнешь... боишься, наверное, сдыхать? Хочешь узнать, как оно все будет там? Скажи, могу помочь». Он схватил меня за промежность, понимаете? И в этот момент лифт остановился. Юля открыла дверь квартиры. А я, взрослая баба, не могла даже кричать, я дар речи потеряла. А он спокойно так: «Ну, Сусанна Павловна, я еще не определился с институтом. Может, просто стану певчим в церковном хоре». У него была такая мерзкая улыбка, такой оскал... а ведь он симпатичный парень...