Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты Страница 23

Сначала мистер Сомерс и мистер Тревис подумали, что в бочке могут находиться ценные артефакты, к которым в последнее время проявляют интерес археологи, или даже драгоценности, украденные из Коул-Холл при ограблении, которое случилось десять лет назад и стало местной легендой. Среди похищенного — его так и не нашли — была нить жемчуга стоимостью 10 тысяч фунтов. Однако внутри бочки обнаружилась кучка порыжевших костей и обрывки ткани. Находку отнесли в полицию.

Кости были человеческими. Проведенная экспертиза показала, что они принадлежали двухлетней девочке, умершей не меньше пятидесяти лет назад. Судебно-медицинская наука совершила настоящее чудо, но на этом дело и закончилось. Происхождение бочки выяснить не удалось. Если на теле девочки и были следы насилия, то полувековое разложение их уничтожило. Клочки ткани, найденные среди костей, оказались шерстью — а у пропавшей Кэтлин Марч под хлопковым платьем был надет шерстяной жилет, а поверх платья шерстяная курточка.

Была ли это Кэтлин? Действительно, живая изгородь в Коул-Фен находится на расстоянии не более полумили от брода, где последний раз видели Кэтлин, лежавшую в коляске. Мы помним также, что именно там жила Мейвис Броутон, в девичестве Воган, не слишком далеко от Грейт-Синдон, так что мать отправляла ее с поручениями в деревню. С другой стороны, полицейские архивы свидетельствуют, что за двадцатилетний период с 1920 по 1940 год в Эссексе, в районе Грейт-Синдон, Коул-Фен и Сиссингтона пропали как минимум пять девочек младше трех лет. Удалось найти лишь тело самой старшей, трехлетней малышки из Сиссингтона.

Маловероятно, что когда-нибудь мы узнаем правду. Но если преступление совершила Вера Лонгли, то для этого не было никаких видимых мотивов или причин. Тут вряд ли имела место ревность из-за внимания, которое уделялось ребенку, поскольку Вере достаточно было придумать какой-нибудь предлог для Адель Марч, чтобы больше никогда не видеть Кэтлин. Скорее она убила бы собственную маленькую сестру, а не двухлетнюю дочь соседки — по крайней мере, в этом случае действительно имелись бы основания думать о ревности. Причина и мотив играли такую важную роль в следующем преступлении, что попытки представить Веру Хильярд безрассудной психопаткой, чему в любом случае нет никаких свидетельств, никак не приблизят нас к поставленной цели — понять, какой была Вера.

В следующем году, в год рождения Эдит Лонгли, семейство Марч переехало из Грейт-Синдон в освободившийся домик сигнальщика в Синдон-Роуд.

7

Я ответила Джейми, сообщив, что буду во Флоренции в мае. Упоминание о написанной им книге заставило меня кое о чем вспомнить. Когда мне было двенадцать, умерла тетка моей матери, оставив мне в наследство поваренную книгу. Разумеется, тетка не состояла в родстве с Джейми, а относилась к другой ветви моей семьи — это была сестра английской матери моей мамы. Много лет тому назад она работала поваром в Вудфорт-Грин,[32] в большом доме под названием «Литтон Лодж» — то есть настоящим поваром, важной персоной, которая командовала судомойками и художником, придумывавшим банкеты. Я помню ее как красивую старую даму, очень религиозную, почти полностью глухую, самым главным событием в жизни которой был ужин, где присутствовал принц Уэльский, будущий король Эдуард VIII.

Она умерла в маленькой комнатке, которую снимала в Севен-Кингс,[33] и все вещи из этой каморки — другого имущества у нее не было — достались маме, ее единственной родственнице. Среди них был Новый Завет с отмеченными красным карандашом абзацами, пара складных ножниц, которые обычно висели у нее на поясе вместе с ключами, множество фотографий в рамках, где были запечатлены незнакомые маме люди, несколько уродливых старомодных украшений, бомбазиновые[34] платья и белые батистовые фартуки, которые сегодня стоили бы целое состояние, сохрани мы их, а также поваренная книга. Подозреваю, что строго говоря, книгу тетка завещала матери, но та отдала ее мне.

Она называлась «Поваренная книга миссис Маршалл» и вышла в 1884 году. В отличие от «Cucina Ben Riuscita», которую, как мне кажется, Джейми написал для честолюбивых домохозяек, труд миссис Маршалл, руководившей кулинарными курсами, предназначался для поваров, которым предстояло приготовить ужин из дюжины блюд на две дюжины персон. Я часто читала ее во время войны, когда нехватка продуктов ощущалась острее всего. Обычно это занятие сопровождалось поглощением сэндвичей с серым хлебом, маргарином и восстановленным яйцом. В Синдоне я иногда читала ее на берегу реки напротив брода; в то время я еще не знала, что именно тут сидела Вера, когда пропала Кэтлин Марч.

Миссис Маршалл приводила меню торжественного ужина на 400–500 персон, включавшего три горячих блюда, консоме, бараньи котлеты, перепелов и не менее тридцати холодных блюд, в том числе еще перепела и десерт под названием «Сиамские близнецы» — двойное заварное пирожное с зеленой глазурью и кремом, который подкрашивался кармином и ароматизировался ромом. В книге также было меню для dejeuner maigre, что, вероятно, означает легкий завтрак, но я перевела это название как «скудный обед»; за названием следовало то, что миссис Маршалл и моя двоюродная бабка, вне всякого сомнения, считали нормальным обедом — шесть блюд, не считая ванильного суфле с ананасом, торта «Меттерних» и фондю с пармезаном.

Вера обиделась. Она воспринимала чтение труда миссис Маршалл как отражение ее собственных стараний на ниве кулинарии, что соответствовало действительности, хотя я с жаром заявляла, что ее вины тут не было. Разумеется, в таких обстоятельствах штудирование поваренной книги выглядело странно, я это понимала, а Вера не любила людей, и особенно родственников, которые совершали странные поступки. От вас ждали соответствия норме, однако в пределах установленных границ следовало достигать совершенства или, по меньшей мере, превосходить стандарт. Вера была снобом и заявляла, что понятия не имела о том, что «предки» моей матери состояли в услужении.

— Надеюсь, ты не будешь рассказывать, откуда она взялась, — сказала Вера, когда я впервые объяснила ей происхождение книги. — Я имею в виду, в присутствии людей, которые к нам приходят. Например, Морреллов.

Я уже знала почему. Кузен Ричарда Моррелла был ректором Баллиола. А на его генеалогическом древе присутствовала дочь графа, связанная с ним запутанными узами родства — через двоюродных братьев и сестер, несколько поколений и многочисленные браки.

— Что я должна ответить, если они спросят?

— Разве нельзя сказать, что не знаешь? Можешь ответить, что нашла дома на книжной полке.

— То есть она должна солгать? — спросил Фрэнсис.

— Конечно, нет. Ты всегда искажаешь мои слова. В любом случае это правда. Книга стояла на полке у нее дома, прежде чем Фейт привезла ее сюда.

— Эти старые законники были очень хорошими психологами, — заметил Фрэнсис. — Они имели в виду таких людей, как ты, когда формулировали клятву. Клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Они все знали о недомолвках и передергиваниях.

Интересно, вспоминала ли Вера этот разговор, когда стояла в Центральном уголовном суде и произносила клятву? Вероятно, нет — ей и без того было о чем подумать. Я ни разу не солгала насчет поваренной книги. Если кто-то из посторонних заставал меня за чтением, я поспешно уносила книгу к себе в комнату. Теперь, когда Иден уехала — мы все догадались, что в Портсмут, хотя официально не должны были знать, — комната принадлежала только мне.

Я провела в Синдоне долгие летние каникулы; на Пасху родители, привыкнув к воздушным налетам, забрали меня домой, и я осталась в Лондоне, вернувшись в прежнюю школу, к прежним друзьям. Я больше никогда не «жила» в «Лорел Коттедж», а только приезжала на каникулы, с нетерпением ожидая встречи с Энн. Вера в письмах тоже просила меня приехать. Я была удивлена и безмерно благодарна. Интересно, почему мы все равно жаждем любви тех, кто никогда не был с нами добр или мил, и каждая крошка внимания, которой они позволяют упасть, воспринимается нами как щедрость? Я не любила Веру, не восхищалась ею, была уверена, что она, в свою очередь, никогда не любила меня, но тем не менее бурно радовалась ее приглашению. Значит, скоро она разрешит мне ложиться в десять и откроет правду, скрывавшуюся за многочисленными недомолвками!

— Иден уехала, — сказала моя мать, — и Вере нужна маленькая девочка, чтобы превратить ее в настоящую женщину Лонгли. Не столько Kinder, Kuche, Kirche[35], сколько Kauf, Klatsch, Kettelnadel.

В те дни у нас всех появилась привычка цитировать самые избитые выражения Гитлера. Но только мать, будучи швейцаркой и зная немецкий — что в военные годы она скрывала от посторонних, — могла шутить по их поводу. Мать смеялась, а у отца был озадаченный вид. Я посмотрела значение этих слов в немецком словаре и обнаружила, что они означают «покупки, сплетни и иголка для вышивания».