Инна Бачинская - Два путника в ночи Страница 23

– Имеется. Он тогда напился до потери сознания и завалился спать в беседке.

– Помню! У нее фигура хорошая. А ты помнишь, что напялила на себя Антон?

Людмила пожала плечами.

– Женькину старую рубашку и какие-то абсолютно жуткие штаны. Неудивительно, что этот козел гуляет!

…Первым побуждением Риммы было отказаться от спасательных работ, но перспектива остаться в пустой квартире была еще хуже.

– Я сейчас приеду! – сказала она, вскакивая с дивана. – Дай ей валерьянки.

В квартире Людмилы стояла тишина, прерываемая страдальческими вздохами Антона.

– Чисто покойник в доме, – буркнула Римма, стаскивая с себя шубу.

– Она уже устроила скандал Женьке, а теперь собирается поговорить с мужем этой женщины, – прошептала Людмила.

– Ну и дура! – громко ответила Римма.

– Тише! – замахала руками Людмила. – А что бы ты сделала на ее месте?

– Я? Купила бы себе новую тряпку. Не стоят они того… – Римма вдруг осеклась, закрыла лицо руками и зарыдала.

Людмила, перепуганная, топталась рядом. Римма, бессменный лидер их девчачьего коллектива, впервые предстала перед ней в таком размазанном состоянии. На пороге появилась помятая Антон, уставилась, изумленно раскрыв клюв.

– Что, Риммочка? Что? – Людмила обняла Римму. – Что случилось?

– Игорек меня бросил! – Римма зарыдала пуще прежнего.

Антон издала полузадушенный звук, они с Людмилой переглянулись…

Глава 12

Убийца. Убийца?

– Володя, смотри! – сказал вдруг Эдик, перестав жевать. – Снова убийцу генеральши показывают! – Он потыкал вилкой в экран маленького телевизора, стоявшего на холодильнике.

– Какой генеральши? – спросил тот, кого назвали Володя.

– Да Медведевой же! Смотри, какая рожа!

Володя, Владимир Михайлович Фоменко, принимал гостя, старого «дружбана» и коллегу Эдика Гладилина, с которым почти двадцать лет проработал в городском ПТУ номер пять. Тот по-прежнему работает в родном ПТУ, а Фоменко ушел оттуда четыре года назад после скандала с одним из его учеников, арестованным за кражу. Парень был сложный, конечно, занимался плохо, прогуливал занятия, пил, были приводы. Фоменко был, пожалуй, единственным, кто увидел человека в этом звереныше, знающем об изнанке жизни больше, чем любой нормальный человек. Директор с облегчением воспринял новость о краже и категорически отказался отмазать парня от колонии. Фоменко тогда предпринял все возможное, но парня все-таки посадили. На ближайшем педсовете Владимир Михайлович встал и высказал все, что думал о методах руководства училищем, о том, что они воспитывают рабов, требуя слепого послушания, о том, что, облегчая себе жизнь, готовы погубить человека. Он знал, что уйдет из училища, и ему было нечего терять. Он, всю жизнь посвятивший трудным подросткам, вдруг понял, что перешел некий рубеж, откуда не было возврата назад.

Он тяжело пережил уход жены, с которой прожил четверть века. Он всегда считал, что у них нормальная семья, детей вот только нет. Зина в молодости перенесла сложную операцию, что-то по-женски, едва жива осталась. После ухода жены жизнь потеряла для него всякий смысл. Он никогда не думал, что испытает такую боль от ее ухода. Дом опустел и переменился – она забрала свои вещи, какие-то безделушки, кружевную скатерть, купленную когда-то на юге, в Евпатории, кажется, прямо на пляже; книги, куклу в парчовом платье, которая всегда сидела на диване…

В опустевшем доме все стало рушиться. Трещины пошли по стенам, ночные скрипы появились, паутина выросла по углам, а ночью кто-то осторожно ходил по чердаку.

Зина была спокойной приятной женщиной, хорошей женой. В один прекрасный день она сказала, не отрывая взгляда от крючка, который так и мелькал в ее пальцах:

– Володя, я ухожу.

– Куда? – не понял он.

– Я ухожу от тебя, – повторила она. – Совсем.

По тому, как она это сказала, он понял, что все уже решено, приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

– Почему? – только и спросил он, задохнувшись от обиды.

– Ты сам знаешь, – ответила жена.

Он действительно знал, но когда это было! Он женился на Зине от тоски по другой женщине, и она приняла его таким, согласилась. Он думал – стерпелось, слюбилось, вернее, он вообще ни о чем таком не думал. Был дом, была семья, ходили в гости на праздники, людей к себе звали. Дача, отпуск на юге, покупка машины, на которую откладывали несколько лет. Все, как у людей. Да, видно, не все. Зина вдруг поняла только сейчас, через много лет, что жизнь прошла, и чего-то она в этой жизни недополучила.

– Куда ж ты пойдешь? – спросил он.

– К Пете Кулиничу, – ответила жена.

– К Кулиничу? – удивился он. Петя Кулинич был их соседом по даче, вдовцом с двумя девочками – семи и одиннадцати лет.

– К Кулиничу! – твердо повторила жена.

Его задело, как деловито она это сказала, не заплакала по-бабьи, не попросила прощения. Как будто не было прожито вместе чуть не полжизни. Уходила, не оглянувшись. Ее жестокость была непонятна ему и больно ранила. Жена словно мстила ему за прошедшую молодость и годы без любви.

С полгода он не работал, запил было, да здоровое начало взяло вверх, он потихоньку отошел, обида притупилась, и безнадежность сменилась жаждой деятельности. Он открыл авторемонтную мастерскую на деньги одного из своих бывших учеников, которого когда-то уберег и вывел в люди. Долг на сегодня почти отдал, мастерская не то чтобы процветает, но имеет хорошую репутацию. Ребятишки его присылают клиентов, не забывают. На жизнь хватает. У него работают двое из его пацанов. Вложив когда-то в своих ребят часть души, он теперь «получал проценты», как выразился бывший ученик, «убоище и позор» всего училища, ныне – преуспевающий бизнесмен, тот самый, что дал деньги.

Фоменко повернулся к телевизору. С экрана на него смотрел молодой человек с пустыми глазами и стертым невыразительным лицом. Он смотрел прямо на зрителя и в то же время мимо. Владимиру Михайловичу был знаком такой взгляд. Он безошибочно распознал за ним бедное сиротское детство и бессмысленное существование.

– Это убийца? – спросил он.

– Он самый. Его уже показывали вчера, просили помочь установить личность. Его взяли вроде как без документов, – сказал Эдик.

– Не видел, – сказал Фоменко. – Это что же, теперь так следствие ведут, с привлечением широкой общественности? И прямо так и говорят, что убийца? Генеральши… как ее?

– Генеральши Медведевой. Не говорят, конечно, но слухи ползут, ты ж знаешь, как у нас. Еще нигде ничего, а слухи уже вовсю. Мою соседку Варю, она убиралась у генеральши, допрашивали насчет всех генеральшиных знакомых, кого видела, кто бывал в доме, и показывали фотографию этого парня. Варя говорит, генеральша покойная была сама как генерал. Строгая, характер, как у мужика, и богатство в квартире несметное.

– Она узнала его?

– Не узнала. Никогда, говорит, не видела. И говорит, не украдено ничего, все на месте. Правда, там по шкафам да в сейфе полно, но вещи, как были, так и есть, все на месте, хрусталь, серебряная заграничная посуда в серванте, аппаратура всякая, шуб одних четыре штуки. Ружья покойного генерала… Ничего не взято.

Мужчины помолчали. Фоменко разлил по рюмкам водку и сказал: «За генеральшу, Царствие ей Небесное!» Они выпили, не чокаясь. Закусили солеными огурцами, которые передала в подарок жена Эдика.

– Вот она, жизнь наша, – сказал захмелевший Эдик, – был человек – и нету! А кому ж жить, как не ей. Все у нее было. А другой, бывает, мучается, смерти у Бога просит, и ничего. Живет!

Крыть было нечем, и Фоменко промолчал. Диктор между тем перешел на международные события. Мужчины не торопясь закончили нехитрый ужин, обсудили предстоящую воскресную рыбалку, и Эдик засобирался домой. Проводив гостя, Фоменко вернулся в кухню и стал собирать посуду со стола. Лицо его было мрачным.

Глава 13

Екатерина. Старые знакомые

Я приоткрыла дверь кабинета:

– Можно?

– Заходите, дорогая Екатерина Васильевна! – Кузнецов поднялся из-за стола, пошел мне навстречу. – Сколько лет, сколько зим! Как услышал ваш голос в трубке, даже настроение, право слово, поднялось.

Он действительно был мне рад. Он почти не изменился, только седины добавилось. Он всегда мне нравился. Мы обнялись.

– Я тоже рада, Леонид Максимович. У вас тут без перемен, я смотрю…

– Прошу вас! – Он пододвинул мне стул. – Какая удачная мысль проведать старика, позаброшенного, позабытого…

– Старика? Какой же вы старик, Леонид Максимович! По-моему, вы даже помолодели. Честное слово! И вообще время щадит мужчин. Это к нам, женщинам, оно безжалостно.

Это было вроде игры, треп, радость общения…

Он рассмеялся.

– Вашими устами… А вам еще рано о времени, Катюша. Расскажите-ка лучше, как там, за океаном.

– Откуда вы знаете?

– Служба такая, Екатерина Васильевна. Положение обязывает, так сказать. Шучу! Сказал кто-то, не помню уже, кто, что хозяйка «Королевской охоты» отправилась за океан по заданию Интерпола, преследуя особо опасного международного преступника. Поймали?