Лин Гамильтон - Гнев Шибальбы Страница 23

— Мама, которая любит литературу. Как необычно! — сказал он. Его мать, похоже, литературу не любила.

Я рассказала ему немного о своей семье, затем вернулась к нашей прежней теме.

— Антонио, как вы думаете, что означает «пишущий кролик»? — спросила я.

Он помолчал.

— Я — библиотекарь. Естественно, я могу предположить, что это связано с книгой.

— Люди убивают, используя книги? Я слышала, что ученые разрушают репутацию друг друга с помощью книг, но не убивают же они ими в буквальном смысле.

— Что ж, не знаю. Интересно, сколько бы стоила Библия Гутенберга, например? — он задумался. — Наверняка миллионы песо. Могли бы какие-нибудь люди убить ради того, чтобы завладеть ей? Или один из свитков Мертвого моря, или ранняя версия Тибетской книги мертвых? Могут ли люди решить, что это стоит человеческой жизни? Не буквально убить кого-нибудь, конечно, — быстро добавил он, — но вы понимаете, о чем я.

— Думаю, да, — согласилась я. — У майя существует эквивалент Библии Гутенберга?

— Мне кажется, что такое возможно. Мы никогда не ценили нашу собственную культуру. Но возьмем книги «Чилам Балам», например. Есть книги на латыни, которые, как считается, имеют ритуальное значение для майя. Одна из таких, «Чилам Балам из Тьюзика», — их называют по названиям мест, где их находят, — исчезла в семидесятые годы. Как рассказывают, владелец и хранитель умер при обстоятельствах, которые некоторые считают подозрительными.

— Интересная идея, — сказала я. — Вы не могли бы мне помочь это исследовать?

Он улыбнулся.

— Вы знаете часы нашей работы. Я помогу вам всем, чем смогу.

Он вдруг взглянул на часы и воскликнул:

— Боже мой! Так поздно. Сегодня днем я должен присутствовать на оглашении завещания дона Эрнана!

— Я тоже, — сказала я. — Может, пойдем вместе?

Я оплатила счет, и мы взяли такси до адвокатской конторы. В такси мы были заняты собственными мыслями. Я думала о том, как уютно мне было вместе с этим маленьким нервным человеком. Я больше ни с кем другим так не разговаривала. Не с Изой. Даже не с Джонатаном, с которым, я не сомневалась, я собиралась переспать.

«Что это говорит о моих отношениях?» — размышляла я. Но сейчас я была не готова анализировать эту мысль.

Мы прибыли в контору Рудольфо Альвареса с небольшим опозданием. Ортисы были уже на месте, как, к моему удивлению, и Шейла Страттон Гомес. Я была рада ее видеть. Присутствовали еще несколько человек, которых я не знала. Антонио пошептался с одним из них. Это был высокий безупречно выглядящий джентльмен, который оказался хранителем музея.

Альварес, очень худой и высокий человек, начал читать завещание в ту минуту, как мы с Антонио заняли свои места.

Начиналось все с обычных слов, что, будучи в здравом уме и все такое, а потом мы перешли к сути.

Она заключалась в следующем: артефакты, которые музею предоставил дон Эрнан, становились частью постоянной коллекции музея. Услышав это, хранитель облегченно вздохнул. Его явно тревожило то, что он может потерять добрую часть музейной коллекции.

Но были и исключения. Плечи хранителя снова напряженно поднялись. Собрание первых изданий дона Эрнана переходило в собственность Сантьяго Ортиса Мендеса и, после его смерти, к Норберто Ортису.

Для этого исключения было еще одно исключение. Первое издание «Случаев в путешествии» Джона Ллойда Стефенса, одна из моих любимых книг, переходила в собственность «Лары Макклинток, моего друга и коллеги, не меньше меня полюбившей цивилизацию майя». Я была потрясена. Теперь справедливость просто обязана была восторжествовать.

Следующим было личное имущество. Франческе, Изе и Мануэле Ортис были оставлены чудесные старинные украшения, принадлежавшие семье дона Эрнана. Шейле Гомес перешли часы, которые были найдены на теле дона Эрнана. Донье Хосефине, находившейся в полубессознательном состоянии в госпитале, было завешано обручальное кольцо его матери с сапфиром и бриллиантами, которое носила его жена.

Основные сбережения дона Эрнана передавались в местную больницу, которой руководили монахини и где, по печальному совпадению, теперь находилась донья Хосефина. Антонио Валескесу была назначена ежегодная выплата жалования. Антонио был готов расплакаться.

Остался еще один пункт. Альварес произнес подчеркнутым тоном:

— «Моему юному другу Алехандро Ортису я оставляю одну из моих самых драгоценных владений, статуэтку игрока в мяч майя. Хорошая игра в мяч — залог продолжения смены земных циклов. Молю, чтобы это знание направило его стопы по правильной дороге и дало ему то умиротворение, которого он жаждет и заслуживает».

Алехандро расплакался и выскочил из комнаты. Семья пребывала в замешательстве.

На этом чтение завещания сеньора доктора Эрнана Кастильо Риваса было окончено. Альварес пригласил всех выпить по стакану портвейна, а затем, погруженные в свои мысли, мы по одному покинули его офис.

За такое завещание не убивают. Почти все состояние было передано организациям, музею и больнице. Драгоценности и книги, конечно, имели какую-то коммерческую ценность, но, по крайней мере, этим людям они в первую очередь были дороги как память. Деньги Антонио Валескесу очень пригодились бы, но ему не нужно было убивать, чтобы получить их. Дон Эрнан и так все время помогал ему.

Я пребывала в полной неизвестности.

Я жду наступления ночи, чтобы отдохнуть от света, или, скорее, насладиться его отсутствием. Теперь я могу дать волю своим чувствам, которые я заглушала днем, чтобы оградить свою измученную психику, и каждое действие, вид или звук обретают почти пугающую четкость. Я чувствую так, словно я во сне, но я знаю, что не сплю. Наоборот, все стало таким очевидным, что я понимаю, что вынуждена сделать то, чего так боюсь.

Я направилась в больницу, где лежала донья Хосефина.

Я тихо шла по темным и безмолвным белым коридорам, в которых были слышны лишь жужжание вентиляторов да приглушенные звуки поздней службы в часовне. В построенной на манер испанского монастыря больнице повсюду висели распятия. Я задумалась, религиозна ли донья Хосефина или она давно утратила веру в Бога.

Сестра показала мне, где ее палата. Мне вдруг подумалось, знают ли сестры, что донья Хосефина когда-то была куртизанкой, и что значило это для них или для Самого Господа.

Освещение в палате было тусклым, но я видела ее очень хорошо. Она лежала на кровати, один глаз был закрыт, другой — полузакрыт. Одну руку скрутила судорога, другая то сжималась, то разжималась, цепляясь за простыню, выражая, как мне показалось, сильное огорчение и отчаяние.

Я подошла к кровати и заговорила шепотом. Я сказала ей, что я — та самая светловолосая женщина, друг семьи Ортисов, и что именно я несколько дней тому назад сидела за столом рядом с ней в гостинице.

Я сказала ей, что мне очень жаль, что у нас не было возможности поговорить, что Франческа Ортис кое-что рассказала мне о ее прошлом и что мне хотелось поговорить с ней о ее и о своей жизни.

Я рассказала ей, как приехала в Мериду по звонку Эрнана Кастильо, который теперь мертв, что я отчаянно ищу то, что искал он, для того чтобы злодей, который убил его, получил по заслугам.

Я говорила, что мне трудно будет убедить ее в том, что я говорю правду, но мне очень нужна ее помощь.

— Не знаю, слышите ли вы меня, понимаете ли, но если можете, — говорила я, беря ее здоровую руку, — попытайтесь поговорить со мной. Сожмите один раз, если хотите сказать «да», и два раза, если — «нет».

Я почувствовала, как она слабо пожала мою руку. Одно пожатие — «Да».

— Он говорил вам, чего он искал? — спросила я.

«Да».

— Вы не можете сказать мне, что это. Это была книга? — снова спросила я.

«Да».

— Это редкая книга?

«Да».

— Одна из книг «Чилам Балам»? — спросила я, вспомнив слова Антонио.

Два пожатия — «Нет».

— Но это книга майя.

«Да».

— Грасиас, — сказала я ей.

В дверях появилась сестра.

— Уходите, — сказала она. — Ей необходим покой.

Я повернулась, чтобы уйти, но затем снова подошла к ней.

— Сегодня прочитали завещание дона Эрнана. Он оставил вам обручальное кольцо своей матери, — почти беззвучно произнесла я.

Уходя, я заметила в уголке ее здорового глаза слезу, которая медленно стекала по щеке. Я погладила ее по руке.

— Обещаю, что приду к вам еще раз, — только и смогла сказать я.

Чуэн

Приглашение, лежавшее в конверте из тисненой тонкой бумаги, сообщало, что сеньор Диего Мария Гомес Ариас и Шейла Страттон Гомес просят об удовольствии видеть меня у себя дома за ужином этим вечером.

Вряд ли приглашение в резиденцию Гомесов принесли сегодня. Справедливости ради следует заметить, что если бы я выходила и входила в отель через переднюю дверь, как все, я бы увидела приглашение тогда, когда его и прислали, прошлым вечером. Приглашение было доставлено, как мне сообщили, на лимузине с водителем, а когда я отправилась в одно из своих ночных путешествий по Мериде — в больницу к донье Хосефине, кто-то вечером сунул мне это приглашение под дверь. Я ничего не планировала на тот вечер и все еще хотела встретиться с доном Диего, чтобы поговорить с ним о доне Эрнане. А поскольку сегодня был чуэн, день обезьяны, которая по мифологии майя считается артистом, то он годился для встречи с доном Диего, собирателем и покровителем искусств.