Ксавье Монтепен - Кровавое дело Страница 23

Ну-с, mademoiselle Сесиль Бернье, моя сестрица, теперь, когда вы знаете всю правду, неужели вы опять осмелитесь просить меня быть вашей соучастницей?!

— Сжальтесь!… Сжальтесь! — бормотала совершенно убитая и потерянная молодая девушка.

— И я говорила своему отцу: «Сжальтесь! Сжальтесь!» — и просила его помочь!

— Не покидайте меня! Сделайте то, что обещали!

— Идите, возьмите! — крикнула Анжель и с сердцем швырнула в огонь два пакетика, которые было приготовила для Сесиль. Яркое пламя камина в одну минуту поглотило тоненькие сверточки.

Сесиль глухо вскрикнула от отчаяния и бешенства.

Анжель взглянула на нее уничтожающим взглядом и проговорила:

— И не смейте пытаться в другом месте добиться того, что вам не удалось здесь! Я запрещаю вам обращаться к тем ужасным женщинам, о которых говорила! Предупреждаю, что за вами будут следить. Вы должны сохранить ребенка! Это будет вам наказанием! А если я что узнаю, то отдам вас в руки правосудия без всякой жалости! Незаконный ребенок должен быть в нашей семье постоянно! Таково семейное предание, и я запрещаю вам нарушать его! Слышите? Запрещаю! Ваш отец прогнал меня! Помните это!

Итак, сестра, я выгоняю вас. Уходите!

И, выйдя из маленькой комнатки, Анжель прошла в магазин и настежь отворила дверь на улицу.

Сесиль покорно склонила голову и, повинуясь жесту сестры, вышла, шатаясь.

Красавица Анжель захлопнула дверь, упала на стул и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

— Несчастная! — говорила она. — Негодяйка! А ведь она почти тронула меня! Хорошо, что она так скоро сказала мне свое имя.

Сесиль Бернье, двигаясь вперед, шатаясь и цепляясь за стены, добрела до дома.

Бригитта ожидала ее. Она перепугалась бледности барышни и начала расспрашивать ее. Но та велела замолчать.

— Мне нездоровится, — сказала она, — но ничего, это пройдет. Иди спать. Я сделаю то же самое.

Бригитта ушла, подавляя глубокое беспокойство.

Сесиль заперлась и бросилась на постель.

— Итак, — бессвязно и отрывисто бормотала она, — эта женщина — моя сестра, и по этой-то причине она отказывает мне в помощи. «Вы должны сохранить вашего ребенка», — сказала она. А если этот ребенок не появится на свет, она донесет. А там меня ждет тюрьма! О, Боже мой, нет, нет, только не это!! Не это! Но что же делать? Что предпринять? Ведь через несколько дней вернется отец! Я не смогу долго скрывать мой позор. И тогда — что тогда будет? О, как я ненавижу этого ребенка! Вся моя жизнь загублена навеки! Я буду богата! Я могла бы рассчитывать на все блага мира! Все честолюбивые мечты отца несомненно бы осуществились. Двери света широко раскрывались перед мной. Общество готово было признать меня одной из своих цариц… И вдруг — теперь все разом рушится! Вместе радужной, светлой будущности — позор, один позор! Отец может убить меня! Убить меня! Но по какому праву? Разве и он тоже Не был виновен? Меня обольстили, это правда, но разве он-то сам не обольстил мать этой Анжель? На его упреки я отвечу упреками, что он бросил родную дочь! Он прогнал Анжель, но не может прогнать меня! Закон запретит ему поступать так. Да, впрочем, я готова к борьбе! Я не буду просить помилования, а буду стоять перед ним, гордо подняв голову, лицом к лицу, и бороться.

Сесиль выпрямилась. Она успокоилась, сорвала шляпу, бросила ее на стул, потом сняла муфту и сбросила шубу.

— Мои деньги! — воскликнула она внезапно и схватила муфту, ища в ней записную книжку.

Но, запустив туда руку, Сесиль вздрогнула: в муфте не было ничего, кроме носового платка.

— Нет, — пробормотала Сесиль, — я отлично помню, что положила именно в муфту свою книжку, в ней-то и было письмо отца, а также пятьсот франков, которые я хотела заплатить этой Анжель. Я, наверное, выронила книжку и не заметила, как это случилось.

Впрочем, что для меня значит такая ничтожная потеря? Отец возвращается с целым состоянием, а мне, слава Богу, будет с чем дождаться его возвращения. Так что я потеряла только письмо, но оно, к счастью, никого не компрометирует.

Сесиль совершенно успокоилась, разделась, легла и не замедлила уснуть глубочайшим сном, продолжая искать средство, как бы скрыть от отца последствия своего рокового увлечения и в то же время избавиться от позора, которым ей угрожала красавица Анжель.

Вернемся на два часа назад и обратимся снова к нашему герою — игроку-окулисту Анджело Пароли.

Подняв записную книжку, оброненную девушкой, Анджело повернул на улицу Брошан.

Итальянец не имел привычки возвращаться домой так рано. Вот почему жена консьержа, увидев, что он поднимается по лестнице, выскочила к дверям своей комнаты и воскликнула:

— Как! Это вы, monsieur Пароли? Я просто не верю своим глазам, право! Вы вечно будите меня среди ночи, даже под утро! Уж не больны ли вы?

— Ничуть! Совершенно здоров!

— А! Ну и хорошо, тем лучше. Это даже как нельзя более кстати, что вы вернулись сегодня раньше обычного.

— Это почему же?

— Зайдите-ка ко мне на секундочку. Мне надо вам кое-что сообщить.

Анджело сделал гримасу, но вошел.

— Кое-что сообщить? Уж, верно, что-нибудь очень неприятное и непременно касающееся хозяина или чего-нибудь в этом роде.

— Вот именно. Он был здесь сегодня вечером.

— И, конечно, требует денег за три четверти года, которые я ему должен.

— Черт возьми! Я полагаю, что этот человек имеет полное право так поступать. Уж если имеешь дома, так, я думаю, можно рассчитывать получать с жильцов деньги? Одним словом, он поручил сказать вам, что, если вы не заплатите долг по январь, он будет вынужден отказать вам от квартиры и продать вашу мебель.

— Плохой ему будет барыш! — с неестественным смехом возразил итальянец. — Я должен двести пятьдесят франков, а моя мебель не стоит и половины. Ему хватит денег только на покрытие судебных издержек.

— Правда! Он и сам хорошо знает все это. Но по крайней мере он будет иметь возможность отдать вашу квартиру жильцам и получать с них деньги исправно. Набавив немного квартплату, он скоро покроет те убытки, которые причинила ему ваша неаккуратность.

— Это очень логично и очень справедливо, но все дело-то в том, что я еще не выехал. Что вы можете на это сказать, сударыня?

— Что мне сказать хозяину?

— Что от сегодняшнего дня до восьмого января еще много времени, целый месяц, и что до тех пор я найду средство заплатить.

— Да верно ли это?

— Да, очень даже верно, смею вас заверить.

— Ведь вы уже не раз обещали.

— Признаться, это так, но на этот раз я обещаю и сдержу слово.

— Значит, вы чего-то ожидаете?

— Положительно так!

— Нет, вы говорите серьезно?

— Неужели я, по-вашему, похож на человека, расположенного к шуткам? — спросил итальянец, с горечью думая о своем безвыходном положении и о том, что с ним случилось на улице Panillon. — Повторяю, что так или иначе, но деньги будут заплачены к восьмому января.

И Анджело стал подниматься по лестнице.

Комната, за которую он не платил хозяину уже девятый месяц, находилась на шестом этаже, под самой крышей, в темном коридоре, который не освещался ни одном газовым рожком.

Пароли ощупью отворил дверь ключом и зажег огарок свечки, воткнутой в позеленевший медный шандал, стоявший на маленькой чугунной печурке, почти никогда не топившейся за недостатком дров или угля.

Бледное пламя вспыхнувшего огарка слабо осветило каморку человека, блестящие способности которого и выходящий из ряда вон хирургический талант так хвалил Аннибал.

На деревянной ореховой кровати лежал матрац со сломанными пружинами, тоненький, как блин, тюфячок, простыни, от белизны которых, вследствие долгого употребления, не осталось и следа, и ободранное серенькое одеяло.

Около кровати стояла тумбочка без дверцы, плохонький комодик, белый простой стол, три стула. Вот и вся мебель. Пущенная с аукциона, она вряд ли принесла бы хозяину больше пятидесяти франков.

Всякий другой на месте Пароли задрожал бы от холода, ступив на порог этой каморки, но привычка мешала заметить, что он сразу стал застывать.

— И ни щепотки табаку! — воскликнул он, заглянув в глиняный жбанчик, стоявший на столике около постели. — И ни гроша медного, чтобы купить его! Как подумаешь, что час назад я был богат! Да, богат! Потому что двадцать пять тысяч франков при моем теперешнем положении — целое состояние! И надо же было, чтобы сам Сатана вмешался! О, жизнь! Какая это глупая, грубая и злая шутка!

С этими словами итальянец подошел к камину.

На маленьком деревянном столике, выкрашенном под мрамор, стояло треснувшее зеркало, валялись старые галстуки, изношенные до последней степени, две или три глиняные трубки, стакан и бутылка.

Пароли взял бутылку и посмотрел ее на свет.