Максимилиан Кравков - Ассирийская рукопись Страница 23

— Знакомый, что ли?

— Сослуживец.

— Бывает, — рассудил красноармеец, — ты вот наверху сидишь, а он в подвале... Ну, спи!

Я лег. Но, черт возьми, как осложнились мои тревоги! Я ничего не понимал. Арестован Сергей. Вероятно, и Жабрин. И, невольно улыбнувшись, про себя спросил: — И Букин? Но ведь и Инна... Она сестра Сережи!.. Мне так сделалось жалко эту милую девушку. Ну ее-то за что? Да, дьявольщина, — всех-то нас, наконец, за что? Ведь это же граничило с комическим?! Я ничего не понимал. Я осужден был на бесплодные догадки на неизвестный срок...

Утро. Пробуждение и смена часовых. Плотно стал в углу небольшой, ощетинившийся смоляно-черными усами. Вероятно, мадьяр. Лежать как будто неприлично. Я подобрал свое одеяло и стал ходить, разминаясь. Шаг, два, три — назад. Шаг, два, три — назад. Перед окном. В него видны стена и окна, закрашенные белым. Опять я мучаюсь вопросами я пугаюсь в паутине невероятных предположений. Но, начинаю думать, ведь и выбор возможностей безграничен? И он предоставлен случайности. И если одной из них угодно было привести меня сюда, то почему другой не углубить, не растянуть сцепление событий до последнего звена? Но о себе серьезно думать в этом смысле я не мог, а за Сережу и других мне было страшно...

— Котелка у вас нет? — спросил у меня вошедший красноармеец с добродушием завхоза. — Ну, я вам в своем принесу.

Это было весьма кстати. Мне очень хотелось пить и есть. И он, действительно, принес горячий кофе, паек хлеба и, что меня совсем очаровало, — сахар! Завернутый, как заворачивают в аптеках порошки. Мы, видимо, считались на красноармейском положении.

Я еще не успел допить своей порции, как новый человек отворил дверь. Поглядел в бумажку, потом спросил мою фамилию.

— Имя, отчество, — следил он по записке, — собирайтесь с вещами.

Какие у меня сборы! Одеяло под мышку, и я готов. Опять коридоры, теперь не такие глухие, словно проснувшиеся, прибравшие свою ночную тайну. Лестницы с часовыми и комендантская. Там много народу — выходят, входят. Сопровождающий подвел меня к столу.

— Подпишитесь, — сунул мне бланк комендант.

Читаю — подписка о невыезде из города. Ого! Весело запрыгало перо...

— Пропустить его!

И я, прижимая к себе одеяло, свободно переступаю роковой порог Чека...

Свежий утренний холодок. Серое небо и хлопья снега нежно льнут к горячему лицу. Какая-то старушка — у подъезда расплывается в счастливую улыбку:

— Освободили, знать? Спаси тебя....

Ах, с каким съедающим нетерпением шагал я к музею! Вот и знакомая дверь — уже отперта. Значит, кто-то остался на свободе и мог распорядиться... Первым встретил меня татарчонок, и тотчас же мордашка его с оттопыренными ушами округлилась, как блин, и засверкала зубами.

Дальше Букин. Старик от радостной неожиданности даже побежал мне навстречу. Торжественно поцеловал и долго тряс руку.

— В чем дело, в чем дело? — допытывался он.

— Кто еще арестован? — спросил я.

— Сережа. А разве его не освободили с вами?

— Не знаю.

— Идите наверх, там Инна. Расскажите...

Инна, взвизгнув, бросилась мне на шею. Потом тревожно спохватилась:

— А Сережа?

— Ничего не знаю...

У Инны ужасный вид. Должно быть, она не спала всю ночь: лицо посерело, черные тени под глазами. Дрожит от беспокойства.

— У нас был обыск, еще с вечера. Все перерыли, пересмотрели. Спрашивали тот проклятый вчерашний ключ... Бедный братишка... за что его?

Я рассказал, как ночью видел Сергея. Умолчал только, что он был в подвале.

Но расспрос о ключе уже говорил многое. Значит, кто-то воспользовался потерей ключа, чтобы скомпрометировать Сергея, может быть, сочинить на этой почве какую-нибудь небылицу. Но кто мог это сделать? Очевидно, тот, кто хорошо знал нашу повседневную жизнь. Здесь пришлось применять метод исключения. Я — этого не делал, Инна, конечно, тоже. От старого Букина такого доноса я ждать не мог. Слишком он был порядочный человек. Оставалось одно: либо наш татарчонок, по-ребячески разболтав и прикрасив вчерашнее происшествие, дал материал какому-нибудь досужему шептуну, либо виной всего был Жабрин. И последнее было вернее.

— Ух, какой гад, — даже заскрипела зубами Инна, — но, милый Морозочка, если это он, то зачем все это? Чем Сергей помешал?

Это и для меня было загадкой. А, может быть, основной причиной были политические подозрения? Ведь недаром же следователь спрашивал — не офицер ли Сергей. Может быть, его злополучно путают с каким-то белогвардейцем Киряковым, и тогда версия о доносе Жабрина теряет свою убедительность. Надо было что-то предпринимать. Я посоветовал Инне отнести Сергею в Чека передачу, а сам решил отправиться в Губоно и там позондировать почву.

Навстречу по лестнице бежал через три ступеньки Жабрин. От татарчонка он уже узнал о моем освобождении.

— Поздравляю, поздравляю, — задыхался он и смеялся, и сочувственно ахал, и даже рукой к моему плечу прикоснулся, словно убедиться хотел, что это действительно я, а не призрак.

«Неужели он? — думал я. — Как трудно поверить...»

— А... Сергей Васильевич... еще в заключении? — шепотом спросил он и скользнул глазами как-то вкось, до пола.

«Он» — решил я.

Вошел в Губоно, в кабинет к заместителю. Тот был один и испуганно удивился.

— Вы... откуда?

— Сейчас из музея, а утром из Чека...

— Вас, стало быть, освободили?

Я рассказал ему все, что счел нужным. Слушал он меня с большим любопытством, расспрашивал о подробностях не столько моих приключений, сколько того, что я видел в Чека. Спрашивал он полушепотом, с таким конспиративным видом, что со стороны мы, наверное, походили на двух заговорщиков.

— Но вот что грустно, товарищ, — сказал я. — Киряков-то остался сидеть, и я уверен — по ошибке. А время, сами знаете, горячее, и ошибки бывают всякие...

Зам решительно прервал меня и даже встал из-за стола.

— Раз арестован — значит, были причины. А рассуждать об ошибках не наше дело. В свое время все выяснится. Извините, но я очень занят...

Уходил я, не могу сказать, чтобы очарованный своим начальством.

Товарищи, с которыми я беседовал, посоветовали ждать, и кое-кто из людей партийных и отзывчивых обещали навести справки.

Когда я вернулся, жизнь в музее текла обычной своей чередой, и мой инцидент уже всем казался исчерпанным. Только не было Инны, которая ушла с передачей.

Букину во что бы то ни стало нужно было открыть кладовые.

— И так это дело тянется уже третий день. Давайте вскроем дверь и потом закажем ключ.

— Но, — осторожно возражал Жабрин, — как же мы, сломав замок, оставим дверь не запертой? Я думаю, что будет лучше изготовить ключ, а уж потом — вскрывать.

— А сколько времени мы будем ждать ключа?

— Ну, день — два. Не более трех...

— Позвольте, — вмешался я, — ключ будет изготовлен в два часа. Сосед, знакомый слесарь, это сделает...

— Конечно, как хотите... Но предупреждаю, товарищи, что могут быть неприятности. То же Губоно нас может обвинить, если дверь нам не удастся запереть и... что-нибудь пропадет.

Этот предостерегающий тон меня возмутил.

— Ломаем, и никаких чертей! Я лично буду отвечать за все...

Жабрин вздернул плечами и круто повернулся.

— Я здесь не участник!

— Тем лучше, — раздраженно ответил я.

Война с ним начиналась в открытую.

Дверь в кладовую находилась под лестницей, в глубокой нише. Днем электричество не горело, и нам светил фонарь. Дверь была тяжелая, с таким же тяжелым висячим замком. Я долго подбирал отмычку, наконец, нашел, и, щелкнув, открылась дуга замка. Я был вдвойне доволен — во-первых, Букин не станет надоедать этой проклятой кладовой, а во-вторых, я утер нос этому трусу и интригану, каким мне стал казаться Жабрин. Я был сильнее Букина и потому налег на дверь. И, подняв с пола фонарь, вступил в кладовую. Сперва я как-то не осознал того, что бросилось в глаза при скудном свете фонаря. Потом невольно ахнул.

Представьте погреб, полный трупов. Мертвецкую иль место, где случилась массовая казнь. Но только вместо мертвецов валялись в разных положениях раздробленные статуи. И желтый отсвет фонаря играл на белом гипсе краской тела и увеличивал зловещее, пугающее сходство. Повсюду в этом странном морге разбросаны куски расколотого гипса, и все подернуто мельчайшей белою пылью...

Невольно я отступил назад...

— Неслыханно... — промолвил бледный Букин, и челюсть у него дрожала.

Я бросился осматривать побоище. Лежали странно каменные трупы с игривой, жалобной или бесстрастной мимикой, как будто продолжали даже в этом положении существовать все той же жизнью, которая однажды навсегда окаменела на их лицах. У всех были отбиты руки.

— Смотрите, — ужаснулся Букин, — как тогда!

Прибежал и Жабрин. Он сразу стал официальным и нам враждебным.

— Мой долг — об этом сообщить, — сказал он. — И соучастником в такой истории я не желаю оказаться... — При этом оступился и невольно сунулся ко мне. Я оттолкнул его ладонью в грудь.