Александр Аде - Год сыча Страница 23

– Но разве тебе не хочется добиться справедливости? Те, кто сделал твоего брата наркоманом, а потом уничтожил, жируют и веселятся. Неужто тебя это устраивает? Я всего лишь сыч. У тебя гораздо больше возможностей и денег, чтобы разобраться с подонками.

Спрятанные за дорогими очками глаза смотрят на меня с холодным алюминиевым любопытством.

– Ты еще веришь в справедливость, Королек? Думаю, по роду своих занятий ты достаточно глубоко окунаешься в дерьмо современной жизни. И при этом, надо отметить, сохранил непорочность младенца. Что касается заведения Серого, то оно мне известно. Более того, мне уже предлагали расслабиться в обществе влиятельных людей и девочек легкого поведения. Не к тому обратились: барахтаться в грязи и получать от этого удовольствие я не намерен.

– Твоего брата уже похоронили?

– Да, вчера.

Так вот почему он назначил мне аудиенцию сегодня. Вчера был сильно занят – предавал земле непутевого братца. Теперь небось счастлив: избавился от обузы.

– Мы были с ним как один человек, – вдруг признается Чукигек, в его тонком голосе звенит трещинка. – Мне даже кажется, что это меня зарыли в землю…

Алюминиевый король снимает очки. Близорукие, словно размытые глаза уныло глядят поверх моей головы.

– Слушай, – говорю я. – Вот моя визитка. Если что – звони, постараюсь помочь.

– Спасибо, не стоит. Со своими проблемами я привык справляться сам.

Он водворяет очки на место и вновь замыкается в неприступном металлическом величии. Прощаемся сухо, сдержанно, испытывая странную неловкость оттого, что он на мгновение потерял над собой контроль, и я увидел его живую душу.

Перед сном, перемыв после ужина посуду, достаю из загашника бутылку водки и поминаю Чукигека.

– Извини, что в детстве не замечал тебя, Женька. Ты был бы отличным другом. Теперь ты обрел долгожданную свободу. Будешь играть на незримой скрипочке невидимым смычком, держа его в бестелесных пальцах. В общем, создавать музыку сфер. Пусть земля тебе будет пухом, а небо – Домом!

Все мы отмучаемся, Женька, встретимся среди звезд и будем с улыбкой вспоминать нашу короткую командировку на заштатную планетку по имени Земля. Только на это и надежда.

25 августа. Суббота.

– Вот и заканчивается лето, – говорит Анна. – Наша страсть утихает, из нее уходит грубое, плотское. Мы все тоньше чувствуем друг друга. И все же, скорее всего, это предвестье расставания.

– Что за похоронные мысли! – возмущаюсь я, а у самого екает сердце.

Мы сидим на моей любимой скамейке в центре города. День ветреный, хмурый и солнечный попеременно. Когда солнце прорывается сквозь бело-дымчатые громады облаков, и открываются иссиня-голубые заплатки неба, покрытая ознобной рябью темная вода пруда вдруг начинает посверкивать, а купола храма вспыхивают золотом.

– Мы теперь друг о друге многое знаем, – продолжает Анна. – Не все. Самое потаенное осталось в душе. Но, наверное, и не нужно распахиваться до конца. Милый, мы с тобой – как две подружки.

– Ты, что же, намекаешь на лесбийскую любовь? – протестую я. – Да ты просто извращенка.

Но мое корявое балагурство на Анну не действует нисколько. Она печальна и погружена в себя, и сердце у меня тихонько ноет, как у собаки, чующей, что хозяйка тоскует.

Чтобы как-то ее отвлечь, принимаюсь повествовать о поисках Леточки, с самого начала – с появления в моем офисе Клыка. Она вскрикивает, точно от удара:

– Прошу тебя, не надо!

Ошеломленно вытаращиваюсь на нее.

– Извини, – уже спокойнее продолжает она. – Я не рассказывала тебе… У меня была дочь. Четыре года назад, когда ей исполнилось пятнадцать, ее изнасиловали…

Я осторожно кладу ладонь на руку Анны.

– Их было трое… Затащили в какую-то иномарку… Я бы никогда этого не узнала, но она забеременела и попросила меня помочь избавиться от ребенка. Я так старалась, чтобы дочь забыла этот ужас, стерла из памяти! Но сделать ничего не смогла – она изменилась, стала пугаться каждого шороха, закрывалась в комнате…

– Если тебе тяжело, не надо…

– Нет, так мне даже легче. Вместе со словами уходит боль… Однажды я вернулась домой, а она… покончила с собой… повесилась… Не знаю, как я сумела это пережить, не сойти с ума… Обычно после такой трагедии супруги становятся ближе, а мы с мужем, наоборот, начали отдаляться. Должно быть, между нами никогда не было настоящего духовного родства… Бандитов я ненавижу. Они сломали мою жизнь. Сегодня их царство: надели галстуки, взяли в руки кейсы, корчат из себя бизнесменов. Но как были зверьми, так и остались. Я никому не желаю зла, но если все эти скоты вскроют себе вены или поубивают друг друга, я буду счастлива.

Тихонько глажу ее руку с крупными пальцами.

– Ты хочешь взять мою боль, – мягко говорит Анна. – А я хочу взять твою – ту, что носишь в себе с тех пор, как ушел твой отец.

– Что ты, твоя боль гораздо сильнее. Моя – в сравнении с ней – ссадинка рядом с открытой раной.

– Не будем сравнивать. Для каждого человека его боль – самая главная. Я рассказала тебе про свою дочь для того, чтобы ты понял меня. Я – одиночка. Для кого-то мир – целая вселенная, для кого-то – страна, город. Мой мир – это моя квартирка. После того, что случилось с дочерью, я стала бояться людей… Не тебя, – Анна ласково сжимает мою руку, – людей вообще. Мой дом – теплый мирок среди «шума и ярости». Я иду по грязным улицам, еду в заплеванном лифте, а страх все время преследует меня, точно я – овца среди волков, обреченная на заклание. И только зайдя в свое жилище и закрыв дверь, успокаиваюсь. Здесь мои любимые книги, картины, здесь я вожусь по хозяйству, а перед сном разговариваю с дочкой.

– Ты самая настоящая спящая царевна. А я – тот принц… даже не принц, а целый Королек, – который дни и ночи скакал на своем верном коне, чтобы тебя разбудить.

– Так и я вначале подумала, – слабо улыбается Анна, – но, по-видимому, ошиблась. Милый мой, не надо иллюзий. Когда-нибудь я умру, и моя душа наконец-то соединится с душой моей ненаглядной девочки. Конечно, в моих силах сделать это прямо сегодня, но я ужасная трусиха и боюсь страданий… Дорогой мой мальчик, спасибо тебе за то, что появился в моей судьбе. Но между нами пропасть в одиннадцать лет, и встретились мы слишком поздно…

Мы сидим, гладя пальцы друг друга, и я готов кричать оттого, что не в силах ничего изменить…

27 августа. Понедельник.

– Да ты еще жив, курилка! – шмелем гудит в трубке Акулыч. Слышны чьи-то голоса и здоровый заливистый смех.

– Похоже, я не ко времени, Акулыч. Попозже звякну.

– Не журись, хлопчик. Здесь все свои. Справочное бюро открыто. Какую справочку желаете получить?

– Ладно, сам напросился. Два года назад грохнули чиновника из городского управления здравоохранения… – называю фамилию отца Леты. – Не спрашиваю, что накопало следствие. Только ответь, как его ухлопали? И еще: не тот ли киллер порешил Клыка?

– Ни слова больше, эксплуататор трудового народа! Ты ж меня по самую маковку загрузил, нечистая сила.

Хохот усиливается, точно резко прибавили звук. Должно быть, Акулыч что-то шепчет собравшимся про меня, корча уморительные рожи.

– Гуд бай, мудрый пенис, – басит мент, еле подавляя ржание.

– Чао, бочка на колесиках, – отвечаю я, но телефон уже бьет отбой.

Внезапно мною овладевает жуткая хандра: до того хочется очутиться среди гогочущих ментов, почувствовать, что рядом свои ребята! Чертово одиночество чертового частного несчастного сыча!

29 августа. Среда. Последние дни лета тихие, светлые и почти жаркие. Стою с Шузом на его крошечном, заваленном барахлом балконе. На расстоянии вытянутой руки переплелись ветками яблоня и две рябины. Вокруг еще царит зелень, но как будто невидимый художник-великан слегка прошелся по ней охрой. Такая спокойная красота, что щемит в груди.

– Грустно, что я не поэт, Шуз! Накатал бы сейчас: «Закружилась листва золотая в розоватой воде на пруду, словно бабочек легкая стая с замираньем летит на звезду…» Не припомню, кто написал.

– Вроде Пушкин, – предполагает Шуз.

– Кстати, в этом году довелось мне пообщаться с одним стихотворцем…

– Повествуй! – требует Шуз.

– Как-то заявился ко мне молодой красавчик, таких я только по телику да на обложках журналов видел. К тому же очень денежный – хозяин фирмы по продаже женского белья. И заявил, что жена его, возможно, ходит налево. Вытащил фотографию своей половинки: переводчица с испанского, а на вид – французская модель. Затем развернул газетку и указал на снимок в правом нижнем углу. При этом в горле его что-то забулькало. Поглядел я на фотку: мужик лет пятидесяти, очкастый, плешивый, по бокам черепа торчат остатки волосенок. Под снимком текст: «Известный в городе поэт такой-то выпустил новый сборник стихов…» И прочее. У меня отвисла челюсть, а парень горестно закивал головой: «Да, именно в этого старпера она и втюрилась, по верным сведениям, то и дело бегает к нему домой». – «В чем же заключается моя задача?» – спрашиваю. – «В том, – отвечает, – чтобы узнать, дошло у них до постели или нет, и представить доказательства».