Эрик Сунд - Девочка-ворона Страница 24

– У нас дома есть вино? Мне сейчас просто необходим бокал.

– На скамейке стоит еще не открытая коробка, а в холодильнике осталось несколько кусков пиццы. Но поскольку мы еще час будем одни, может, зайдем ненадолго в дом?

Они не занимались любовью несколько недель, и она знала, что он частенько помогает себе сам в туалете, но сегодня она слишком устала, и ей хотелось только сесть с бокалом вина и насладиться чудесным летним вечером. Жанетт обернулась и увидела, что он уже направляется следом за ней.

– О’кей, – согласилась она без малейшего энтузиазма.

Она слышала, как это прозвучало, но была совершенно не в силах притворяться.

– Раз ты говоришь таким тоном, то фиг с ним.

Она обернулась и увидела, что он пошел обратно к садовому креслу и открыл еще одну бутылку пива.

– Прости, – извинилась она. – Но я так чертовски устала, что хочется только переодеться во что-нибудь полегче и спокойно посидеть, пока не появится Юхан. Мы ведь можем заняться этим перед сном?

– Конечно, конечно. Вполне сойдет. – Он отвел взгляд и помрачнел.

Она глубоко вздохнула, одолеваемая чувством собственной неполноценности.

Потом решительным шагом подошла к Оке и встала перед ним, широко расставив ноги.

– Нет, черт побери, не сойдет! Я хочу, чтобы ты заткнулся, зашел со мной в дом и как следует трахнул меня! Без всякой идиотской болтовни или прелюдий! – Она схватила его за руку и выдернула из кресла. – Пол кухни подойдет идеально!

– Черт, тебе обязательно надо все время провоцировать! – Оке высвободился и пошел к стене дома. – Возьму велосипед и съезжу за Юханом.

О, все эти мужики, думала она, считающие себя вправе предъявлять требования и возлагать вину на нее. Шефы, Оке и еще мерзавцы, поимке которых она посвящает долгие рабочие дни.

Мужчины, так или иначе влияющие на ее жизнь, которая в стольких случаях была бы без них намного легче.

Больница в Худдинге

Когда отец Линнеи Лундстрём, педофил Карл Лундстрём, покинул комнату София почувствовала себя совершенно обессиленной. Хоть он и отрицал это, она понимала, что ему очень даже стыдно. Стыд прятался у него в глазах, когда он рассказывал об эпизоде в Кристианстаде, крылся за его религиозными суждениями и историями о покупке детей для секса.

Разговорами о Боге и преступниках он явно вытеснял стыд.

Вина лежит не на нем, а на совести всего человечества или русской мафии.

Может, его истории – подсознательные выдумки?

София решила сообщить Ларсу Миккельсену всплывшие в процессе разговора сведения, хоть и не думала, что полиции удастся отыскать в Норрланде некоего Андерса Викстрёма, равно как и видеокассеты в шкафчике под лестницей у него в погребе.

Она набрала номер полиции и, когда ее соединили с Миккельсеном, кратко доложила о рассказанном Карлом Лундстрёмом.

– Неужели в одной из крупнейших больниц Швеции нельзя прекратить давать транквилизаторы? – задала она в заключение риторический вопрос.

– Лундстрём был не в себе?

– Да, а при моей работе необходимо, чтобы тот, с кем я разговариваю, был чист.

Уходя из отделения 112 больницы в Худдинге, София размышляла о том, как ей следует относиться к своей работе.

С каким типом пациентов ей действительно хочется работать? Как и когда она приносит больше всего пользы? До какого предела допустимо расплачиваться за это бессонницей и проблемами с желудком?

Ей хотелось работать с такими людьми, как Самуэль Баи и Виктория Бергман, но там уже ясно, что ее усилий недостаточно.

В случае Виктории Бергман она попросту проявила излишнюю заинтересованность и утратила способность судить здраво.

А в остальном?

Она вышла на парковку, достала ключи от машины и окинула беглым взглядом больничный комплекс.

С одной стороны, работа здесь, с мужчинами вроде Карла Лундстрёма. Решение она принимала не в одиночку. Давала заключение при обследованиях, и в лучшем случае оно превращалось в рекомендацию, которая потом передавалась в суд.

Это напоминало ей игру в испорченный телефон.

Она шептала свое мнение кому-то на ухо, тот шепотом передавал его другому лицу и так далее, пока шепот не достигал судьи, который сообщал окончательное решение диаметрально противоположного содержания, возможно, под давлением какого-то влиятельного судебного заседателя.

Она открыла дверцу машины и опустилась на сиденье.

С другой стороны, работа на приеме, с пациентами вроде Каролины Гланц, где она получала почасовую оплату.

Предопределенные рамки, думала она, заводя машину. Существует готовый контракт с определенными условиями.

Использовать и давать использовать себя другим.

Клиент платит за оговоренное время, рассчитывает на стопроцентную концентрацию на себе и использует терапевта, который за плату позволяет клиенту себя использовать.

Грустная тавтология, констатировала она, выезжая с парковки.

Я прямо как проститутка.

Мыльный дворец

Боксерский клуб “Линнея” в течение многих лет помещался в том же здании на Сант-Паульсгатан, что и приемная Софии Цеттерлунд. Название клуба вызывало споры. Согласно одной истории основатели клуба обычно тренировались на лужайке перед виллой, называвшейся “Линнея”, согласно другой открытие боксерского клуба пришлось на день именин Линнеи. Третья версия строилась на теории, что боксеры были большими поклонниками Эверта Тоба[32] и окончательное решение комиссии по выбору названия якобы основывалось на личном мнении подвыпившего трубадура о том, какое имя является прекраснейшим на свете, милейшим на земле. Линнея.

Вернувшись в приемную, София чувствовала себя совершенно опустошенной. Оставался час до следующего клиента – женщины средних лет, с которой они уже дважды встречались и чьей главной проблемой было то, что у нее имелись проблемы.

Предстоял разговор, посвященный попыткам разобраться в проблеме, которая изначально таковой не являлась, но становилась проблемой, более или менее незаметно превращаясь в нее в процессе беседы.

София ощущала полную беспомощность. О чем пойдет речь на этот раз? О картине, которая висит дома у женщины криво, потому что муж, уходя на работу, слишком сильно хлопнул дверью? Съехав в сторону, картина символизировала потерпевший неудачу брак и нарушала прямые линии интерьера. В плохом самочувствии женщины виноват муж, хотя в течение двадцати лет она только и делала, что ела шоколадные пастилки, а у детей тем временем ничего не получается, за что бы они ни брались.

София включила компьютер, просмотрела имевшиеся у нее записи и сразу поняла, что ни к одному из разговоров готовиться не надо.

После женщины должен прийти Самуэль Баи.

Проблемы настоящих людей, подумала она. Час.

Виктория Бергман.

София подключила наушники.

Голос Виктории звучал весело.

Ведь это было так просто, что можно было обхохотаться, глядя на их серьезные физиономии, когда я покупала тянучку за десять эре, предварительно набив куртку сладостями, которые затем могла продавать всем участвовавшим в соревновании “Кто осмелится тронуть меня за грудь или между ног?” и потом смеяться, когда, разозлившись, капала в замок клея, чтобы они опаздывали, а тот бородач ударял меня по башке сводом законов так, что зубы стучали, и заставлял выплевывать жвачку, которая все равно уже утратила вкус и которую я потом прилепляла к мухе…

София поражалась тому, как меняется голос в зависимости от ассоциаций. Будто воспоминания принадлежали нескольким людям, говорившим через медиума. Посреди предложения голос Виктории переходил в печальную тональность.

…к тому же у меня имелся резерв жвачек, и я могла потихоньку сунуть в рот новую, пока он сидел и читал, поглядывая, не подсматриваю ли я слова на ладони, где все слипалось от пота, а писала с ошибками я только от волнения, не потому, что была дурочкой, как другие бедолаги, умевшие тысячу раз подкинуть мяч, но ничего не знавшие о столицах или войнах, а знать бы им следовало, поскольку они были из тех, кто все время начинал войны, не понимая, когда уже хватит, а просто бросался на того, кто немного выделялся, имел брюки не той марки или плохую прическу или был слишком жирным…

Голос ожесточился. София помнила, что Виктория злилась.

…как та большая, толстая девочка, которая все время разъезжала на трехколесном велике, со странным лицом и вечно текущими слюнями, и однажды они велели ей снять одежду, но она поняла их, только когда они стали помогать ей стягивать трусы. Они всегда думали, что она просто крупный ребенок, и удивились, увидев, что низ живота у нее как у взрослой, а еще тебя могли избить только за то, что ты не плакала, когда тебя лупили кулаками в живот, а, наоборот, смеялась и просто продолжала жить дальше, не ябедничая и не жалуясь, была твердой и решительной…