Александр Бушков - Антиквар Страница 24

– Я ж обещала…

– Ну, смотрите…

– Василий Яковлевич, вы что, такой пугливый? Все время – об этом не говорите, этого не снимайте…

– Я не пугливый, – сказал Смолин. – Я просто предусмотрительный. Коммерция у меня такая…

– Но вот сейчас все было честно? Человек продал вещи и получил деньги…

– Ну разумеется, – сказал Смолин. – Только если вы полагаете, что дедок будет эту сумму вносить в налоговую декларацию, то глубоко ошибаетесь…

– Ах да, вот оно что…

– Ну да. Вот вам и криминал. Незадекларированные доходы, неуплата налогов в крупных размерах…

– Начинаю понимать…

– Между прочим, на Западе то же самое. Сплошь и рядом. Там тоже не любят светить коллекции, равно как и уведомлять налоговое управление о всяких интересных сделках. Точно вам говорю, плавали – знаем… – он всмотрелся, подвел машину к тротуару и выключил мотор. – Инга, посидите пару минуток, я быстро…

Анжелика его быстро заметила, остановилась, когда он еще не подошел вплотную, посмотрела, надо признать, без всякой родственной теплоты, с вежливым равнодушием – хорошо еще, без особых отрицательных эмоций. Двухлетнее дите в легком комбинезончике с разноцветными грибами-ягодами и вовсе на Смолина не обратило внимания: стояло себе, цепляясь за мамину сумку на длинном ремешке, самозабвенно сосало шоколадный батончик и безмятежно взирало вокруг, не выделяя Смолина посреди остального мира.

Лично ему никогда не нравилось это имя – Анжелика, это уже была чисто Лидочкина инициатива, уломала она его в конце концов согласно моде той осени: тогда в Шантарске массу новорожденных малышек записали как раз Анжеликами (по экранам тогда вновь разгуливала златовласая маркиза, которую судьба то окунала очаровательной мордашкой в помои, то вздымала в чертоги).

– Здравствуй, – сказал Смолин.

– Здравствуй… – сказала Анжелика.

(У него осталось стойкое впечатление, что она вовремя замолчала, чуть не продолжила «…те». Ну, ничего удивительного, собственно…)

– Как жизнь?

– Нормально.

– С мужем всё путем?

– Ага.

– А мать как?

– Да нормально… Давление скачет иногда…

– А внук, вижу, подрос…

– Внучка, – сказала Анжелика без всяких эмоций. – Ты и забыл…

– Ах ты, черт… – с некоторой пристыженностью сказал Смолин. – Замотался…

– Дела?

– Ага.

– Всё те же?

– А какие ж у меня еще?

– Понятно… – она покосилась на джип, Ингу, конечно же, зафиксировала, но комментировать никак не стала – вероятнее всего, ей и вправду было все равно.

Молчание. Неловкость ощущалась прямо-таки гнетущая. Смолин, как ни старался, не мог обнаружить в себе каких-то особенных чувств, тех, каким полагалось тепло и лирично зашевелиться в душе, когда перед тобой стоят родная дочь и, соответственно, родная внучка. Перед ним стояла совершенно незнакомая симпатичная молодая женщина – в которой он не усматривал ни малейшего сходства с собой (вот с Лидочкой – да), которую за последние четверть века видел хорошо если десяток раз, и то мимолетно. А уж дитё (забыл, как ее зовут, запамятовал напрочь) и вовсе было чужим – карапузик как карапузик, и не более того.

Даже финальной реплики, позволившей бы уйти элегантно, что-то не подворачивалось. Мысли, пометавшись, свернули в привычную бытовую колею, он достал бумажник, не глядя, выдернул всё из того отделения, где лежали сложенные пополам тысячерублевки, решительно протянул дочери:

– Мало ли что… Малышке понадобится…

– Да зачем… – сказала Анжелика и без радости, и без особого протеста.

– Пригодится-пригодится, – сказал Смолин и опустил деньги в приоткрытую сумку, а следом и визитку. – Звони, если что.

– Ладно.

– Ну, пока…

– Пока…

Он с превеликим облегчением развернулся на каблуках, сел за руль, не торопясь включать зажигание. Анжелика прошла мимо, все же бросив на Ингу быстрый любопытный взгляд – как любая женщина на ее месте. Скоро она исчезла и из зеркальца заднего вида.

Инга осторожным тоном произнесла:

– Вы не подумайте, я в вашу жизнь не лезу… Это что, ваша бывшая?

– Это моя дочь и моя внучка, – сказал Смолин без особых эмоций. – Вот такой я старый…

– Вы с ней что, поссорились?

– Почему вы так решили?

– Как-то вы общались… наспех и холодно.

– Чужие люди, – сказал Смолин, усмехаясь насколько мог беззаботнее. – Да-авненько развелись… черт, в том году будет тридцать лет, юбилей. Надо же, как времечко свистит…

В глазах Инги пылало нечто вроде профессионального интереса:

– Вы говорили, что антиквариатом занимались лет чуть ли не с двадцати, я помню… Она что, не разделяла ваших интересов?

– Можно и так сказать, – медленно произнес Смолин без тени горечи, даже весело. – Она у меня была очень идейная и правильная в отличие от меня. Когда мне влепили первый условный, был жуткий скандал с идеологическим подтекстом, а если учесть, что года не прошло, как я залетел вторично и на сей раз отхватил два годика уже не условных…

– Вы что, сидели?

Особенного ужаса в ее голосе не было – одно щенячье любопытство. Удивишь кого-то в России-матушке зоновским прошлым, как же. Особенно нынешнюю шуструю молодежь, насмотревшуюся сериалов типа «Леди на зоне»…

– Ну да, – сказал Смолин. – И те два года, и потом еще четыре. Не бойтесь, не за педофилию…

– А за что?

– Да так, – сказал Смолин. – И условно, и второй срок – за спекуляцию.

– За что?

– За спекуляцию.

– А это как?

Смолин повернулся к ней и всмотрелся очень внимательно – нет, она ни капельки не шутила, она и в самом деле взирала непонимающе, словно с ней заговорили по-марсиански…

– Спекуляция – это когда продаешь дороже то, что в магазине стоило дешевле, – сказал Смолин. – Магазинная цена этим книгам была рупь сорок, а я их продавал по пятерке…

– Ну и что?

С величайшим терпением Смолин сказал:

– Сейчас это называется «ну и что», а в те времена это называлось уголовным преступлением и каралось соответственно. Я ведь не только книгами торговал, но и тогдашним антиквариатом. С рук. Коробейником был, так сказать…

– Значит, вы уже тогда с антиквариатом…

– Ну да.

– А почему сразу не открыли свой магазин? Не было стартового капитала?

Смолин вновь обернулся к ней – и вновь вынужден был констатировать, что она говорила совершенно серьезно.

Он добросовестно попытался представить, как году в семьдесят седьмом (то ли определяющем, то ли решающем, то ли еще каком эпохальном году очередной пятилетки) приходит в Шантарский горсовет и кладет на стол заявленьице с нижайшей просьбою позволить ему открыть антикварный магазин… или любой другой. Да нет, чекистов не вызвонили бы – но, убедившись, что парнишка трезвехонек, в психушку бы позвонили тут же. Куда ж еще сдавать советского комсомольца, вознамерившегося открыть свой личный магазин?

Может, это и прекрасно, что появилось новое, такое поколение, для которого иные детали советского времени – дурная сказка, в которую поверить невозможно. Вот только Смолин испытывал сейчас не радость за поколение новое, а нешуточную горечь за поколение свое, за все, что они перенесли тогда, когда запрещались и преследовались самые естественные для человека вещи. Не в том беда, что читать запрещали, как стонут побитые молью демократы – а в том, что торговать нормально запрещали, лишали ремесла, которое человек освоил еще в каменном веке…

– Что вы ухмыляетесь?

– А что у вас было по истории в универе?

– Ну, в общем и целом…

– Понятно, – сказал Смолин. – Милая Инга, в те былинные времена человека, вздумавшего открыть свой магазин, в психушку бы сплавили по счету «раз». Вы что, не слышали?

– Ну, я представляю… В общих чертах…

– Понятно, – повторил он. – Ну вот, а третий раз меня тягали за хранение холодного оружия. Холодным оружием были два тесака тыща восемьсот двадцать восьмого года и сабелька восемьсот пятьдесят пятого…

– Вы что, опять серьезно?

– Да вот представьте себе, – сказал Смолин. – Только не нужно и тут валить все на красных – «хранение холодного оружия» из Уголовного кодекса слиняло буквально годик-другой назад… Н у, это отдельная лекция на тему «ярко выраженный идиотизм российского законодательства», не место и не время… Поехали? У меня дела, да и вы не из лежебок…

Временами он искоса поглядывал на спутницу – Инга с несколько ошарашенным видом что-то бормотала под нос, явно переваривая шокирующую информацию. В конце концов она с мучительным раздумьем на лице хотела что-то спросить, но тут как раз засвиристел мобильник. Отделавшись буквально парой фраз, Смолин отключился и погнал машину быстрее.