Наталья Александрова - Персона царских кровей Страница 24

– Молчать! – заорал Лицевой, ударив кулаком по столу.

В это время дверь кабинета приоткрылась и в него заглянул растерянный полицейский.

– Товарищ майор! – проговорил он, найдя глазами Лицевого. – Там до вас какой-то доктор…

– Какой еще доктор? – раздраженно отмахнулся майор. – Не видишь – я занят?

– Вот и я говорю – товарищ майор занят, а он все равно…

Полицейский не договорил. Его отодвинула в сторону сильная рука, и в кабинет вошел коренастый мужчина лет сорока в белом халате, с угольно-черной бородой и мрачными глазами. За ним следовали два плечистых санитара.

– До меня дошли сведения, что у вас находятся две мои пациентки! – произнес доктор густым басом, каким разговаривали волжские бурлаки и капитаны пиратских кораблей.

Он повернул голову и увидел двух старушек.

– А, вот вы где! – пророкотал доктор укоризненно. – Что же вы, Даша и Глаша, ушли, никому не сказав… Разве вы не помните, что сегодня на ужин ваша любимая запеканка с клюквенным киселем?

– Это все она! – захныкала Глаша. – Пойдем да пойдем… Мороженого, говорит, купим…

– Кто вы такой? – опомнился майор Лицевой.

– Доктор Арзумян, – представился бородач. – Главный врач городской психиатрической больницы…

– Ах, психиатрической? – оживилась Элла Арнольдовна. – Ну, тогда все ясно… Можете забирать своих пациенток! А то еще немного – и мы сами к вам попадем в качестве пациентов!

Санитары подхватили старушек и повели их к выходу. Впрочем, те нисколько не сопротивлялись – видимо, помнили об ожидающей их творожной запеканке. Напоследок, правда, та, которую называли Глашей, умудрилась стянуть с Ники модную белую кепку с козырьком и бросить ей на колени свою детскую панамку.

– Махнемся не глядя? – задорно предложила она.

– Эй, отдайте! – встрепенулась Ника, но санитар уже подхватил обеих беглянок и вывел за дверь.

Слышно было, как они распевают на два голоса детскую присказку: «Меняй, меняй, а после не пеняй…»

– Значит, благодарность в приказе? – проговорила Элла Арнольдовна, едва дверь закрылась за бородатым психиатром. – Хорошо, Лицевой, что ты не успел выйти с этим к руководству! Как же ты, майор, так опростоволосился?

– Виноват! Сам не знаю, как это получилось… – обреченно ответил майор. – Ориентировка ввела в заблуждение!

– Ориентировка! – передразнила его подполковница. – Головой думать надо! Ты же майор все-таки!

– А с этими что делать будем? – Лицевой взглянул на непривычно молчаливых Вику и Нику.

– Пока в камеру их, – распорядилась подполковница. – Там разберемся…

– А у нас все камеры переполнены, – пожаловался Лицевой. – Вы же знаете, вчера футбол был.

– Тогда отправь в прокуратуру, у них в следственной части есть свободные камеры!

Вику и Нику вывели в коридор. Под конвоем двух молчаливых полицейских они спустились во двор, где их уже ждала полицейская машина с зарешеченными окнами.

Подруг втолкнули в эту машину, дежурный открыл ворота, и они выехали на улицу.

На турбазе «Золотой петушок» разыгрались нешуточные страсти.

Дело началось еще две недели назад, когда плановая ревизия из области обнаружила значительную недостачу продуктов, закупленных для кухни.

Подозрения естественным образом пали на кладовщицу – Евдокию Смородину. Та всячески отпиралась, прямых улик против нее не было, но директор, строгий и принципиальный Лев Николаевич Беленький, потребовал, чтобы кладовщица написала заявление и уволилась по собственному желанию.

Евдокия плакала, возмущалась, обещала обратиться в газету, но Беленький был непреклонен.

И тут, в самый разгар скандала, события повернулись неожиданным образом.

Евдокия ворвалась в кабинет директора, красная, как вареный рак, и закричала с порога:

– Вот вы на меня напраслину возвели, а Ангелина новую норку купила! С каких, спрашивается, шишей?

– В чем дело, Евдокия? – строго осведомился Лев Николаевич. – Какая еще норка? Какая Ангелина? И вообще, почему ты врываешься в мой кабинет без стука? Ты видишь, что я с человеком разговариваю?

– А я что – не человек? – Евдокия подбоченилась. – Если Ангелина купила норку, так не иначе, это она продукты налево продавала! Иначе откуда у нее такие бабки? Шуба эта тыщ пятьдесят стоит, не меньше! А ежели вы ее покрываете, а меня не желаете слушать – так, значит, и вы с ней в доле!

– Что ты несешь, Евдокия? – Беленький покосился на посетителя, солидного фермера из-под Изборска. – Не слушайте ее, она не знает, что говорит…

– Очень даже знаю! – кричала Евдокия. – И незачем на меня чужие грехи валить!

– Ладно, Евдокия, рассказывай, что там случилось!

Евдокия тут же рассказала, что повариха турбазы Ангелина Сапрыкина только что купила по случаю дорогую норковую шубу. А откуда, спрашивается, у нее такие деньги? На зарплату поварихи особо не разгуляешься! Значит, все ясно – не иначе, как Ангелина виновна в недостаче!

– Откуда сведения?

– Ангелина сама Ксане из бухгалтерии шубой хвасталась! Ксана врать не будет, зачем ей врать!

Суровый Беленький провел собственное расследование. Он вызвал к себе в кабинет Ксану из бухгалтерии и саму Ангелину.

Факты, вскрытые расследованием, оказались такими.

Норковая шуба оказалась на деле скромным полушубком из стриженой нутрии, который Ангелина купила очень дешево (по причине летнего времени и затруднительных обстоятельств) у одной посетительницы турбазы.

– Так что никакие не пятьдесят тысяч, а всего-то двенадцать! – заявила Ангелина, пряча глаза.

– А двенадцать-то у тебя откуда? – кричала Евдокия, от которой не укрылся смущенный вид поварихи. – Ты же каждый месяц перед получкой деньги перехватываешь!

– Действительно, Сапрыкина, откуда у тебя деньги? – допытывался Беленький, которому хотелось раз и навсегда разобраться с недостачей и навести порядок в подведомственном хозяйстве.

– От Игната! – неохотно призналась Ангелина.

– От Игната? – недоверчиво переспросила кладовщица. – Да он вечно у всех клянчит на выпивку! Что ты брешешь!..

– Вот честное слово – от Игната! – Ангелина рассказала, что накануне ее непутевый муж заявился на турбазу, вызвал жену и предложил ей восстановить семейные отношения. А когда Ангелина попыталась его выставить, указав на полную его никчемность и бесполезность в быту, он гордо ей заявил, что теперь он – не тот, что прежде, что у него теперь есть деньги.

Ангелина ему, само собой, не поверила, и тогда Игнат продемонстрировал ей внушительную стопочку бумажек, перехваченных аптечной резинкой.

Глаза у Ангелины загорелись: как раз перед этим одна поиздержавшаяся клиентка турбазы предлагала продать полушубок. Просила она за него пятнадцать тысяч. Как этот полушубок оказался у нее летом – история умалчивает, да Ангелину это и не интересовало. Интересовал ее только полушубок.

Игнат был, как обычно, выпивши.

Ангелина, не будь дурой, налила ему еще, а когда муж расслабился, потерял бдительность и снял свою всепогодную телогрейку (она же ватник парадно-выходной), она ловко залезла к нему в карман и оприходовала мужнины деньги.

Денег оказалось не так много, как она рассчитывала, всего-то десять тысяч.

Ангелина добавила две свои, поторговалась с владелицей полушубка и сторговала его за двенадцать.

Игнат, протрезвев и обнаружив пропажу денег, сильно расстроился и попытался набить жене физиономию, но бывалая Ангелина предусмотрительно вооружилась тяжелым молотком для отбивания мяса, и незадачливый супруг отступил перед заведомо превосходящими силами противника.

– Вот оно как! – проговорил капитан Белкин, выслушав всю эту драматическую историю. – Значит, после того как Ангелина изъяла у Игната деньги, он решил поправить свои дела преступным путем и отправился с дружками грабить сельпо… Дальнейшее нам известно. Неизвестно только одно – откуда у Игната Сапрыкина взялись десять тысяч рублей? Деньги для него немалые!

– Вот и я о том же! – поддержал коллегу участковый Иваныч. – Может, это… Покойный Баруздин заплатил ему, чтобы выпроводить из своего имения?

– Конечно, это возможно, – с сомнением проговорил Белкин. – Только как-то тут концы с концами не сходятся. Во-первых, Баруздин последнее время перестал давать Игнату деньги, так как понял, что таким образом только приманивает его к своему дому. Во-вторых, если он ему и давал – то небольшие суммы. Зная привычки Игната, дать ему сразу десять тысяч – это значит подписать ему смертный приговор: все доставшиеся ему деньги Сапрыкин пропивает, а на десять тысяч, при здешних ценах на спиртное, можно упиться до смерти…

– Так, может, именно на это Сергей и надеялся? – предположил участковый.

– Непохоже, – возразил Иван Петрович. – Господин Баруздин, насколько я знаю, был человек совестливый…

– Да чего мы гадаем-то! Игнат у нас сидит, сейчас мы у него самого все и узнаем…