Юлия Винер - Бриллиант в мешке Страница 24

Сперва я кричать начал, выньте меня отсюда, прекратите, ничего не надо, домой пойду! Но немного притерпелся и думаю: они и так нас за детей неразумных держат, не дам я им этого удовольствия – надо мной посмеяться. Покажу, какие из России мужики бывают.

А потом и совсем без волнения стал переносить. Оно себе грохочет и даже словно бы заглушает боль, а я себе лежу и свое думаю. С одной стороны, беспокоюсь, найдут ли перелом и будут ли делать операцию, а если будут, то как сойдет. С другой стороны, опять себя ругаю. Что-то часто я самокритику стал наводить, к чему бы это?

Врачишка этот зелененький мне сразу очень понравился. Молодец Ириска, знала, кого привести, вызывает доверие. Как он усатого Джорджа распушил! И полностью на своем настоял, хотел эмарай делать, и вот делают, а сам половина его размера. К такому не страшно и под нож лечь. Между прочим, этот Джордж явно араб. И имя такое, они там все любят себя Джорджами называть, а сам небось обыкновенный Махмуд. Говорили, они врачи хорошие, но этот вон чуть меня домой не отправил. Я думаю, его держат, просто чтоб не получилась дискриминация. Мы ведь такой народ.

А ругаю, что взял с собой портрет. Паникнул сгоряча, побоялся дома оставлять надолго. Воображал, что все время при себе буду держать, но это же больница, я уже забыл, тебя тут с места на место перебрасывают, то оденут, то разденут, то мыться, то процедуры, а еще если операция, то вообще.

И чего, спрашивается, я так забеспокоился? Была ведь идея полностью развязаться с этим делом и отдать камни им, Азаму с Галкой. Музыкант, что ли, мне мозги так перебалалаил? А теперь от грохота они на место встали? Ну и отдам. Вот сейчас выберусь из этой пещеры, возьму обратно у Ириски и, как увижу Галину, сразу отдам. Больше того. Выну фото, ей отдам только рамку, пусть вставит для близиру какую-нибудь картинку. А портрет положу в сумку, как Галка предлагала, и никуда он не денется. Пусть будет при мне.

18

Вытащили меня оттуда, подошел тамошний врач, глянул мне в лицо, сказал «все в порядке», а что в порядке – мне, как положено, не сказали и стали обратно на другую каталку переваливать, чтоб везти не знаю куда. До чего они ловко навострились! Меня вон уже сколько раз валяли, и ничего, боль терпимая. Но я вцепился в халат этой сестры и не даюсь.

– Где, – говорю, – Ирис?

Она мне:

– Пусти, мы тебя и без Ирис аккуратно переложим.

– Без Ирис, – говорю, – не поеду. Где она?

– Ушла в свое отделение. Да ты не волнуйся, она тебя еще навестит.

– А где мои вещи?

Она показывает мне мою рубаху со штанами, в ногах у меня лежат.

– А остальное? Где моя фотография?

– Ах да, – говорит, – она велела тебе передать.

И шарит у меня в ногах. Потом говорит санитару, который должен меня везти:

– Моти, ты куда ее положил?

– Кого?

– Фотографию, Ирис из хирургии алеф оставила.

– А, – говорит Моти и улыбается, – лохматенькая такая фотка! А я ее ему на каталку в ноги положил.

– Здесь нету.

Моти подумал-подумал и говорит:

– Ты сказала, положи на каталку в ноги, я и положил.

– На эту каталку? Моти опять подумал:

– Вроде на эту. Их тут две было, вторую Шуки забрал. Ну, так и есть. И где теперь искать?!

Тут прибегает мой зелененький врачишка и издали еще кричит здешнему врачу:

– Ну, что мой спондилайтис?

А тот ему:

– Погоди, обработаю показания. Определенно могу сказать одно, спондилайтис ярко выраженный, а перелома что-то не нахожу.

– Ну, давай обрабатывай, должен быть! – И ко мне: – Видишь, ты какой, никто не может найти. Что делать будем?

Весело так говорит, а мне не до веселья. И перелома не найдут, и фото пропало, а с ним и остальное.

– Что делать будете, – говорю мрачно, – это вам решать. Домой, что ли, пошлете?

– А ты, – говорит, – домой хочешь?

– Надо, так и пойду. Только фотографию мою найдите.

– Надо? – И смеется. – Кому это надо, чтоб ты дома от гангрены скончался? Или просто от болевого шока? Мне не надо. Будем искать.

И хочет бежать дальше, но остановился и спрашивает:

– Какую фотографию?

Сестра ему объяснила.

– Ого! – говорит. – Свадебная фотография. Ты, значит, к нам собрался всерьез и надолго!

– Как мог, так и собрался, – отвечаю. Очень уж мне скверно было. И снимок, между прочим, жалко, у меня другого нет.

Он ко мне опять поближе подошел и говорит, не смеется уже:

– Ты не сердись, случай твой действительно серьезный. Мы потому и перелом не можем отыскать, что в суставах сильные изменения, затемняют картину. Но найдем, не беспокойся. И ногу починим, я знаю, как тебе ноги нужны. И фотография твоя отыщется, куда ей деваться? Вот сестра поищет, верно?

По голове меня потрепал и убежал. И хоть вижу я, что не очень-то эта сестра станет искать, но ободрил он меня не передать как. За симулянта считаться удобно, когда не очень страдаешь, а когда на самом деле такая боль, то сильно угнетает. А он серьезность признал, и у меня сразу повысилось настроение. Как будто он мне что-то ценное дал. Смешно человек устроен, очень ему хочется из общей массы выделиться, хоть чем-нибудь, хоть серьезной болезнью. Тем более в больнице.

Теперь только фотку найти, действительно, куда ей деваться?

19

В любой большой больнице главное место – это коридоры, а в этой особенно. И возят тебя, и возят, с этажа на этаж, направо, налево и кругом, из одного коридора в другой, как только не запутаются. А ты лежишь, только стены мимо несутся.

С этими стенками не соскучишься, все сплошь увешаны картинами, прямо тебе музей. То есть репродукции, но качество высокое, совсем как настоящие. Я их еще в прошлый раз подробно изучил, в основном художники по имени Шагал и Миро, хотя есть и другие. На каждом этаже Шагал-Миро, Миро-Шагал, но они оба много картин нарисовали, поэтому разнообразие все же есть.

Насчет Шагала трудно сказать, что такое, все как-то не по жизни, косо да криво, и много всего без порядка навалено. То ли он рисовать не умел, то ли не совсем в себе был, а, говорят, знаменитый. Зато Миро мне очень нравится, и я даже думаю панно сделать по какой-нибудь его картине. Работа отчетливая, и цвета чистые, и понимать ничего не надо, просто красивое человек рисовал.

Пока Моти вез меня по этим коридорам, я с ним договорился, что он сразу пойдет искать Шуки с его каталкой. Оказался наш человек, и тоже Михаил как я, но его для отличия перекрестили в Моти, потому что у них там среди низшего медперсонала очень уж много Миш.

В общем, закатил он меня обратно в приемный покой. Значит, я все еще по-прежнему здесь на птичьих правах. А совсем поздно уже, и травмированных стало прибывать гораздо меньше, но свет горит вовсю, как раньше. Так, видно, и придется здесь ночевать.

Подходят Галина с Азамом и, слышу, между собой спорят. Вернее, Галка на чем-то настаивает, а Азам мягким своим голосом ее убеждает:

– Пусть пока спокойно полежит.

А она:

– Да пусть себе лежит спокойно, но зачем чтоб время зря проходило.

Он опять:

– Нет, не надо его сейчас беспокоить.

– Какое ему беспокойство? Смешной ты человек, Азам. Сами все сделаем, а он выздоровеет и как раз на готовенькое придет.

Моти-санитар мне шепчет:

– Это твоя дочка?

– Ну да, – говорю и поторапливаю его, чтобы скорей шел искать.

– Во даешь! А парень этот ей кто?

Я как бы не слышу, от боли мучаюсь.

– Он что, араб?

Я постанывать начал и прошу его, чтобы шел скорее и по дороге сказал там, кому надо, чтоб укольчик сделали. А он на Галину мою уставился и никак не может уйти.

Я ему говорю тихо:

– Найдешь портрет, познакомлю. Беги, ищи скорей.

Не идет. Говорю:

– Стольник дам. Беги.

Ушел наконец.

Галина наклоняется ко мне и говорит:

– Утром обещали перевести тебя в палату. А пока мы с Азамом с тобой посидим. И братишка утром придет. Ты кушать будешь? – поднимает поштучно с подноса и показывает мне манную кашу подсохшую в голубой мисочке, половинку зеленого перца, плавленый сырок в обертке и баночку йогурта.

– Не буду, – говорю. – Я бы чаю выпил, и таблетку какую-нибудь посильнее. Еще лучше, укол. Не могу больше терпеть.

Азам пошел за чаем, а она оправила мне постель, носки надела, а то ноги занемели и мерзнут, несмотря на теплую погоду. Я все лежу, как мне доктор Сегев показал, на боку и прижимаю колено к животу, но уже мало помогает. Она подперла мне подушкой больное бедро, волосы рукой пригладила. И присела на кровать рядом.

Присела, и чувствую, собирается с мыслями заговорить со мной о деле.

– Папа, – говорит, и по тону слышу, что не ошибся.

Я ее сразу перебил:

– Матери сообщила?

– Я раньше звонила, никого не было. Видно, гулять ушли. А теперь уже поздно.

– Гулять? Когда это твоя мать гулять ходила?

– А вот теперь ходит.

– Ну, предположим. На отвечалку наговорила?

– Знаешь, неудобно как-то, она ведь там не одна. И чего ее посреди ночи дергать. Утром сообщу.

– Неудобно! Отец в тяжелом состоянии, а ей неудобно! Она тебе этого не простит.