Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми Страница 24

– Да что там может со мной произойти? Посмотрю в письменном столе, на книжных полках, где лежат сценарии. Найду материалы, над которыми она работала в тот день. Только и всего. Это займет минут двадцать от силы.

– Не нравится мне это, – бубнил Коля. – Я не могу отпустить тебя одну. Не могу, и точка.

Он начал меня раздражать. У Майкла Винчестера в одном из романов был помощник по имени Пит, очень старательный, но упертый парень, который все время попадал в разные переделки из-за своего дурацкого упрямства. Майкл в конце концов попросил отозвать этого Пита. Он сказал: если бы Пит жил в Средние века и был рыцарем, то по ошибке придушил бы принцессу и выпустил дракона. Я стала подозревать, что Коля Башкирцев из той же породы твердолобых. Не знаю, в какие переделки попадал Коля, но интуиция подсказывала, что при таком упрямстве, неумении слушать собеседника и воспринимать его доводы без приключений не обошлось. Я твердо знала, что в квартиру Людмилы должна отправиться одна. Неизвестно, что я там найду, и будет лучше, если это произойдет без свидетелей.

– Или я иду одна, а ты ожидаешь меня на улице, или я не иду вообще, – сказала я твердо. – Улики останутся необнаруженными, и убийца будет гулять на свободе, потому что наша полиция никогда его не поймает. Сам знаешь. Решай!

Коля смотрел на меня испытующе. Поняв, что я не шучу, он сказал:

– Я позвоню тебе на мобильник.

– Я не взяла мобильник, – соврала я и подумала: «Боже, какой идиот!»

– Двадцать минут, – сказал Коля. – Если ты не появишься через двадцать минут, я пойду туда сам.

– Хорошо, – быстро согласилась я. – Я появлюсь, жди!

От избытка чувств я даже поцеловала его в щеку. Он попытался удержать меня за плечи и прижать к себе в братском порыве, но я увернулась. Перебежала дорогу и скрылась в слабо освещенном подъезде Людмилиного дома.

На двери ее квартиры белела узкая полоска бумаги с лиловым штампом. Я дернула за край полоски, и она осталась у меня в руке. «Приклеить не могут как следует», – прбормотала я, оглядываясь. Мне почудился шорох. Лестница была едва освещена и пуста. Скрип ключа в дверной скважине показался мне оглушительным. У меня даже спина взмокла от напряжения. Наконец дверь открылась, и я юркнула в темную прихожую. Квартира встретила меня настороженной тишиной. Из комнаты в коридор падал слабый свет уличного фонаря. Где-то немыслимо далеко слышались человеческие голоса и смех. Я постояла, привыкая к темноте, и двинулась в комнату. Людмилы не было дома всего несколько дней, а квартира уже приобрела нежилой дух. Вещи без человека теряют смысл. Осиротевшее Людмилино жилище печально застыло в ожидании перемен.

Я решила начать с кабинета. Шторы на окнах были полузадернуты, слабо серела полоска окна. Компьютер светил зеленым глазком, словно подглядывал. Я зажгла фонарик. Узкий луч света скользнул по комнате. Письменный стол, кресло, чашка с недопитым кофе, печенье на подаренной мной фарфоровой дощечке для сыра, которую она использовала не по назначению. Эта чашка с недопитым кофе поразила меня в самое сердце – Людмила больше никогда не войдет сюда, никогда не унесет чашку на кухню, никогда не включит компьютер, и руки ее никогда не лягут на клавиши. А вдруг, подумала я, дух ее еще здесь? И видит меня?

– Людмила! – позвала я тихонько. – Люсенька!

Легкий шум почудился мне сзади, и я резко обернулась. Никого! Сердце колотилось в горле, готовое выскочить, колени дрожали мелкой противной дрожью.

– Хватит сходить с ума! – произнесла я вслух. – Ты зачем сюда пришла? Займись делом, а то с минуты на минуты заявится твой новый друг Башкирцев. Или позвонит по мобильнику.

Я подошла к столу, протянула руку к стопке бумаги, зажатой большой прищепкой из красного пластика. У Людмилы был целый набор таких, штук тридцать. Она пользовалась ими вместо скрепок. Я взяла верхний лист. «Коллекция Рунге», – было выведено на нем размашистым Людмилиным почерком. Ниже стоял большой восклицательный знак. Это был старый материал, двухлетней давности. Я стояла у стола, раздумывая, когда появился на листе восклицательный знак – тогда или недавно и почему Людмила вернулась к старой теме. Возможно, папка попала на стол случайно. Возможно, но… В ее бумагах всегда царил идеальный порядок, в отличие от моих. Все папки стояли на книжных полках в строгой хронологии. Людмила даже по их цвету знала, что внутри.

Коллекция Рунге? Не об этой ли бомбе говорила Людмила?

Листок, исчерканный фигурками и буквами, подсунутый под основание настольной лампы, привлек мое внимание. У нее была привычка черкать карандашом по листку, так ей легче думалось. Она сидела, уставившись в пространство, а рука рисовала кружки и квадратики. Я взяла в руки листок. Восклицательные знаки, спирали, завитушки и слово «Буратино», повторенное многократно. Что бы это значило? «Буратино» в квадратной рамочке, «Буратино» в кружке, «Буратино» в овале. Что хотела сказать Людмила, выводя имя героя детской сказки?

И вдруг я услышала отчетливый шорох в гостиной! Там кто-то был! Меня окатило липким ужасом. Не знаю, как я сообразила погасить фонарик. «Колька?» – подумала я, прекрасно понимая, что это не Башкирцев. Башкирцев окликнул бы меня. Шорох стал громче… Шаги… Человек вошел в кабинет!

Мне удалось нырнуть под стол в тот самый миг, когда он появился на пороге. Он стоял там целую вечность, как мне показалось. Я сидела под столом, скорчившись в три погибели, затаив дыхание. Человек подошел к столу. Свет фонарика заплясал на полу, затем переместился на книжные корешки на полках и пропал. Видимо, он рассматривал бумаги на столе. От ужаса я впала в полуобморочное состояние. Его светлые кроссовки замерли в полуметре от меня. При желании я могла бы дотронуться до них.

Человек стоял неподвижно. Я слышала шелест бумаги – он что-то искал на Людмилином столе. Я застыла, сцепив зубы, упираясь одной рукой в пол, другой в тумбу стола. Сказать, что я испытывала ужас, – ничего не сказать. Мне казалось, я теряю сознание. Я сидела под столом, как глупая мышь в мышеловке, и с раскаянием вспоминала Колю Башкирцева, который хотел идти со мной, а я так легкомысленно отказалась. Мне казалось, еще секунда, и я не выдержу, повалюсь на пол. Этот нагнется и вытащит меня из-под стола. Я увижу его лицо и тем самым подпишу себе смертный приговор.

«Что же делать?» – стучало в голове. Выскочить из-под стола и броситься к двери? Пока я буду выползать, он шарахнет меня чем-нибудь по голове. Ну почему я не спряталась за штору?

Мне показалось, человек замер. Ни шороха, ни шелеста. Почему он притих? Прислушивается? Новая волна ужаса, хотя, казалось бы, куда больше.

«Никогда больше… – клялась я мысленно, – никогда больше… ни за какие коврижки я не буду играть в детектива! Честное слово! Если я только выберусь отсюда живая и невредимая… если только мне удастся выбраться… никогда! И над Савелием смеяться тоже не буду!»

Потом я подумала, что двадцать минут уже прошли и вот-вот должен появиться Башкирцев.

«Колечка! – взмолилась я про себя. – Иди скорее! Пожалуйста! Пока меня не убили! Только осторожнее!

До меня вдруг дотронулось что-то теплое и мягкое. Я судорожно втянула в себя воздух и с трудом удержала вопль. Телефон на столе вдруг взорвался оглушительной трелью. Мне казалось, я лечу в пропасть. Телефон звенел и звенел.

Звонил кто-то, кому было неизвестно, что Людмилы уже нет… Или ошиблись номером. Теплое и мягкое, нежно мурлыча, терлось о мое лицо. Муся! Людмилина кошка, о которой я, свинья, совсем забыла. Откуда же она взялась? Сидела одна в запертой квартире? Я прижала Мусю к себе. Теперь она мурлыкала мне прямо в ухо. Ее усы щекотали мне щеку. Я дернула плечом…

Телефон продолжал пронзительно звенеть. Нас было двое в комнате – я и убийца. Каждая новая трель впивалась в меня тысячей колючек. Убийца, казалось, исчез. Затаился. Перестал дышать.

Телефон наконец умолк. Тишина, наступившая после оглушительного звона, тоже оглушала. Она сгустилась и давила, как крышка гроба. В этой тишине явственно раздавалось мурлыканье кошки. Человек нагнулся, заглянул под стол, стал шарить рукой. Теряя сознание от ужаса, я подтолкнула Мусю к этой шарящей руке. Рука отдернулась, потом появилась снова и погладила кошку по голове…

Я перевела дух. Человек стал выдвигать ящики письменного стола. Он шуршал бумагами, перекладывал какие-то предметы. Потом подошел к книжным полкам. Средняя, где Людмила держала свежие материалы, была заполнена до половины. Последним стоял материал, над которым она работала. Человек стал снимать папки и класть на стол. Он что-то искал. Он что, все папки собирается просматривать? Их там около сотни, не меньше.

Человек затих, словно задумался. Видимо, ему пришла в голову та же мысль. Вдруг он пошел из комнаты. Я определяла его маршрут по едва слышному скрипу половиц. В своих кроссовках он передвигался бесшумно, как зверь. Кажется, зашел в спальню. Мою правоту подтвердил стеклянный дребезжащий звук – ударилась о стену дверца одежного шкафа, «индийской гробницы», как называла его Людмила, массивного старинного сооружения с резными ангелами, трубящими в трубы, и толстым матовыми стеклами в дверцах. «Кролик, беги!» – сказала я себе и на четвереньках полезла из-под стола. Бежать не получилось, я даже стоять не могла. Чтобы не рухнуть на пол, я уцепилась руками за крышку стола, ожидая, когда пройдет ощущение взрывающихся пузырьков газа в ногах.