Далия Трускиновская - Баллада об индюке и фазане Страница 24

– А если бы я, познакомившись с вами в гостях, полгода водил вас по кафе, вы могли бы утверждать, что мы хорошо знакомы?

– Ладно. Тут на вашей стороне – обстоятельства. Но я совсем не та женщина, которая вам нужна. То, что хорошо при ловле преступников, мало годится для семейной жизни. Я очень легкомысленная, постоянно мне вожжа под хвост попадает…

Званцев насупился.

– Ну, Званцев… Не обижайтесь, ну? Званцев? Он топал рядом со мной вразвалочку, и было совершенно ясно, что ходить с ним под руку – тяжкое испытание. Я вдруг положила руку на его литое плечо, потянулась к уху и шепнула:

– Званцев, это был индюк!..

– Это был фазан, – уверенно ответил Званцев.

– Постойте, а ваша невеста? – вдруг вспомнила я. – Была же у вас два года назад невеста? Куда вы ее девали? Или вы собрались ради меня разводиться? Этого я не допущу.

– Можно сказать, что собрался. Почти разводиться.

– То есть как?

– Регистрация нашего брака назначена на вторник.

– По… по… почему именно вторник? – только в догадалась я спросить.

– Во вторник у нее в выставочном зале выходной.

– Что-то не похожи вы на жениха, – почуяв какое-то странное вранье, в лоб заявила я.

– Это мне и самому не нравится. Уже давно не похож. Тогда, два года назад, все было ну не то чтобы прекрасно, но во всяком случае хорошо. А теперь, когда все решено, я вдруг понял, что во мне что-то перегорело.

– Вовремя!

– Сам знаю, что не вовремя. Мы недавно в мужской компании говорили про любовь. А компания такая, все – холостяки, всем в районе тридцати, все – оперативники. И выбор у всех в общем-то есть, и жизнь знаем со всех, что называется, сторон, а вот не складывается, все не то.

– И вы на полном серьезе говорили про любовь? – не поверила я.

– Да, в конце концов заговорили и о ней. И один парень, постарше меня, сказал, что любовь – это когда хочешь посвящать ей стихи. Хоть какие, хоть не свои, но – ей.

– И сколько же лет этому парню?

– Да лет тридцать пять будет.

Я только головой покачала. Мы с Кузиной, две здоровенные молодые телки, ничего в жизни плохого, в сущности, не видавшие и не имеющие друг от дружки секретов, мы никогда не употребляли в своих беседах этого слова «любовь» в его истинном смысле. «У них там любовь», – говорили мы иронично. «Заниматься любовью», – говорили мы за неимением другого термина. Две высокообразованные, помышляющие об аспирантуре телки!

– Странная наивность в таком почтенном возрасте, – заметила я. То, что сказал Званцев, настолько уязвляло меня, что требовался немедленный отпор. – Есть время писать стихи и есть время говорить прозу. Стихи – они примерно до двадцати пяти. А если этот ваш друг решит теперь жениться только на той женщине, которая вызовет в нем желание составлять слова в строчки, то он так и останется холостяком.

– По-вашему, это так безнадежно?

– Почти безнадежно.

– Почти… А я нарочно приехал сюда, хотел побродить ночью по нашему берегу, все вспомнить и найти прежнего себя, того, который мог бы написать стихи, если бы умел… Мне стало страшно, что я связываю свою судьбу с женщиной, которая больше не вызывает во мне такого чувства… ну, вы понимаете. А на трамвайчике я встретил вас.

– И страшно обрадовались!

– Да нет, совершенно не обрадовался. Дело-то висело на мне, точнее на всем нашем отделе, и я волей-неволей вспомнил его, а я хотел хоть на выходные забыть обо всем и разобраться с самим собой.

– Ну и как?

– Вот, как видите, разобрался. Поставил точку.

– Опять-таки – вовремя!

– Вовремя. И честно говоря – благодаря вам. Я понял, что мне нужна такая женщина, как вы. Вообще – конкретно вы.

– А через два года опять поедете на остров Долес – ловить призраков и сочинять стихи.

– Нет уж, не поеду, – усмехнулся он. – Мое отношение к вам с самого начала было куда серьезнее, чем к ней.

– Такого не может быть.

– Может. Вы – в таком положении, когда нельзя делать предложения в шутку.

– А если бы этого положения не было? Тогда – можно и в шутку?

– Тогда я просто бы отметил ваши выдающиеся внешние данные, и не более того! – начал сердиться Званцев.

– Так вы на ком собрались жениться – на мне или на моем ребенке?

– На вас!

– А говорите обо мне так, будто я в отрыве от него вообще никакой ценности не представляю! Ну, а если бы этого ребенка все-таки не было? Р-раз – и он исчез, а я опять стройненькая? Что тогда? Если бы оказалось, что это колдовство, наваждение, обман зрения, мираж, галлюцинация?

– Что значит – не было? Вы что, хотите сказать, что можете от него избавиться, что ли? Теперь? Вы что, действительно не понимаете – есть вещи, которыми не шутят, и есть шутки, которых не прощают!

– Кто? Вы?

– Жизнь не прощает! У вас будет ребенок, – а вы допускаете мысль, что все это можно переиграть? Знаете, как-то мы сидели мужской компанией, приходили в себя после примерно такой же ночи. Мужики – один к одному, оперативники, хоть в кино их снимай, все – разрядники по какому-нибудь виду. И говорит один мой товарищ: «Несправедливо все-таки мир устроен. Почему даже самая скверная баба может родить себе ребенка, а самый стоящий мужик – нет? Почему мы в этом деле не можем без них обойтись?» Ну, думаю, созрел! Снимать с веточки пора. Сейчас ребята захохочут. Нет, молчат. Другой слово берет: «А что, я бы сию минуту все, что есть на книжке, снял бы и отдал той дуре, которая мне сына родит и слиняет куда-нибудь во Владивосток. Я ей и алименты сам платить буду, пусть только парня оставит навсегда. Что я, сам его на ноги не подниму, что ли? Они в одиночку справляются, а я – нет?» И тут все ребята как с цепи сорвались! Елки-палки, думаю, все мои Алены Делоны, оказывается, вот чего хотят! Здоровые мужики, зарабатывают неплохо, все с верхним образованием!.. Женщин у них при желании будет – до черта и больше. А где им детей взять? Терпеть ради ребенка его мамашу?

– Но вы сами проповедовали про любовь!..

– Но если не подворачивается вот такая любовь? Бели годы идут, шансов на любовь у мужика все меньше, а без ребенка ему – смертная тоска? Я потому и к вам приглядываться сперва стал – молодая, красивая, что ей стоило вовремя избавиться и жить припеваючи? А вот не избавилась же, ждет его, хочет его! Вот что главное! Любит его! Значит – мать! Значит, и моему ребенку будет матерью! Значит, есть в ней это! Ведь полюбить вас за ваши глазки и все прочее любой кретин может! А вот почувствовать в себе любовь к нашим детям… Я не думал вообще, что это возможно – почувствовать такую любовь!

Господи, как я хотела ощутить сейчас под рукой вместо проклятого поролона свое собственное тело! Званцев не понимал, что каждое его слово отзывается болезненным толчком под левой грудью. Как я хотела, чтобы эти толчки были знаками, которые подает мне моя светленькая дочка! Пусть бы он говорил все, что угодно, мой слух бы отключился, я вела бы с ней беседу на языке нежных прикосновений. Ну, что ты, что ты, сказала бы я ей, ну, успокойся, никто же не виноват, что получилась такая бессонная ночь, вот мы с тобой сейчас придем домой, ляжем, и я тебе колыбельную песенку буду мурлыкать, тихо-тихо, чтоб никто, кроме тебя, не слышал. Зажигает свечи сказка о звезду, я к тебе навстречу, доченька, иду… Я молча смотрела себе под ноги.

– Ну так как же?

– Не могу я, Званцев, быть вашей женой.

– Да почему же? Настолько не нравлюсь?

– Настолько не нравитесь, – немедленно согласилась я.

– Неправда, – уверенно сказал Званцев.

Надо было что-то отвечать.

Правду ему сказать, что ли?

Страшно даже подумать, как он воспримет эту правду. Вот тогда-то между нами уж точно все будет кончено. Нам все равно не быть вместе, но знать, что он меня презирает, что ему противно даже вспоминать обо мне… Ну как ему объяснить, что мы, женщины, иногда затеваем всевозможные штучки, что это, предположим, шутка не безобидная, но и не смертельная! Он же не поймет такого вовеки! А что я могу ему соврать?

И могу ли я ему вообще соврать? Ведь не могу! Он уже чувствует меня!

И я поняла – с меня хватит! Ночь со всеми опасностями – еще куда ни шло, но утро меня доконало. Все. Хватит. Довольно!

Ничего не изменилось. Свиста в ушах и бега задом наперед, как в допотопной кинокомедии, не было. А просто на душе стало вдруг так спокойно, как давно не бывало. И стоящий рядом Званцев опять был тем неуклюжим утренним гостем, который покачнул холодильник. Он переступал с левой ноги на правую, с правой на левую и качался с амплитудой в пятнадцать градусов.

– В Риге, Званцев, вас ждет женщина, которая, судя по всему, вас любит, – сухо сказала я. – И вы любите ее в меру своей способности к этому. Не надо искать спасения от любви только потому, что в голову не лезут рифмы. А в том, что вы искали именно спасения, я не сомневаюсь. И что было бы, если бы я бросилась в ваши объятия? Как бы вы себя чувствовали через полгода после нашей с вами свадьбы? Так что все к лучшему, Званцев.