Оксана Обухова - Ставка на проигрыш Страница 24

– И что ты предлагаешь? Ведь этот гад и пластическую операцию сделать мог… Денег-то хоть много утащил?

– Много, Инессочка, ох много. Маринка тогда большое наследство получила.

– А если попросить у него паспорт? И отксерить?

– Как?! Как попросить у человека паспорт?!

– А через капитана?

– Ты что! Я же сказала – сомневаюсь! Вдруг этот Тарас честный хлопец, а я на него напраслину возвожу, а?

– Да. Действительно. И что ты предлагаешь?

– Я хочу попросить тебя об одолжении. Ты у нас дама общительная, веселая, – я могла бы добавить «беспардонная», – и все давно привыкли, что везде с фотоаппаратом ходишь. Так не могла бы ты «случайно» зацепить объективом нашего агрария?

– Зачем – случайно? – безмятежно пожала плечами Инесса. – Я его попрошу вместе с моим Максом сфотографи…

– Ни в коем случае!! – перебила я. – Если это он, то сразу заподозрит неладное и скроется! Я же ведь здесь! Сестра его жены… А если он смоется, то с Украины нам его не достать.

– Ну, может быть, и так, – без энтузиазма согласилась Марченко. – Значит – незаметно? Да?

– Угу. Пусть он как бы фоном попадет, Маринке этого достаточно. И умоляю! Даже если он тебя заметит, делай незначительное лицо. Не то смоется.

– Кого ты учишь, – фыркнула Львовна. – Оформлю в лучшем виде. Я даже сама этого делать не буду. Попрошу кого-нибудь заснять нас с Максом в бильярдной на фоне гада. Он там почти каждый день крутится…

– Еще лучше! – обрадовалась я. – Выбери ракурс и действуй! Камера цифровая?

– Нет, восьмимиллиметровая! Конечно, цифровая…

– Ты, главное, не торопись, – поучала я, обеспокоенная безопасностью ретивой помощницы, – не делай с кондачка. Тут главное – не попасться…

– Софья, – перебила меня Марченко, – я уже весь пароход перефотографировала. Во всех ракурсах.

– Знаю, – кивнула я и мысленно добавила: «Потому и обращаюсь. Других таких любителей на теплоходе нет». – Я не зря тебя так въедливо инструктирую. Я хочу показать, насколько это для меня важно.

– Господи, да если это так важно, отбей сестрице телеграмму, пусть садится на ближайший самолет и дует сюда! Встретит теплоход в ближайшем порту.

– Не хочу ее беспокоить, – грустно пояснила я, – у Марины слабое здоровье…

– А-а-а, – сочувственно протянула мадам. – Гад подорвал?

– Ну.

– Тогда надо к капитану – и под арест мерзавца.

– Нет, рано. Сначала установим личность. Тем более что мне не дает покоя еще одна мысль, – сообщила я, кинула наживку и подождала, пока заглотит.

– Какая мысль? – заинтересованно склонилась вперед Инесса Львовна.

– Помнишь вечер, когда ты за борт упала?

– Еще бы!

– В тот день за ужином ты была в белом костюме и белом платке-чалме. Ты этот платок до конца вечера оставила?

– Оставила, – с удивлением кивнула мадам.

– То есть… Именно в нем и белом платье ты ходила по пароходу и разыскивала твоего Максима?

– Да, да. А в чем дело-то?!

– У меня к тебе просьба. Не могла бы ты сейчас надеть этот платок.

– Зачем?

– Надо.

– Он утонул.

– А если из белого полотенца то же самое изобразить?

Инесса посмотрела на меня с настороженной задумчивостью, кажется, она начинала подумывать о том, а не опасно ли находиться со мной в одной комнате? То Тарас – расхититель семейных ценностей, то платок из полотенца.

– Инессочка, сделай, пожалуйста, так, как я прошу, позже ты сама все поймешь.

– Ты хочешь, чтобы я надела на голову банное полотенце?!

– Да. И тот костюм, в котором тебя из воды выловили.

Инесса Львовна поджала под себя ноги, поежилась и с опаской произнесла:

– Пиджак в клочья, я его выбросила.

– А юбка?

– Да что происходит-то, Сонька?! – чуть ли не взвизгнула Львовна.

– Сейчас ты все поймешь. Надевай юбку, какую-нибудь белую кофту и тюрбан.

– С ума сойти можно, – пробормотала Марченко, но к шкафу все же отправилась. Выудила снизу скомканную шелковую юбку, потом прищурилась на плечики с мужской одеждой и объявила: – Рубашка Макса к этой юбке подойдет лучше. Она совсем как мой пиджак, – пробормотала, взяла тряпье в охапку и скрылась в ванной комнате переодеваться, изредка выкрикивая всяческие фразочки: – И зачем это тебе понадобилось? Ничего не пойму, юбку, наверное, тоже придется выбросить… а я ее так любила! Может, вместо полотенца наволочку использовать? Она потоньше будет…

– Используй что хочешь! – крикнула я и через несколько минут любовалась результатами переодевания.

Мадам Марченко в отчаянно мятой и грязной юбке, мужской рубашке и тюрбане из наволочки, которую я протянула ей через дверь ванной, смущенно топталась передо мной:

– Ну как? Довольна?

– Очень, – улыбнулась я и вошла в глубь ванной комнаты. – Сначала, Инессочка, я хочу кое-что тебе показать. – Затащив за собой упирающуюся Львовну, я подвела ее к зеркальному ящику над умывальником, несколько раз молча подергала туда-сюда зеркальную дверцу и поволокла ее, все еще недоумевающую, к зеркальной панели платьевого шкафа. Подвела, остановила за два шага и строго сказала: – А теперь представь, что ты не здесь, не в своей каюте, а идешь мимо умывальников мужского туалета. Представила?

– Угу. – Львовна прониклась серьезностью моего тона и кивнула со всей ответственностью.

– Иди мимо зеркала и постарайся боковым зрением, как тогда, увидеть в нем себя.

Инесса покорно, как солдат на плацу, промаршировала вдоль шкафа. Остановилась, упершись в стену, развернулась и посмотрела на меня, первое время недоумевая, потом (дошло, видимо) ударила себя ладонью по лбу.

– Черт! – выругалась и начала хохотать. – Черт! Неужели я видела там себя?!

– Похоже? – усмехнулась я.

Инесса ничего не ответила и дважды, не поворачиваясь к зеркалу лицом, прошагала мимо шкафчика:

– Ну и ну! Неужели все так просто?! Я перепутала саму себя! Не узнала! Вот Макс обхохочется! – И в раже начала разоблачаться прямо передо мной. Потом вдруг опомнилась, булькнула: – Грязная юбка – такая гадость! – и умчалась в ванную.

А я осталась в комнате, обдумывая возникшее осложнение, поскольку хохотать Максиму Сергеевичу совсем не обязательно. И даже вредно. Супруги Марченко – народ общественно активный, и уже сегодня за ужином весь пароход будет так же хохотать.

А этого допустить категорически нельзя. Нельзя привлекать всеобщее внимание ни к забытой истории, ни к туалетам возле ресторана.

И когда довольная Инесса Львовна вышла из удобств, я изобразила серьезно-озабоченную мину и попыталась настроить собеседницу на менее мажорный лад:

– Инесса. Для меня очень важно знать, абсолютно ли ты уверена в том, что могла не узнать себя в зеркале?

– Зачем тебе это?

– Надо.

Но отвечать мадам не торопилась. Рассматривая меня с большим интересом, она уселась в кресло и задала встречный вопрос:

– А почему ты заставила меня переодеваться и не сказала сразу, зачем это нужно? – Усмехнулась. – Я чуть не подумала, что ты рехнулась…

– Я не хотела тебя подготавливать. Все должно было произойти, как тогда в ресторане. Исподволь, невзначай. Взгляд вскользь и никаких мыслей.

– А-а-а… Ловко. Признаюсь – ловко. А сейчас к чему не хочешь подготавливать?

– К некоторым домыслам.

– Они важны?

– Для меня – да.

– Потом объяснишь?

– Обязательно. Так ты уверена, что той ночью увидела свое отражение?

Но Инесса опять не ответила и задала вполне резонный вопрос:

– А кстати, откуда там зеркало взялось?

– Там такая же стеклянная дверца внутреннего шкафчика для уборщиц, – быстро проинформировала я и задрала вверх брови, ожидая ответа на мой дважды произнесенный вопрос.

– А-а-а, – продолжала тянуть мадам. – И кто ее открыл?

– Не важно. Ответь: ты уверена?

– На сто процентов? – стала вдруг серьезной Инесса. – Нет. Здесь другая обстановка, другое освещение…

– Но похоже?

– Очень! Если бы ты не начала расспрашивать, я бы даже не задумалась.

– То есть ты почти уверена?

– Да. Так в чем дело-то?

Я напустила на себя хмурости, закурила и, разгоняя дым ладошкой, произнесла:

– Мне не дает покоя возможный муж моей сестры. Я, в отличие от него, нисколько не изменилась, и он легко мог меня узнать.

– А если у него плохая память на лица? – неожиданно предположила Львовна.

– У мошенника? Плохая память на лица? Не смеши. Это у них как профнепригодность. Но вернемся к нашим баранам. Если он меня узнал, тогда почему не сошел сразу на берег?

– Ну-у-у… Может быть, у него здесь какие-то дела?

– Вот! Что-то он замыслил. И вот потому я тебя спрашиваю: ты уверена, что увидела в зеркале себя?

– Ты меня совсем запутала! Чего ты добиваешься?!