Анатолий Афанасьев - Ярость жертвы Страница 24

— Ничего, ничего, девушка, — сказал он, — все в порядке.

Уселись под яблонькой, где была врыта скамейка на двух пеньках. Я закурил.

— Ну как, косточки срастаются?

— Григорий Донатович!

Поглядел на меня изучающе:

— Что ж, Саша, придется тебе немного собраться с силами. Торопятся наши фигуранты, прямо удержу нет…

Торопливость привела бандитов к тому, что они третьего дня ночью взорвали гараж отца вместе с находящейся там «девяткой», которую он ремонтировал. При этом зацепило три соседних гаража, но из людей никто не пострадал.

— Это все? — спросил я.

— Не совсем. У твоего папы сердечный приступ. Он в больнице.

— У меня еще есть сын, помните, я вам говорил? Про него ничего не известно?

— Почему неизвестно. Я с ним виделся. Хороший, сообразительный мальчик. Ему есть где спрятаться. Не волнуйся.

Я особенно и не волновался, дымил, тупо глядя под ноги. Конечно, грустно было понимать, что, скорее всего, они меня дожмут. Но это логично. Дожали же они страну. И никто им не помешал. А что я? Жалкий комочек протоплазмы, нелепо пытающийся сопротивляться.

— Надо ехать к отцу, — сказал я.

— Да, разумеется. Я тебя отвезу. Но Катя останется здесь.

— Вам виднее.

Катя успела напечь оладышков и заварила крепкий кофе. На меня поглядывала с тревогой, но держалась бодро, хотя и заискивающе. Осведомилась у Гречанинова, любит ли он украинский борщ со шкварками. Она собиралась приготовить его на обед по матушкиному рецепту и надеялась, что мы оба останемся довольны и, может быть, даже придем в восхищение. Оказывается, для секретного борща у нее есть все, что надо, кроме винного корня. Но и без винного корня…

— Катя, — перебил я ее на самом интересном месте, — у меня отец заболел, надо его навестить.

Она смотрела не на меня, а на Григория Донатовича.

— Вы хотите, чтобы я осталась здесь?

— Придется, — сказал Гречанинов. — Если не боишься, конечно.

— Но почему?

— Так будет разумнее.

Перевела умоляющий взгляд на меня, и я видел, что собирается заплакать.

— Катя, не срамись!

Она почувствовала мое раздражение.

— Хорошо, господа мужчины! — улыбнулась сквозь проступающие слезы. — Но вы ведь к обеду вернетесь?

— Когда надо, тогда и вернемся, — сказал я.

— К вечеру, — добавил Гречанинов. — Ты уж не скучай, пожалуйста.

Глава восьмая

Как быстро мы поменялись ролями! Отец лежит в такой же точно палате, на пять коек, но к его кровати подключена капельница. Вместо подполковника Артамонова его соседом был белокурый старичок с маленьким, в одну ладонь, личиком.

Внизу меня долго не пропускали (время посещений! не надо зря тревожить!), но объяснили, что состояние отца удовлетворительное, то есть такое, какое бывает при инфаркте средней тяжести, если человек не окочурился в первые сутки. Вид у него был соответственный: серое лицо, ввалившиеся щеки, но взгляд осмысленный.

— Слыхал, сынок, что подонки натворили?

— Да, папа, да!

— Кому я помешал со своей мастерской, ну кому, скажи?!

В таком упадке я видел его только раз в жизни — когда его отправили на пенсию. В тот вечер он вернулся домой поздно, подвыпивший, и громко объявил с порога:

— Ну все, поздравьте меня! Ку–ка–ре-ку ку–ка- ря, дали дураку пендаля!

И глаза у него были такие же, как сейчас, будто выглянул из могилы. Я присел на стул, погладил его сухую руку, из которой торчала игла капельницы.

— Ничего, папочка, ничего! Выздоровеешь, арендуем другое помещение. У меня уже есть на примете. Просто не хотел говорить раньше времени. Большое помещение — на пять машин, не меньше. Пора расширяться.

— Деньги, где я возьму столько денег?

— Папа, деньги найдутся. Есть знакомый банкир, — я говорил с такой убежденностью, что взгляд его чуть–чуть прояснился. Он был на грани нервического слабоумия, поэтому должен был поверить в любую чушь.

— Послушай, сынок, может, меня с кем–то спутали? Я ведь никому вреда не делал.

— Безусловно спутали. Какое еще объяснение? — Тут он наконец заметил мои бинты и слишком прямую осанку.

— Бог мой, с тобой–то что случилось?!

— Ничего особенного. Неловко оступился на корте. Ребро треснуло.

— Правда?

— Папа!

Задумался, тяжело задышал:

— Мать знает?

— Нет.

— Не говори пока. Хватит ей одного больного.

— Разумно…

Минут десять я посидел возле него, пока он не начал задремывать. В конце коридора обнаружил кабинет с табличкой: «Заведующий отделением д. м. н. Робинсон В. Г.». Зашел, познакомился: пожилой темноглазый мужчина с приятными манерами.

— Буду краток, — сказал я. — Отец у меня один — а время рыночное. Поставите на ноги — пятьсот долларов. Договорились?

— Гарантий дать не могу.

— Я их и не прошу.

Расстались дружески, пожав друг другу руки.

Двоих парней внизу я приметил, еще когда подходил к окошечку регистратуры. В кожанах, здоровенные, они сидели на стульях рядышком, нагло вытянув ноги таким образом, что входящие вынуждены были их обходить. Такие амбалы из принципа не заглядывают в больницу, при необходимости их привозят сюда уже готовенькими. Проинструктированный на такой случай Гречаниновым, я спокойно прошел мимо. Теперь же, когда возвращался, они перехватили меня посереди приемного отделения: поднялись и загородили дорогу.

— Вы Каменков? — вежливо спросил один.

— Ага.

— Александр Леонидович?

— Ну да. А вы кто?

— Мы за вами, Александр Леонидович. Шуметь, сами понимаете, не надо. Выйдем, сядем в машину и поедем.

Уже на дворе, крепко стиснутый с боков, я запоздало поинтересовался:

— А куда поедем?

— Скоро узнаете.

— Ну и отлично.

Неподалеку от проходной, почти рядом с моим «жигуленком» была припаркована голубая «тойота», повели к Ней. Навстречу двигался Гречанинов, но я его едва узнал. Куда девалась рысья поступь? Сгорбленный, приволакивающий ногу старичок, бредущий по улице в надежде высмотреть недокуренный чинарик.

Первый раз я видел Гречанинова в деле, но чего- то подобного в глубине души ожидал. Все произошло в доли секунды. Один из бандитов отворил заднюю дверцу, второй подтолкнул меня внутрь. Потом тот, который подтолкнул, молчком рухнул на асфальт, как подрубленное дерево, а его напарник рыбкой нырнул в салон.

— Саша, за руль!

Огибая лежащего бойца, я заметил, что у него изо рта вытекла струйка крови.

Кое–как разобравшись с управлением (впервые в такой тачке), я спросил:

— Куда ехать?

— Дуй за Окружную.

Самый короткий выезд был по Рязанскому шоссе, и через десять минут мы туда вылетели. Ехали молча, только один раз пленник подал голос:

— Это все напрасно, пацаны. Вам же хуже будет.

На что Гречанинов ответил:

— Замри, ублюдок! Лишний час проживешь.

На двадцатом километре свернули в лес. Гречанинов заговорил с пленником:

— Тебя как зовут?

— Тебе–то зачем, дедушка? Хочешь знать, кто замочит?

Гречанинов достал из кармана какую–то фотографию, сунул бандиту под нос:

— А этого как?

— Отстань, придурок! На что только надеешься, не пойму.

— Скоро поймешь, — Гречанинов передал фотографию мне, и Я сразу узнал бритоголового, хотя на ней он был с нормальной прической и выглядел очень жизнерадостно: обнимал за талию прелестную блондинку. Я взглянул вторично: нет, блондинка незнакомая.

— Он самый, — сказал я. — Только с волосами.

— Миша Четвертачок, — сообщил Гречанинов. — Известный фрукт. На Могола пашет.

— Во–во, — глумливо поддержал детина. — Этот Четвертачок вас и освежует.

По грунтовой дороге мы углубились километра на полтора, и, когда колеса начали увязать в песке, Гречанинов распорядился:

— Останови!

Я повиновался. Гречанинов вылез из машины, позвал:

— Выходи, паренек, не задерживай. Приехали.

Детина заблажил:

— Ты, сука помоечная, вези обратно! Никуда не пойду. В рот я вас..!

Я ему даже позавидовал, потому что сам никогда не посмел бы разговаривать в таком тоне с Григорием Донатовичем, даже если бы он был без пистолета, а пистолет у него как раз был, тупорылый, синеватого отлива, не знаю, какого калибра. В пистолетах я не разбираюсь. Гречанинов на юношу не обиделся, только чуть побледнел.

— Считаю до трех, — сказал он.

На счете «два» бандюга вывалился из салона и по–собачьи встряхнулся:

— И что дальше?!

Мне нравился этот парень. Он и в лесу, на безлюдной тропе не терял присутствия духа. Даже занял боевую стойку и попытался ударом ноги выбить у Гречанинова пистолет. Получилось, конечно, нескладно, но выражение лица у парня было очень боевое, почти как у Брюса Ли. Гречанинов, отступив, с досадой поморщился.