Дик Фрэнсис - Испытай себя Страница 24

Мэкки не удержалась и поделилась со всеми приятной новостью, Фиона и Гарри начали ее обнимать, в то время как Перкин напустил на себя многозначительность; что до Нолана, то он просто ее поздравил. Тремьен открыл шампанское.

Примерно в это же время, но в десяти милях отсюда в глухом лесном массиве лесник наткнулся на то, что когда-то было Анжелой Брикел.

Глава 7

В то воскресенье эта находка никак не отразилась на размеренной жизни Шеллертона, поскольку вначале никто не знал, чьи это кости покоятся среди сухих кустов ежевики и бурых стволов спящих дубов.

Лесник отправился домой насладиться воскресным обедом и только после трапезы позвонил в местную полицию, полагая, что поскольку кости явно лежат давно, то безразлично, когда об этом узнают власти — часом раньше или часом позже.

В усадьбе Тремьена, после того как были произнесены все тосты за будущего Викерса, центр внимания переместился на мои труды: Гарет показал Фионе пару моих путеводителей, та пришла в изумление и показала их Гарри. Нолан как бы невзначай взял «Сафари» и заявил, что только полнейший кретин может поехать в Африку охотиться на тигров.

— В Африке нет никаких тигров, — сказал Гарет.

— Правильно. Поэтому поехавший и есть полнейший кретин.

— Э… это шутка, — промямлил Гарет, явно почувствовав, что может сам оказаться в дураках. — Очень смешно.

Нолан, хоть и был ниже всех ростом, явно господствовал в гостиной, затмевая даже Тремьена. Его звериная энергия в сочетании с сильными и мрачными чертами лица, казалось, заряжает сам воздух статическим электричеством, способным в любой момент генерировать разряд. Можно было представить, как этот разряд пронзил молниеносно сердце Мэкки. Можно было представить, как этот разряд ударил по шее Олимпии. Реагировать на Нолана с позиции хоть сотой доли здравого смысла было бесполезно, он подчинялся только инстинктам.

Тетка Гарри изучала содержание «Арктики» с таким приторным видом собственного превосходства, с каким обычно отчитывают прислугу.

— Просто пугающе грубо. — Ее голос был такой же томный, как и у Гарри, однако в нем не было той Богом данной прелести.

— Э-э… — промычал Гарри, — я вас как следует не представил. Прошу любить и жаловать — моя тетушка Эрика Тудхэвен. Она писательница.

В его глазах струились целые скрываемые потоки озорства. Фиона взглянула на меня с намеком на улыбку, и я подумал, что оба они смотрят на меня так, будто вот-вот бросят на съедение львам. Предвкушение удовольствия — коротко и ясно.

— Эрика, — начал Гарри, — эти книги написал Джон.

— И еще он написал роман, — пришел на помощь Тремьен, хотя я не был уверен, что нуждался в ней. — Его собираются публиковать. Сейчас Джон пишет мою биографию.

— Роман, — в той же манере повторила тетка Гарри. — Собираются публиковать. Как интересно. Я тоже пишу роман. Под моей девичьей фамилией, Эрика Антон.

Бросили-таки, осознал я, на съедение литературному льву. Даже не льву, а львице, причем настоящей. Репутация Эрики Антон была хорошо известна в литературных кругах — она была обладательницей приза «Пяти звезд»: за эрудицию, элегантность синтаксиса, запутанную подоплеку, глубокое проникновение в характеры героев и всестороннее знание проблем инцеста.

— Ваша тетушка? — переспросил я Гарри.

— По мужу.

Тремьен вновь наполнил шампанским мой бокал, как будто чувствовал, что мне не повредит добрый глоток.

— Она вас съест, — на выдохе шепнул он.

В тот момент, взглянув на нее из противоположного угла комнаты, я усмотрел в ней что-то несомненно хищное. Вблизи же она оказалась стройной седоволосой женщиной с проницательными глазами, на ней был серый шерстяной костюм, туфли на низком каблуке и никаких драгоценностей. Стереотипная тетушка, подумал я; за малым исключением — тетушки других племянников не были Эрикой Антон.

— О чем же ваш роман? — поинтересовалась она. В голосе звучали покровительственные нотки, но я не придал этому значения: она имела на это право.

Все остальные также ожидали моего ответа. Невероятно, думал я, девять человек в одной комнате и не разбились на группы, и не ведут между собой шумных разговоров.

— О проблемах выживания, — вежливо ответил я. Все слушали. Все всегда слушали Эрику Антон.

— Каких проблемах? — спросили она. — В какой области? Медицинской? Экономической? Созидательной?

— Роман о том, как группа путешественников в результате землетрясения оказалась отрезанной от внешнего мира. И о том, как они вышли из этого положения. Он называется «Долгая дорога домой».

— Как оригинально, — заключила она.

Она не собирается переходить в открытое нападение, подумал я. Видимо, она прекрасно понимала, что ее произведения — это предел, которого я никогда не достигну, и в этом она была совершенно права. Тем не менее я вновь почувствовал прилив какого-то слепого безрассудства, сродни тому, что испытал, когда ко мне подвели Обидчивого: ведь в тот момент я тоже не был уверен в себе, однако вскочил в седло и поскакал.

— Мой редактор говорит, — сухо продолжил я, — что «Долгая дорога домой» повествует на самом деле о духовных последствиях унижения и страха.

Она сразу же почувствовала вызов. Я заметил, как напряглось ее тело, видимо, то же произошло и в сознании.

— Вы слишком молоды, чтобы со знанием дела писать о духовных последствиях. Слишком молоды, чтобы иметь закаленную душу. Слишком молоды для той глубины понимания, которое приходит только через страдания.

Неужели в этом заключается правда, подумал я. Когда же человек перестает быть слишком молодым?

— А благополучие не ведет к проницательности? — спросил я.

— Ни в коем случае. Проницательность и интуиция взрастают на каменистой почве. До тех пор, пока вы не испытаете страданий, или не поживете в бедности, или не познаете ужаса меланхолии, у вас будет порочное восприятие.

Пришлось проглотить эту отповедь. Но чем же ответить?

— Я беден. Говорю вполне искренне. Беден настолько, что хорошо осознал простую истину: нищета убивает моральные силы.

Она смотрела на меня, как хищник на добычу, примериваясь, куда бы вонзить когти.

— Вы легковесная личность, — заключила она, — если не можете прочувствовать моральной силы искупления и примирения в нужде и бедствиях.

Пришлось проглотить и это.

— Я не ищу святости. Я ищу проницательности через сочетание воображения и здравого смысла.

— Вы несерьезный писатель.

Ужасное обвинение. Самое худшее в ее устах.

— Я пишу, чтобы содержать себя.

— А я пишу, — просто ответила она, — чтобы просвещать народ.

Достойного ответа я найти не смог. Криво улыбнувшись, я с поклоном признал:

— Сдаюсь, побежден.

Она радостно рассмеялась, ее мускулы расслабились. Львица расправилась со своей жертвой. Все встало на свои места. Она повернулась к Фионе и о чем-то с ней заговорила. Я залпом осушил свой бокал шампанского, и в этот момент рядом со мной очутился Гарри.

— А вы держались очень неплохо, — сказал он. — Прекрасная блиц-дуэль.

— Она растоптала меня.

— Не обращайте внимания. Просто хорошая разминка.

— Это вы все подстроили.

Гарри усмехнулся:

— Она позвонила сегодня утром. Ну я и пригласил ее. Не смог удержаться.

— Приятель, называется.

— Но ведь признайтесь откровенно. Вам же понравилось.

— Куда мне до нее, — вздохнул я.

— Она более чем в два раза старше вас.

— Поэтому вдвойне и обидно.

— Серьезно, — сказал он, видимо, думая, что мое «я» нуждается в заплатке, — эти путеводители просто великолепны. Вы не будете возражать, если мы захватим несколько экземпляров домой?

— Но они принадлежат Тремьену и Гарету.

— Тогда я спрошу у них. — Он проницательно взглянул на меня. — Ваше мужество не пострадало?

— Что вы имеете в виду?

— Вас задел этот спор. Не надо быть таким щепетильным.

— Мой редактор называет это импульсивным поведением, — усмехнулся я. — Он говорит, что в один прекрасный день я стану его жертвой.

— Вы выглядите моложе своих лет, — загадочно произнес Гарри и, повернувшись, направился в сторону Тремьена.

На месте Гарри с бокалом шампанского, к которому она так и не притронулась, возникла Мэкки и без промедления начала лечить мои расстроенные чувства.

— С ее стороны было несправедливо называть вас легковесным, — заявила она. — Гарри не следовало ее приводить. Я знаю, ее очень почитают, но она может довести до истерики. Я сама видела.

— Мои глаза сухи, — ответил я. — Вы пьете свое шампанское?

— Лучше не пить, мне кажется.

— Тогда, может быть, уступите его ходячему раненому?

Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, и мы поменялись бокалами.