Три года октября - Игорь Михайлович Бер Страница 24

Мол, будь он не таким кобелем, может Маринка и не ушла той ночью одна, соответственно — живой бы осталась. А я ему: а если не она, то я бы ушла и нашли бы не ее, а меня мертвой. А он молчит в ответ, хотя, сука, по глазам вижу, что не против такого расклада. Ну, я его и послала куда подальше. К тому же, если не я его, то он бы меня вскоре послал. Кобели они такие.…Так как, дядя, возьмешь меня с собой в город? Хочу стать знаменитой певицей. Здесь в Вязах можно только в душе петь. А? Я в долгу не останусь.

— Думаю тебе пора уходить. Уже поздно, и мне нужно ложиться спать. Впрочем, как и тебе.

Девушка перестала прихорашиваться, ее заигрывающая улыбка стала презрительной. Она встала с кровати, прошлась к двери надменной походкой, преднамеренно толкнув плечом меня в грудь, добавив:.

— Козлина!

На этом наша полуночная беседа подошла к концу.

4

Ненавижу похороны.

Работа в морге не изменило мое отношение к погребальным традициям. И если во время вскрытия, омовения или одевания усопшего удается абстрагироваться и воспринимать все происходящее за рабочие моменты не лучше и не хуже тех, что переживают офисные работники или же мастера сервисов, то похороны возвращают меня к пониманию бренности бытия. Все мы рождаемся, чтобы умереть и не всегда в наших силах сделать свой уход достойным или безболезненным. И тем более после смерти нам никак уже не узнать, кто почтил нас своим присутствием, а кто решил проигнорировать. Было ли много слез или же больше сдержанного молчания? А может быть присутствовали те, кто не упустил момент улыбнуться в платочек или позлорадствовать?

И еще, зачем прижилась эта дурацкая традиция — катать мертвеца по улицам до самых ворот кладбища, и чтобы все желающие составляли процессию страдальцев, которые скорее похожи на стервятников, преследующих уже мертвую добычу. Наверняка многие со мной будут не согласны, может даже большинство, но мне плевать. Это мое мнение и я его никому не навязываю. Также как и не навязываю свое мнение, касательно захоронения по христианскому обычаю. Как по мне, куда предпочтительнее кремация. Никакой сырой земли, никакого гниения, никаких затрат на крест, гроб, копателей, а только небольшая урна с прахом. Хочешь, храни ее на каминной полке, хочешь — развей пепел над рекою, полем или даже огородом с помидорными грядками. Кто-то не брезгует и поеданием праха своих близких и, как и дикие племена, сохраняет в себе частичку, а может и силу, умершего. Но, к подобной форме каннибализма я отношусь крайне отрицательно. Также отрицательно, как и к тому факту, что количество пришедших проститься с умершим всегда меньше количества тех, кто присутствует на поминальном обеде. В больших городах с дармоедами бороться проще — закажи место в ресторане и пусть те, кому не досталось мест, жадно смотрят в окна. В поселках же, как Старые Вязы, такой ход не представляется возможным. Стол накрывается на улице, в крайнем случае — в квартире, куда любители голубцов ходят семьями и поодиночке. И никто не может им отказать или хотя бы поинтересоваться — а насколько хорошо они знали усопшего?

Все эти мысли крутились в моей голове, когда я стоял в сторонке, глядя на людей идущих вереницей к дому культуры, где проходило прощание с Мариной Федосеевой. Те же, кто выходили наружу, не торопились уходить домой. Закуривая сигарету, они с нескрываемым интересом обсуждали то, как выглядела убитая девочка, насколько сильно она отличалась или же не отличалась от фотографии и хватит ли на всех выпивки за обеденным столом. Среди пришедших, были те, кого я уже знал внешне, а также те, кого я видел впервые. Больше всего меня заинтересовал приезд молодого парня на красных «жигулях». Он заглушил мотор, но так и не решился войти в зал. Он только курил, вытряхивая пепел через окно, и грустно глядел на распахнутые двери. Лицо его было бледным, и это сильно бросалось в глаза, в сравнении с загорелой рукой, которая постоянно подносила ко рту сигарету. Я не видел его ранее, но предположил, что это был Гена. Когда у дома культуры появилась подружка Марины, а по совместительству и любовница Гены, тот поспешил выбросить сигарету, закрыть окно с помощью ручного подъемника, и умчаться прочь.

— Все это грустно и непростительно несправедливо, — произнес Пахомов, неожиданно оказавшийся рядом со мной. Тимошка находился на его плече, потираясь боком о вязаную шапку хозяина. — Дети должны жить дольше стариков. Так заведено в природе. Особенно непростительно, если эту жизнь отнимает не болезнь или несчастный случай, а жуткое создание в человеческом обличии.

— Жизнь редко бывает справедливой. Особенно если мы сами это позволяем.

Наши плечи соприкоснулись и Тимофей, расценив это как приглашение, быстро перебрался от Пахомова ко мне. Несмотря на холодное утро, шапку я не надел, а потому прикосновение кота к моему затылку отдалось приятным теплом.

— Федор Дмитриевич, вы упоминали свою знакомую журналистку, которая писала про Вязовского маньяка.

— Про Надю Комарову?

— Вы можете с ней связаться и попросить о разговоре?

— Это зачем?

— Все никак не могу выбросить всю эту историю из головы. Хочу узнать больше о тех страшных событиях. У меня навязчивое чувство, что я смогу разгадать тайну маньяка из прошлого, в то время как полиция будет искать убийцу Марины.

— Думаешь, ты — единственный кто пытался заняться самостоятельным расследованием? Во всем этом нет смысла. Его наверняка уже нет в живых. При этом такого же мнения придерживается и Надежда. Мой тебе совет: не стоит ворошить прошлое. Особенно не стоит задавать вопросы местным жителям. Всё это вызовет только гнев, страх и ненависть в твою сторону.

Я тут же вспомнил агрессию со стороны Безбородова, когда во время осмотра тела Марины Федосеевой я заговорил про «Федора Крюкова». Кот мурлыча мне в самое ухо, боднул головой. Кажись, он поддерживал во всем своего хозяина, вторя о недопустимости тревожить призраков прошлого.

Я нехотя кивнул, соглашаясь, хотя мысленно решил начать поиски нужных мне ответов в интернете или же старых газетах. Такие архивы должны были храниться в местной библиотеке.

Батюшка прибыл с опозданием. Запахло ладаном. Запели отходную молитву певчие. Тимофей протяжно и жалобно мяукнул, вторя церковным унылым песнопениям, и поспешил вернуться к Пахомову, сунув мордочку ему под мышку. Стало совсем тоскливо, и я засобирался домой. Пахомов последовал моему примеру. Думаю, не стоит упоминать, что на обед мы с ним и не