Агата Кристи - Неоконченный портрет Страница 25

— Ты всегда шагаешь напрямик — лужами и так лужи, — сказала Сибила.

Селия задумалась.

— Это все, наверное, не имеет значения… право же… кроме правописания. Важно, какое чувство вызывает в тебе вещь, а не просто то, какой она формы и как сделана.

— Не понимаю!

— Возьмем, например, розу. — И Селия кивнула в сторону торговки цветами, мимо которой они проходили. — Ну, какое имеет значение, сколько у нее лепестков и какой они формы, — просто… в общем, значение имеет то, каков цветок в целом — бархатистость его и аромат.

— Но ведь нельзя нарисовать розу, не зная, как она выглядит.

— Сибила, ты большая глупышка, разве я не сказала тебе, что не хочу рисовать? Розы на бумаге мне не нравятся. Я люблю их живыми.

Она остановилась у цветочницы и за несколько су купила букетик поникших темно-красных роз.

— Понюхай, — сказала она, ткнув их прямо под нос Сибиле, — разве не вызывает это в тебе поистине божественной боли?

— Ты опять объелась яблоками.

— Нет, не объелась. Сибила, ну не будь таким сухарем. Разве это не божественный аромат?

— Божественный. Только у меня от этого никакой нет боли. И непонятно; зачем нужно, чтобы что-то болело.

— Мы с мамой пытались как-то заниматься ботаникой, — сказала Селия, — но пришлось выбросить учебник — так я его ненавидела. Заучивать все сорта цветов, да еще распределять их по категориям… и всё эти пестики и тычинки — брррр, ужас, словно наголо раздеваешь этих бедняжек. По-моему, это отвратительно. Это… это неделикатно.

— Знаешь, Селия, если ты уйдешь в монастырь, монашки заставят тебя принимать ванну в сорочке. Мне кузина рассказывала.

— Правда? Это почему?

— Они считают неприличным смотреть на собственное тело.

— О!.. — Селия с минуту раздумывала. — А как же они мылятся? Не очень-то будешь чистым, если намыливаешься через рубашку.

2.

Пансионерок водили в Оперу и в «Комеди Франсэз», а зимой кататься на коньках в Пале де гляс. Все это доставляло Селии удовольствие, но только музыка по-настоящему наполняла ее жизнь. Она написала матери, что хочет стать профессиональной пианисткой.

В конце семестра мисс Шофилд устроила вечер, на котором наиболее успевающие ученицы музицировали и пели. Селия делала и то, и то. Пение прошло неплохо, но вот за роялем она сорвалась и здорово сфальшивила в первой части «Патетической сонаты» Бетховена.

Мириам приехала в Париж за дочерью и, по просьбе Селии, пригласила мсье Кокте на чай. Она вовсе не хотела, чтобы Селия профессионально занималась музыкой, но полагала, что будет нелишне узнать, что думает на сей счет мсье Кокте. Когда она спросила его об этом, Селии в комнате не было.

— Скажу вам начистоту, мадам. У нее есть способности… техника… чувство. Она самая многообещающая из моих учениц. Но мне кажется, у нее не тот темперамент.

— Вы хотите сказать, что она не может играть на публике?

— Как раз это я и имею в виду, мадам. Чтобы быть артистом, нужно обладать способностью отключаться от окружающего мира, а если вы чувствуете его и чувствуете, что он слушает вас, то это должно восприниматься вами, как стимул. Мадемуазель же Селия — она выкладывает всю себя перед аудиторией из одного человека, из двух, и лучше всего играет, когда бывает совсем одна и дверь плотно закрыта.

— Вы можете сказать ей то, что сейчас сказали мне, мсье Кокте?

— Если угодно, мадам.

Селия была глубоко разочарована. И заговорила о пении как о запасном варианте.

— Хотя это не будет то же самое.

— Тебе пение не нравится так, как игра на рояле?

— Нет.

— Может, ты поэтому и не нервничаешь, когда поешь?

— Может быть. Мне кажется, что голос мой существует как бы сам по себе, отдельно — я хочу сказать, не ты его делаешь — это не так, как с пальцами при игре на рояле. Ты понимаешь, меня, мамочка?

У них был очень серьезный разговор с мсье Барре.

— У нее есть дарование и голос — это так. И темперамент есть. Но голос ее пока маловыразителен — это голос мальчика, а не женщины. Но это, — улыбнулся он, — придет. Голос прелестный: чистый… ровный… и дыхание хорошее. Она может быть певицей, да. Певицей на концертной сцене, но голос ее недостаточно силен для сцены оперной.

Когда они вернулись в Англию, Селия сказала:

— Я все обдумала, мамочка. Если я не могу петь в опере, я тогда вообще не буду петь. Я имею в виду профессионально.

И засмеялась.

— Ты не хотела ведь, чтобы я пела, да, мамочка?

— Нет, конечно, я не хотела, чтобы ты стала профессиональной певицей.

— Но ты бы мне позволила? Разве ты не позволишь мне все, что я захочу, если я очень этого захочу?

— Не все, — уверенно возразила Мириам.

— Но почти все?

Мама опять ей улыбнулась.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, лапушка.

— Конечно же, я всегда буду счастлива, — с уверенностью ответила Селия.

3.

Той осенью Селия написала матери, что хочет стать медицинской сестрой. Бесси собиралась пойти в медсестры, и ей тоже захотелось. В последнее время она много в своих письмах писала про Бесси.

Прямого ответа Мириам не дала, но ближе к концу семестра написала Селии, что врач советует ей провести зиму за границей. Она собирается в Египет, и Селия поедет с ней.

Вернувшись из Парижа, Селия застала мать у бабушки. Мать вся была погружена в преотъездную суету. А бабушка была отнюдь не в восторге от египетской затеи. Селия слышала, как она об этом говорила с кузиной Лотти, которая была у бабушки на обеде.

— Не могу понять Мириам. Ведь она же осталась почти без денег. И вдруг решает отправиться в Египет — в Египет… это же чуть ли не самое дорогое место, куда можно было бы поехать. В этом вся Мириам, никакого понятия о деньгах. И Египет — одно из последних путешествий, которые они совершили с бедняжкой Джоном. Это так бесчувственно.

Селия считала, что вид у матери был и вызывающий и взволнованный. Она повела Селию в магазин и купила ей три вечерних платья.

— Да ведь девочка еще не выезжала в свет. Ты глупо себя ведешь, Мириам, — говорила бабушка.

— Вовсе неплохая идея — выйти в свет именно там. В Лондоне мы бы все равно себе такого позволить не смогли.

— Но ей только шестнадцать.

— Почти семнадцать. Моя мать вышла замуж, когда ей еще не было и семнадцати.

— Не хочешь ли ты, чтобы и Селия вышла замуж, когда ей еще не будет семнадцати?

— Нет, не хочу, но я хочу, чтобы у нее все было, как у других девушек.

Вечерние платья были умопомрачительны, но они подчеркивают то, что в жизни Селии было единственным нераспустившимся бутоном. Увы, «фигуры», о которой не уставала страстно мечтать Селия, таки не получилось. Никаких выпуклостей, которые можно было бы облачить в полосатую блузку. Разочарование ее было горьким и сильным. Ей так хотелось, чтобы у нее была «грудка». Бедная Селия, родиться бы ей на двадцать лет позже: какой бы восторг вызывала ее фигура? Никаких упражнений для похудания не нужно было бы для этой изящной и далеко не костлявой фигуры.

А так в корсаж платьев Селии пришлось добавлять «подушечки» — искусно собранный рюшами тюль.

Селии так хотелось черное вечернее платье, но Мириам отказала — никакого черного платья, пока Селия не вырастет. Мать купила ей платье из белой тафты, бледно-зеленое ажурное, обшитое множеством ленточек, и бледно-розовое атласное с бутоном розы на плече.

Тогда бабушка извлекла из комода красного дерева, из нижнего ящика, отрез сверкающей бирюзовой тафты и предложила, чтобы бедняжка мисс Беннет попыталась смастерить что-нибудь из этого. Мириам ухитрилась тактично намекнуть, что, возможно, модное вечернее платье не совсем будет по силам бедняжке мисс Беннет. Шили из голубой тафты в другом месте. Потом Селию водили к парикмахеру и дали несколько уроков того, как самой делать прическу, а это было дело совсем не простое: спереди волосы накручивали на «раму», а на затылке укладывали массой локонов. Нелегко это тем, у кого, как у Селии, волосы были густые и длинные, ниже пояса, если их распустить.

Все это было чрезвычайно волнительно, так что Селия даже не заметила, что со здоровьем у матери стало лучше, а не хуже, как всегда.

Но внимание на это обратила бабушка.

— Надо же, — сказала она, — Мириам прямо как волчок стала.

Только многими годами позже Селия поняла, что переживала в то время ее мать. У самой у нее детство было безрадостным, и потому ей так хотелось, чтобы у ее малышки были все радости и развлечения, какие и должны быть у молоденьких девушек. А как Селия может «наслаждаться жизнью», если она, по сути, похоронена в деревне, где молодых людей ее возраста почти и нет.

Поэтому-то и была затеяна поездка в Египет, где у Мириам было много друзей — еще с тех времен, когда они с Джоном туда ездили. Чтобы раздобыть нужную сумму денег, она, не задумываясь, продала кое-какие акции из тех немногих, что были у нее. Селии не придется завидовать другим девушкам — она тоже будет «наслаждаться жизнью», как сама Мириам не могла.