Джесси Келлерман - Зной Страница 25

В некоторые из таких ночей она садилась в свой «додж» и ехала в «Каперко», чтобы снова прослушать последнее сообщение Карла.

Глория… это я…

REPLAY

Глория… это я…

REPLAY

Глория… это я…

Она начала побаиваться, что в конце концов повредит автоответчик. Скопировала микрокассету, привезла ее в дом Карла и держала на ночном столике, под рукой.

По вечерам, когда принимался трезвонить его телефон, Глория вскакивала с места в надежде, что это звонит он — сказать, что все случившееся было розыгрышем. Однако звонил всегда телефонный торговец, предлагавший мистеру Перрейра еще лучший тариф плюс месяц бесплатных междугородних разговоров — нужно лишь подписаться на двухлетнюю…

— Он умер, — говорила Глория и клала трубку.

Первое время подруги сочувствовали ей. Однако, упомянув о смерти Карла во второй или в третий раз, она обнаруживала, что глаза их словно стекленеют.

И как-то раз, завтракая с Барб, Глория услышала от нее: «Голубка, тебе подлечиться пора». Больше этой темы Глория не касалась.

Поскольку поговорить ей было не с кем, горе начало прорываться наружу, временами ставя ее в положения странные и унизительные. Ей приходилось одолевать искушение поведать о своих чувствах первому встречному: кассирше в «Ральфсе», рабочему автомойки, официанту стоявшего через улицу от ее офиса иранского ресторана. Ей хотелось, чтобы все поняли, почему она столь угрюмо задумчива — при такой-то хорошей погоде. Прохаживаясь по Санта-Монике, она с презрением взирала на встречных, на Тех, Кого Не Изводит Постоянная Тайная Мука.

Однако вспышка Барб заново преподала Глории урок, призабытый ею со времени смерти матери: большинству людей — и даже тем, кому ты по душе, — твои несчастья нисколько не интересны. Неразумно просить нормального взрослого человека испытывать слишком сильные чувства к кому-либо, кроме него самого, — ну, может быть, и его детей. В конце концов, это же Лос-Анджелес.

Вот и судья так сказал. Она — единственная. Второй раз в жизни на плечи Глории легло бремя одинокой скорби.

Как-то поздней ночью, в середине сентября, одиночество налетело на Глорию, точно пчелиный рой, раз за разом жаля ее, насылая перехватывающие дыхание приступы клаустрофобии. Она словно в колодец провалилась. Не понимая толком, что делает, Глория сорвала с телефона трубку и стала наугад тыкать в его кнопки. А услышав недовольное мужское ворчание, в ужасе бросила трубку.

Проведя пальцами по стене — ей необходимо было ощутить что-нибудь сплошное и вертикальное, — она пошла к кухонной нише и открыла Библию. Глория заглядывала в нее и раньше. На полях некоторых страниц (Бытие, 4; Числа, 35; Новый Завет — то место, где говорится об искушении в пустыне[42]) остались сероватые следы пальцев, свидетельства того, что они перечитывались далеко не один раз.

Поскольку ей требовалось заснуть, Глория решила просмотреть самые бессмысленные места Писания, запомнившиеся ей по утренним урокам в воскресной школе при церкви Всенепорочной Жертвы, которую она посещала когда-то с Мамой. И, открыв Библию на книге Паралипоменон, прочла первые три стиха:

Адам, Сиф, Енос,

Каинан, Малелеил, Иаред,

Енох, Мафусал, Ламех…

Этого хватило, чтобы раззеваться, впасть в благодарную апатию и направиться к спальне. Там она разделась и скользнула под одеяло, вдыхая аромат Карла, облекший, как облачко, ее голову.

И тут затренькал телефон.

— Алло? — произнесла Глория.

— Вы мне звонили?

Пауза.

— Алло? Вы мне звонили?

— Да, — признала она. — Простите, пожалуйста.

— Вы хоть знаете, сколько сейчас времени?

Глория взглянула на будильник:

4:47

— Простите, пожалуйста, — повторила она.

— Никогда, на хер, больше не зво… погоди, я…

Она почти опустила трубку на аппарат, когда услышала женский голос:

— Алло, кто это?

Глория, поколебавшись немного, ответила:

— Извините.

— Кто это?

— Извините. Меня зовут Глорией. Извините.

Черт. Зачем ты назвалась.

— Какая Глория? Мы знакомы?

— Нет. Извините, я…

— У вас голос какой-то расстроенный, — сказала женщина. — С вами все в порядке?

— Нет, — ответила Глория и почувствовала, что краснеет. — Вообще-то, нет.

«Это женщина», — сказала женщина.

«Да хоть Папа Римский, мне по барабану».

— Простите, что побеспокоила вас…

«Хоть призрак Авраама Линкольна, чтоб он сдох».

— Подождите, я перейду в коридор, чтобы муж смог заснуть…

Глория затрясла головой: нет-нет-нет; возвращайся в постель; возвращайся и гадай, что со мной стряслось, не проси рассказать тебе все. А то ведь расскажу.

— Послушайте, — сказала она, — извините меня…

— Да перестаньте вы извиняться. Я аспирантка. Социальные проблемы. Что у вас стряслось?

— Я… послушайте, это же полная нелепость. Прошу вас, извинитесь от моего имени перед мужем.

— С мужем все отлично. Для него заснуть — пара пустяков. У вас очень печальный голос; пожалуйста, расскажите, что случилось.

Пауза.

— Мой начальник, — сказала Глория.

— Да?

— Он умер.

— О, — сказала женщина. — Как жаль.

— Ничего не поделаешь.

— Он… болел?

— Нет.

— Вы были близкими людьми?

— Да.

— Как это грустно.

— Спасибо.

— Вы не хотите поговорить об этом? Могу дать вам мой рабочий телефон.

— Вы очень добры, — сказала Глория. — Спасибо, что уделили мне время. Думаю, мне надо попытаться заснуть.

— Весьма сожалею о вашей потере, — успела сказать женщина, прежде чем Глория положила трубку.

Глория занялась почтой Карла. Документы существенные — налоговые бумаги, квитанции службы социального обеспечения, просроченные счета коммунальных служб, письма его ипотечного брокера — она складывала в заведенную для них папку, чтобы передать затем Максин Гонзага. Документов этих скопилась целая груда — то были последние свидетельства интереса мира живых к Карлу Перрейра. И они продолжали поступать, ненасытно жаждавшие внимания, вползая, точно домашние муравьи, в почтовую щель на двери: каталоги торговцев одеждой, загодя одобренные кредитные карты с низкими НИЗКИМИ НИЗКИМИ годовыми процентными ставками, дисконтные карточки торговых сетей, мусорная почта гомеопатов (изготовлено из настоящего акульего зуба, избавляет от полового бессилия мгновенно!!!), церковные извещения. Раболепные просьбы благотворительных организаций о деньгах.

Куна раболепных просьб благотворительных организаций о куче денег.

По-видимому, в то или иное время Карл жертвовал что-то каждой из них. «Как и в прошлом, Ваша постоянная поддержка поможет нам обеспечить…» Письменные благодарности за прошлые пожертвования оборачивались просьбами о новых («…и мы надеемся, что Вы не забудете о нас и в этом сезоне отпусков…»).

Два таких письма ее попросту ошарашили. Она полагала, что католическая вера не должна была позволить Карлу жертвовать деньги абортной клинике, но вот оно, пожалуйста: «При установившемся ныне в нашей стране политическом климате фундаментализма Ваша щедрость смогла помочь нам защитить конституционное право женщины на выбор…»

И, словно желая уравновесить этот дар, Карл пожертвовал деньги и Национальному совету по пропаганде воздержания.

Второе письмо поступило из лос-анджелесской митрополии — от «Фонда кардинала Мак-Интайра» — и содержало благодарность за чрезвычайно щедрую дотацию. Известно ли ему, что постоянство дарений является необходимой предпосылкой актов христианского милосердия?..

Квитанция о получении дарения была датирована 4 июля. А составляло оно 10 000 долларов.

Глория и не знала, что Карлу были по карману столь крупные траты. И теперь ей оставалось только гадать, что он делал со своими деньгами все годы их знакомства.

Большая часть писем поступала от организаций, пекущихся о детях. От фонда «Загадай желание». От «Игрушек для малюток». От «Старших братьев — Старших сестер Южной Калифорнии». Некоторые содержали обращение непосредственно к нему, как если б он был главной опорой благодарившей его организации. Из чистого любопытства Глория позвонила в одну из них, в «Комнату Бет», клинику для дошкольников с острой необучаемостью.

— Это ужасно, — сказал, услышав о смерти Карла, страдавший острой шепелявостью директор клиники. — Просто ужасно. Он был для нас все равно что «Верный старик»[43]. Какая ужасная новость. Когда похороны?

— Похороны пока не назначены.

— Что ж, когда дата определится, пожалуйста, дайте мне знать, — сказал директор. — Мне хотелось бы увидеть его хоть раз, правда, я предпочел бы иные обстоятельства встречи с ним.