Рауль Мир-Хайдаров - Масть пиковая Страница 25

Технологию составления грязных писем он знал хорошо, потому-то и легко ориентировался в них, немало людей они с Миршабом скомпрометировали, довели до инфаркта. Если к иному человеку не имели подхода, писали сами на собствен­ное имя в прокуратуру анонимное послание, с чем и приступа­ли к делу. В какую бы он ни приходил организацию, всегда ин­тересовался – а как у вас идет работа с сигналами трудящих­ся? И при случае всегда снимал для себя ксерокопии с наибо­лее интересных доносов, затрагивающих определенный круг людей, для пополнения личного архива. У него с дружком дав­но появились планы обзавестись персональным компьюте­ром. В него они собирались подробнейшим образом внести все данные по анонимным посланиям. Они даже оплатили японский комплект «Агари», но человек по гостевой визе из США, которому они помогли по линии ОВИРа с выездом, за­держивался. Иным письмам он давал ход и даже контролиро­вал их выполнение, тут уж учитывались ближайшие планы и сводились счеты со старыми недругами. Поистине на волшеб­ном месте он оказался, оставаясь в тени, успел нанести кое-ко­му сокрушительный удар. Но не только перемирие или объе­динение враждующих кланов наблюдал он, иные, пользуясь временными успехами, дорвавшись до власти, старались све­сти счеты с теми, кто еще вчера им оказывался не по зубам. В ход тут шло все, и собственные возможности, когда оттирали от кормушек, выгоняли со всех престижных и хлебных должностей конкурентов, расправлялись и откровенными доносами, и анонимками, используя государственные рычаги и карательный аппарат.

За подобными затяжными боями Сенатор следил особо внимательно, учитывая свои сегодняшние интересы и расклад наверху, и перспектив не игнорировал. Иногда он со злорадством плескал в костер вражды бензин, переснимал на ксероксе доносы, анонимки, жалобы, адресованные в самые верха, и тут же отсылал противоборствующей стороне для принятия мер. Делал он это, конечно, анонимно, но почту такого рода тайно регистрировал. Чем черт не шутит, пути господни неисповедимы, может, клан выживет, придет к власти, тогда можно обратиться к нему и сказать, это я вас не бросил в трудную минуту, я считал справедливым поставить в известность о кознях ваших врагов. Аналогичные материалы он, естественно, пересылал другой стороне. Одно из отличий восточной среднеазиатской мафии, рожденной социализмом, от западноевропейской – это метод борьбы с конкурентом, там сводят лично счеты с обидчиками, тут больше в ходу делать это руками го­сударства, легально, так сказать, на законной основе, что выглядит пристойно и не привлекает внимания общественности. Не оттого ли в Средней Азии гипертрофированное почитание чина, должности, и не потому ли так рвутся к постам? Да и не черта ли это нашего общества в целом?

Параллельно такие вот философские мысли одолевали доктора юридических наук Акрамходжаева. Будь у меня время, размышлял он однажды, сокрушаясь, я бы написал трактат «Должность и преступность». Наверное, человечество потеряло из-за его занятости удивительный по наблюдениям и выводам труд, предметом он владел в совершенстве, преступность знал не понаслышке и должностями аллах не обидел.

Арест первого секретаря Заркентского обкома партии, вы­звавший в регионе шок, оказался роковым не для него одного. Непонятно, что успел предпринять он за две недели до задер­жания, предупрежденный верным вассалом, но действия его оказались непредсказуемыми для многих. За одно изъятие у него десяти пудов золота и почти шести миллионов наличны­ми деньгами он, как говорится, без суда и следствия тянул на высшую меру, наверное, исходя из этих обстоятельств они с Шубариным и выстроили тактику зашиты.

Он добровольно и без сожаления расстался с наворован­ным богатством, сердечно признался, что запутался в жизни, нанес партии непоправимый вред и хотел бы, по его словам, раскаянием и помощью следствию искупить вину перед обще­ством. Следствие, воспользовавшись раскаянием секретаря обкома, пустилось на тактический ход, объявив, что Тилляходжаев в закрытом судебном заседании приговорен к рас­стрелу и что приговор обжалованию не подлежит. Как оживи­лись, приподняли головы многие арестованные чиновники из партийного и государственного аппарата в московской тюрьме под романтическим названием «Матросская тишина». Все, что только можно было свалить, они дружно перекладывали на Анвара Абидовича, какой с мертвеца спрос.

Следователи терпеливо фиксировали заведомую ложь и по вечерам показывали протоколы допросов Тилляходжаеву, вы­зывая у того справедливый гнев, бывшие коллеги в подлости и коварстве превзошли все его ожидания. Учитывая эмоцио­нальность секретаря обкома, вспышки возмущения надо было видеть, а еще лучше снимать на видеокассеты, такие бурные сцены не удавались и гениальным актерам. Не менее интерес­ными оказывались очные ставки с оговорившими его сорат­никами по партии, с соседями по многочисленным президиу­мам. Что и говорить, трудной ценой он выторговал себе жизнь. У него осталось одно желание – умереть в собственной посте­ли, оттого и старался угодить следствию, чтобы за рвение ско­стили ему и те пятнадцать лет, что получил он взамен расстре­ла.

Чистосердечное признание и раскаяние бывшего хозяина Заркента многим в республике не понравилось, дважды пыта­лись подпалить его дом, чтобы укоротить язык, но дважды поджигателя в последний момент настигала пуля в затылок. Двое убитых с канистрой бензина у глухого дувала дома Тилляходжаевых наводили на серьезные размышления, от семьи отступились, третьего смельчака не нашлось. Артур Александ­рович оставался верен своему слову и страховал семью своего покровителя надежно, ровно год в семье под видом родствен­ника жил незаметный парень по имени Ариф, стрелял он всег­да на звук, пользуясь глушителем, промашка исключалась.

Спас Анвару Абидову однажды жизнь и Сухроб Ахмедо­вич, он случайно узнал, что, когда Тилляходжаева привезут в Ташкент на очную ставку с одним высокопоставленным чело­веком, находящимся еще у власти, его отравят. Деталей и ис­полнителей заговора против секретаря обкома он не знал, но посчитал своим долгом поставить Шубарина в известность. Японец встал за своего бывшего покровителя стеной, что, в об­щем-то, понравилось Сенатору. Японец и потребовал, чтобы он немедленно поставил в известность КГБ, что прокурор и сделал.

Вслед за Анваром Абидовичем последовал арест еще цело­го ряда крупных деятелей, что вновь явилось полной неожи­данностью для населения, да и партийного аппарата тоже, взя­ли под стражу всю коллегию Министерства хлопководства ре­спублики во главе с министром. Никто из них, как и заркентский секретарь обкома, ни в чем не отпирался. Судебный про­цесс, проходивший в Москве, поразил разложением даже тако­го циничного человека, как Сухроб Ахмедович. Члены колле­гии ведущего министерства хлопкосеющей республики выгля­дели просто жалкой шайкой жуликов, погрязших в беспрос­ветной пьянке и воровстве. Дня не проходило без коллективно­го застолья, пили в рабочее время, в служебных помещениях, в кабинете самого министра и многочисленных залах. «Трактир какой-то, а не министерство», – охарактеризовал один из обвиняемых собственное ведомство. Как же в такой атмосфере не воровать, не приписывать? Марочные коньяки каждый день не по карману даже членам правительства.

То, что ни один член огромной коллегии хлопковой про­мышленности Узбекистана не избежал соблазна приворовывать из государственной казны и за деньги шел на что угодно, на любые приписки, подлог, фальсификацию, натолкнуло его на важную мысль. Он раньше других вычислил, что весь но­менклатурный аппарат, сложившийся при Рашидове и в прин­ципе подобранный им лично или его доверенными людьми, как и осужденные члены коллегии, рано или поздно будут сме­тены подчистую. Нет, ни на одну карту из прежней номенкла­турной колоды человеку с долгосрочной и твердой програм­мой ставку делать нельзя, все они повязаны старыми грехами, и за любым из них при нарождающейся в стране гласности появится грязный хвост.

Ставку нужно делать на других, и прежде всего на таких, как он сам, кого раньше по тем или иным причинам не подпу­скали к дележу пирога. Наверное, они мало чем будут отли­чаться от своих предшественников, зато у них нет дурно пах­нущего хвоста, негде было вымазаться.

Открытие сие столь возвысило Сухроба Ахмедовича в соб­ственных глазах, что он даже внешне переменился, стал хо­дить еще более важно и отвечать на вопросы с долгими и глубокомысленными паузами, словно уже бегали за ним по пя­там и стенографировали для истории каждое его слово. Пере­менилось, и заметно, его отношение ко многим коллегам по Белому дому, как называл белоснежное здание ЦК на берегу Анхора Салим Хасанович, особенно к вышестоящим. В одно утро Сенатор понял, что все они временщики, прозрение под­тверждалось и материалами на многих из них, которыми он конфиденциально располагал. Метать перед ними бисер, как продолжали делать все вокруг, следуя укоренившимся в этих стенах традициям, оказывалось глупым, да и не модно, не в духе времени, при демократических взглядах и манерах ново­го генсека.