Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро! Страница 25

Я внимательно слушал историю моих несчастий из уст человека, считавшего меня убийцей. Консепсьон склонила голову и, казалось, ничему не внимала.

– …Все складывалось отлично для этой пары. Им оставалось только собрать немного денег, чтобы предстать перед священником в церкви, но вдруг появился третий персонаж, тоже тореро,- красивый, веселый, беззаботный, блестящий парень, которому удалось понравиться сеньорите. Покинутый цыган отрекся от корриды и многообещающей карьеры, и с тех пор в его сердце поселилась глубокая ненависть к тому, кто украл у него счастье и сломал жизнь. Он существовал только с мыслью о мести, которая стала целью его жизни и терпеливо, годами ждал такой возможности. Но неожиданное решение человека, которого он ненавидел уйти с арены, лишило его возможности возмездия. Могу только догадываться, что значила эта новая неудача для него. А потом произошло чудо. Его недруг решил вернуться на арену, и тогда в голове нашего цыгана зародилась одна дьявольская мысль. Ему нужно было сделать из своего противника посмешище, нужно было, чтобы его пинали и освистывали. Но первым желанием отвергнутого влюбленного было унизить его не только в глазах публики, но, главное, еще в глазах жены. Должна же она была наконец понять, чего стоит тот, которого она предпочла. Кампания в прессе ничего не дала, и тогда цыган убил Гарсиа, убил Алохья, чтобы создать атмосферу подавленности, в которой его противник не сможет долго устоять и обязательно допустит смертельную ошибку. Преступник не рассчитал только одного: эта женщина не сможет простить ему всего этого, когда он предстанет в своем настоящем обличье. Что вы скажете об этой небольшой истории, дон Эстебан?

– Что это - полный абсурд.

– Это ваше мнение…

– Вы допустили две ошибки, дон Фелипе. Первая - вы не можете утверждать, что я люблю Консепсьон по-прежнему; вторая - если бы я захотел отомстить, мне пришлось бы убить не Луиса, а Консепсьон. Ведь не взял же он ее силой! Она сама пошла за ним. Это Консепсьон меня обманула, а не Луис.

У Консепсьон от раздумий появились на лбу морщины. Она вмешалась:

– Тем не менее, Эстебан, только что ты говорил, что Луис начинает бояться…

Марвин что-то воскликнул, и Консепсьон обернулась к нему:

– Он просил убедить его навсегда оставить корриду.

– Предвидев, и не без оснований, что дон Луис откажется это сделать!

– Может быть… И все же, дон Фелипе, существует третий аргумент в пользу этого бедняги Эстебана. Ему нечего рассказывать о муже, которого я знаю лучше кого-либо. Я совершила ошибку и готова расплатиться за нее, сеньор.

Мой обвинитель смолк и вышел, даже забыв попрощаться.

Пока Луис отдыхал в Альсире, он заметно растерял свой задор и не хотел тренироваться под предлогом, что в Хуэске, где он должен был выступать, арагонцы, которых он неизвестно почему недолюбливал, и так увидят зрелище. Я же в это время направился в Мадрид с миссией, которую мне предстояло выполнить уже во второй раз.

Войдя в барак, где ютились Ампаро и семеро детей, я почувствовал, что у меня от волнения отнялись ноги. Вдова Рафаэля, сидя на стуле со скрещенными на переднике руками, спросила:

– Что вы хотите?

– Сеньора, я пришел…

– Вы отняли у меня Рафаэля… У меня больше нечего взять. Что вам еще нужно?

– Вы скоро получите большую сумму, которая позволит вам несколько лучше устроиться.

– И что?

– Ничего. Я хотел бы сказать, что сочувствую вашему горю…

– Вы лжете…

– Но, сеньора…

– Вы лжете! Никому никогда не было дела до нас. Никто не спрашивал, досыта ли едят мои дети и ели ли они когда-нибудь досыта, сеньор. Никто ни разу не помог Рафаэлю найти работу, которая позволила бы нам хоть как-то жить. Его жизнь никого не интересовала, а теперь вы хотите сказать, что его смерть что-нибудь для кого-то значит? Вы - лжец!

– Уверяю вас, что…

– Уйдите…

Я выскользнул за дверь, не дожидаясь худшего. Я не был рассержен. Мне было стыдно. В самом деле, дон Фелипе не намного ошибся, сказав, что на моей совести - две смерти.

Вернувшись в Альсиру, я, к моему удивлению, застал там дона Амадео, который, по его словам, заехал, чтобы повидаться. Этот предлог был смешон: через день мы все вместе должны были отправиться в Хуэску. У импрессарио, конечно же, было что-то на уме, и мне очень хотелось узнать, что он скрывал. Рибальта раскрыл свои карты сразу же после обеда, за которым мы собрались все вместе. Обратившись ко мне, он начал:

– Дон Эстебан, вы были у вдовы этого несчастного Алохья?

Его вопрос меня удивил, ведь он был прекрасно осведомлен о моей нелегкой миссии.

– Конечно…

– Невеселые дела, дон Эстебан… Вчера - Гарсиа, сегодня - Алохья, а кто завтра?

Чего он этим добивался? Во всяком случае, у него была странная манера успокаивать Луиса, который делал вид, что ничего не слышит и продолжал есть фрукты. Не получив поддержки, дон Амадео, после некоторого колебания, продолжил:

– Я вам должен сказать одну очень деликатную, и даже трудную вещь…

Мы с интересом смотрели на него.

– Так вот… Эти две смерти произвели на меня такое глубокое впечатление, что я подумал: даже если я потеряю много денег и не смогу оплатить все свои долги, я ни в коем случае не буду в обиде на дона Луиса, если он решит оставить эту затею.

Так вот в чем было дело!

Вальдерес с удивлением посмотрел на него:

– Я? Оставить? Но почему?

Дон Амадео смутился и пробормотал:

– Чтобы… я не хотел бы, чтобы с вами что-то случилось, дон Луис. Ведь это же мне пришла в голову мысль о вашем возвращении…

– И я вам за это очень признателен.

– Да, но я чувствую себя в ответе перед вами, перед сеньорой.

Луис неожиданно отодвинул тарелку.

– Послушайге, дон Амадео, давайте договоримся один раз и навсегда. Ваше дело - заниматься организацией, а мое - выступать. Когда вам надоест ваше занятие,- вам достаточно будет об этом сказать прямо; если же мне надоест выступать, то я перестану это делать, не спрашивая ни у кого разрешения. И вообще, дон Амадео, если вы боитесь за свои деньги…

Тот подскочил на стуле, словно его ужалила оса.

– Я боюсь не за свои деньги, а за вас, дон Луис!

– В таком случае, будьте спокойны, амиго. Мне вовсе не хочется умирать, и я сумею предпринять необходимые меры предосторожности!

Консепсьон, сухой тон которой нас удивил, с горечью обратилась к мужу:

– Неужели ты думаешь, что Гарсиа и Алохья хотели умереть?

Вальдерес схватил тарелку с десертом и с яростью бросил ее на пол. Она раскололась на маленькие кусочки.

– Замолчи!

Никогда прежде я не слышал, чтобы Луис так разговаривал с женой. Единственным объяснением этому я считал страх, тот самый, появление которого я заметил в Ла Коронье. Он продолжал свою медленную работу.

– Замолчи, Консепсьон! Все замолчите! А вы, Рибальта, просто вы боитесь, что я не выдержу, и ваши грязные деньги пропадут!

– Уверяю вас…

– Замолчите! А тебе, Консепсьон, уже удалось швырнуть меня оземь пять лет тому назад, но предупреждаю, сегодня это у тебя не получится!

Не досталось только одному мне. Луис встал и, не извинившись, вышел из комнаты. Дон Амадео был огорчен больше всех:

– Извините меня. Я начал этот разговор не из плохих намерений, наоборот… Я надеялся, что дон Луис поймет.

Я попытался успокоить его:

– Сейчас Луис просто не в состоянии слышать что-нибудь подобное. Уверен, что после смерти Гарсиа, гибель Алохья очень сильно его потрясла. Он боится, чтобы опасения не переросли в панику. И если хотите знать мое мнение,- он недалек от срыва. С ним нужно быть очень деликатным.

И добавил для Консепсьон:

– …И не обращать внимания на его слова и жесты, которые, скорей,- защитная реакция.

Она улыбнулась мне:

– Спасибо, Эстебан…

– С вашего позволения, я пойду к нему. Нехорошо оставлять его одного в такой момент.

Я нашел Луиса сидящим у дерева, под которым у меня произошел первый серьезный разговор с Консепсьон. При звуке моих шагов он поднял голову с самым агрессивным видом, но, увидев меня, успокоился.

– А, это ты…

Я сел рядом с ним.

– Что с тобой, Луис?

– Мне опротивел этот Рибальта со своими деньгами! Чего ему бояться? По сравнению с моим первым выступлением во Франции нам платят все больше и больше. К концу сезона я буду получать столько же, сколько Домингуин!

– Ну а Консепсьон, она-то думает не о деньгах, Луис.

Он неприятно рассмеялся.

– Да уж! Все ее счастье состоит в том, чтобы собирать апельсины, продавать их, один раз в неделю заезжать в Альсиру, чтобы разыгрывать там светскую даму, и один раз в месяц ездить в Валенсию, чтобы тратить эти деньги. Она стала крестьянкой в большей степени, чем те, кто не выезжал отсюда, не знаю уже в котором поколении! Но я, Эстебан, не из этой породы! Я рожден не для того, чтобы стоять в конюшне! Мне нужен воздух, движение, риск, музыка.