Алексей Макеев - Врачебная тайна Страница 25

С последнего сеанса я возвращался, ощущая себя немного мошенником. Знал уже, что завтра за нами приедут из учебки. На скамье, в стороне от корпуса нашего отделения, увидел Люцию, а она увидела меня. Словно фонарик в душе включился, потом зазвучала одинокая струна: последний вечер. Как же так?.. Я подошел:

— Привет.

Она кивнула. Видя, что продолжаю стоять перед ней, сказала:

— В ногах правды нет.

— Некоторые отчаявшиеся солдаты срочной службы считают иначе. — Я опустился на скамейку рядом.

— Закончил портрет? — спросила моя грустная девушка. Точнее — просто грустная девушка, не моя.

— Дорисовал, галопом по Европам. Но заказчик остался доволен… Могу приступить к вашему портрету, — предложил неожиданно для самого себя.

Она посмотрела с удивлением:

— Есть время?

— Ночи хватит.

Люция вновь посмотрела на меня. Я демонстрировал свой профиль, упершись взглядом в стену корпуса КВО. Люция вздохнула:

— Да нет уж, не стоит.

Таким тоном говорят: «Вот нет грибов, и опята — тоже не грибы». Отчего ее светлая грусть? Оттого, что лето кончилось? Что мафия разбежалась (кое-кто в прямом смысле — сбежал)? Что нет в жизни счастья?..

«У-ужин!» — послышалось из отделения.

— Ужин, — повторила Люция для меня.

— Да ну его!

— Ну да, ты же из гостей…

— Я — с работы, — возразил я.

— А хотел еще и ночью поработать?

— Это не работа.

— А что?

— На ушко скажу.

Она не успела опомниться, как я дотянулся губами до ее ушка и рядом с маленькой золотой сережкой с крохотным камушком осторожно и медленно поцеловал. Люция не мешала. Я отстранился и посмотрел на нее. Она сидела, опустив глаза. Что дальше? — говорила ее поза. Я притянул ее за плечи и стал целовать в губы. Превращение воздушного образа в осязаемую женщину вновь разожгло дьявольский огонь. Она не сопротивлялась, но и не отвечала. Я снова отстранился, чтобы посмотреть на нее. Не поднимая глаз, она спросила:

— И что? Ты завтра уезжаешь.

Я поцеловал ее:

— Я бы рад не уезжать, да… ничего не поделаешь, — прошептал ей.

— Вот именно. Ничего не поделаешь.

— Но я сдам экзамены… — снова поцелуй, — …съезжу на учения… — еще поцелуй, — …получу отпуск… — поцелуй, — и приеду к тебе. А после распределения начальник госпиталя вернет меня сюда, если распределюсь неподалеку.

— Ты сам веришь в это?

— Абсолютно.

Она покачала головой, но стала отвечать на мои поцелуи. Мы просидели до полуночи, откровенничая про свое детство и целуясь. Вроде бы не маленький уже, а все равно это занятие мне очень понравилось. Всякие грязные мысли типа напроситься к ней в гости в перевязочную, пришлось отвергнуть, помня предыдущую неудачную попытку обольщения. Чтобы чего-то добиться от правильной девушки, мне, видимо, придется жениться на ней, решил я. Женюсь, потом подумаю, что делать дальше… Найдя счастье там, где меньше всего ожидал, — в армии, я пытался делать вид, что ничего особенного не происходит.

Сержант Рубликов, явившийся из учебки, не оценил до конца, что провожают нас с Перепелкиным, как героев.

— Готовьтесь, «передвижники»! — сказал он, приглашая в «уазик». — Уж вас там встретят!

Зловещая роль автомобилей Ульяновского автозавода в нашей истории давно была мной подмечена.

— Серега, нас везут для демонстрации оптического эффекта, — сказал я потихоньку Перепелкину. — Показать, как белая полоса жизни превращается в черную прямо на глазах!.. Не знают, — добавил я, чтобы подбодрить товарища, — что на их заготовку у нас своя имеется. Не то чтобы она нами придумана… Но посмотрим, чья смешнее.

Я имел в виду инструкции Доктора Шрама. Оказываясь в одной упряжке с натуральными бандитами, дедовщины начинаешь бояться значительно меньше, — заметил я, — а уставщина так вообще представляется не страшнее распорядка пионерского лагеря. Тут другим лагерем пахнет…

Едва попав во взвод, сразу поняли, какую силу набрал без нас Бочков. Студенты помалкивали, когда боксер говорил. Держался так, словно уже при должности.

— Видали? Явились, болезные! — кивнул он на нас с Перепелкиным окружающим его, как обычно, «кислым рожам». Ну, что с таким делать? Не я первый начинаю!

— Являются, Бочков, знаешь кто?.. — ответил ему с усмешкой. — Мы не такие страшные. Не надо нас демонизировать!

Бочкову не понравилось, что во взвод вернулись реальные оппоненты, которых ему в отличие от студентов никогда не построить. Он вовсю вживался в роль сержанта с подачи Рубликова. Даже сидел на передатчике и пиликал классу точки тире. Я вдруг ощутил физическое удовольствие от наших «элероников» и «текущих баков». Давно не принимал — соскучился. Словно на велосипед сел весной, впервые после зимы. Когда что-то получается, это приятно. Даже если другим неприятно то, что у тебя получается. Бочков хотел нас с Серегой приткнуть — давно не тренировались, и все увеличивал темп. По реакции прочих я понял, так быстро без нас не передавали. Однако врагу назло, все успел записать.

— Читаем, — распорядился преподаватель, недоделанный, на мой взгляд, не только по части преподавания. — Смелков!

Я прочитал текст от начала до конца. Видел, что будущий сержант рад был бы докопаться, да не до чего. Перепелкина он экзаменовать не стал, — ему я был нужен.

— В морзянку ты врубаешься, Смелков, — подал голос Рубликов, наблюдавший из угла, как его протеже ведет урок. — Только гонору у тебя!..

— Как недавний пациент кожно-венерологического отделения, товарищ сержант, осмелюсь доложить, что гонор — это лучше, чем гонорея.

Я видел, что заматеревшие курсанты достаточно вольно общаются с сержантами — последние недели доживают в учебной части. Атмосфера изменилась, это чувствовалось. Скоро малый дембель!

Бочков, видно, поставил своей целью доказать, что я и Перепелкин праздника не заслужили — сачки, мол, и все такое. Я, как мог, весело ему отвечал, стараясь напхать как можно больше добрых слов.

Между тем возле курилки нарисовался Гантауров с парой друганов. При нем Бочков как-то примолк сразу. Предводитель горняков неожиданно обрадовался:

— О, Борода! Здорово! — Он протянул мне руку, как старому знакомому. — Ты, говорят, забил на все? В госпитале балдел?

— Здравствуй, Эдик. Не верь злым языкам. Балдеет корова перед тем, как отелиться. Я работал. Вот, с Серегой клуб в госпитале оформляли.

— Что, в натуре? И как, оформили?

— А то! — Я похвастался командирскими часами. Бочков, оправдываться перед которым я считал ниже собственного достоинства, припух окончательно.

На фоне возмужавших, потолстевших «курсов» сержанты стали менее заметны. Я имел основания полагать, что кое-кто из аборигенов учебки под шумок всеобщего воодушевления и возбуждения захочет довершить свои темные дела, начатые ранее. Назвать их «делишками» язык не поворачивался, слишком серьезные последствия уже возымели. Как ни хотелось, но надо было лезть в самое осиное гнездо. К счастью, благодаря Десантуре из КВО я знал, какое лицо надо делать при этом. Такое и сделал, когда попер прямо на кладовщика Алимбаева, греющегося на солнышке на пару с Поваренком на скамье возле столовой.

— О! Кого я лицезрею! — воскликнул Али Баба. — А ну, ходи сюда!

— Бог с вами, товарищ сержант! — ответил я. — У нас, к счастью, есть, куда ходить. Там, за казармой, белый домик, — напомнил ему.

— Че, прикололся, да? — прищурился на меня кладовщик. Я опустился рядом с ним на скамейку.

— Не понял, боец? — Он выпучил на меня глаза. — Я тебе что, сесть предлагал?

— Ну, сесть может только прокурор предложить, но, надеюсь, не мне… Пойди, покури! — предложил я, перенявший лучшие привычки госпитальной мафии, Поваренку. — У меня к товарищу сержанту разговор имеется.

— Чего?! — полезли глаза на лоб теперь у Поваренка. Мне все больше нравился эффект, который производили мои слова. Начинал понимать садистов.

— У тебя голос прорезался?!! — удивился очень сильно и Али Баба. Как бы не кинулись на меня раньше времени!

— Полномочия появились, — объяснил я. — Люди с тобой побазарить попросили.

— Какие люди?.. — спросил было Али Баба, но, внимательно посмотрев на меня, кажется, начал догадываться, что наглость моя, человека, получившего прежде темную, на что-то опирается.

— Я могу при нем, если хочешь, мне по фигу. А вот тебе — не уверен, — объяснил ему.

— Блин! Даже заинтриговал, — сказал Али Баба с издевкой. — Ну-ка, погуляй, — велел он Поваренку. — Мне самому интересно стало, что он такое скажет?

Когда Поваренок, готовый закипеть, как его котел в варочной, от испытанного унижения, ушел, я заговорил:

— Короче, несколько ящиков консервов — «Говядина тушеная. Армейская» — из нашей учебки оказались в магазине на станции Борзинской, где госпиталь.