Александр Ольбик - Ностальгические хроники (сборник интервью) Страница 25

Когда мы встретились в Токаревой, она неожиданно для меня заявила: "Очень хочу увидеть Бориса Николаевич живьем, он сейчас здесь, в Юрмале..." Не знаю, какой писательской интуицией она руководствовалась, только я действительно по журналистским делам собирался идти в санаторий "Рижское взморье", где должен был состояться саммит руководителей Литвы, Эстонии и Латвии.

Блат - великая вещь: за металлическую ограду резиденции Беньямина, где уже полно было спецназовцев в камуфляже и телохранителей в цивильных, неброских костюмах, нас пропустил начальник ельцинской охраны Александр Коржаков.

Мы стояли у парадного входа, огражденного балюстрадой, когда подошли Горбунов, Рютель и Ландсбергис. Охрана напоминала струны, которые кто-то до отказа натянул, а забыл отпустить... Затем появился Ельцин - он был один, прямой, как эталонный метр. Темно-синий костюм, великолепно сидевший на нем, подчеркивал его стройность и вместе с тем некоторую скованность. И если "триумвират прибалтов" (Горбунов, Рютель, Ландсбергис) прошествовал мимо стоявших у дверей журналистов, поприветствовав их кивком головы, то Ельцин поступил как истый джентльмен: он подошел к Токаревой (единственной среди нас женщины) и протянул ей руку. Я видел, как зарделись ее щеки, как она подняла на Ельцина свои глазки-вишенки и сдержанно произнесла: "Здравствуйте, Борис Николаевич". Мне показалось, что в ее взгляде, словно на табло счетчика Гейгера, запрыгали циферки отсчета - это внутренний писательский анализатор принялся за работу... Позже она скажет про лицо Ельцина, что его лицо ей показалось как бы забальзамированным... Действительно, лик будущего президента России в тот предзакатный час был напряженным, кожа сухая, натянутая, золотисто-охристого оттенка.

Никто из нас тогда, конечно, не мог даже предположить, какие воистину эпохальные события последуют через год (августовский путч, отречение от "престола" Горбачева, Беловежская пуща, распад, всеобщая "заграница"), которые самым невероятным образом скажутся на судьбе каждого, кто оказался тогда на Великом перепутье...

... На вокзал мы возвращались втроем: к нам с Токаревой присоединился редактор московской газеты "Позиция" Сергей Трубе. Все мы были под впечатлением "ельцинской ауры" и дальнейшая беседа с писательницей протекала на этой же эмоциональной ноте. Однако время нас постоянно обгоняет - секунда за секундой, минута за минутой...

И вот что мы с ней в тот жасминный вечер наговорили.

- Виктория, если бы вам предложили стать министром культуры России, согласились бы?

- Я вообще не лидер, я, пожалуй, ведомый. Но должна обязательно знать, что тот, за кем пойду, защищает правое дело. Когда-то мне пришлось работать пианисткой-аккомпаниатором. Если у певца все получалось, то успех он принимал на себя, но за поражение тоже расплачивался сам. Потом я была сценаристом, и это тоже второй человек, первый - все же режиссер. Мне так удобнее, на вторых ролях я себя лучше чувствую.

- Значит, вопрос о министре культуры снимается?

- Я свое место министра (смеется) отдаю Говорухину. Он умеет и любит играть по-крупному, всегда на руках имеет козыри. Однажды он пригласил меня в Одессу, где проходил кинофестиваль "Золотой Дюк", и я была свидетельницей, как он там играючи работал. Будто руководил гигантской массовкой, управляя человеческими страстями. У Говорухина очень много общего с Борисом Ельциным. Он тоже без живота, тоже имеет товарный вид, он убедительный, рулеточный, ему все под силу. Но самое ценное его качество - он не "групповой". Он сам по себе. А это очень важно, потому что в культуре задействовано много людей разных национальностей. Причем людей амбициозных, легкоранимых. И справиться с этим "групповой человек" просто не в состоянии. Вот, скажем, Никита Михалков - групповой человек, он способен интересы коллектива передоверить интересам какой-то одной группы. И тогда получится крен, "лодка" одним бортом будет зачерпывать воду, а значит может перевернуться.

Что такое творец? Творец - как беременная женщина, вынашивающая плод. Как правило, это глубоко эгоистическая конструкция, которая все всасывает в себя. Правда, потом он все отдает в виде художественного произведения. Талант же руководителя заключается в другом - это альтруист, который себя разбрасывает, отдает налево и направо, отщипывает от себя и другие отщипывают от него куски. Руководитель для других, творец - для себя. Они антиподы. И настоящий творец не может хотеть руководить...

- Что значит для вас - писать книги? И как вы работаете - каждый день, через день, три раза в неделю? Какое время суток для вас самое подходящее?

- Для меня писание - как для алкоголика бутылка. Я без этого жить не могу. Скучно... В основном работаю только в первой половине дня, потому что моя кривая замыкается на творческом градусе именно в это время. Пишу, конечно, каждый день - по три часа, но для творчества этого вполне достаточно. Хотя Гарсиа Маркес, например, работает с восьми до трех. Мой творческий график - с одиннадцати до двух часов дня.

- Что может выбить вас из творческой колеи? Какие-то, допустим, политические события, в которых сейчас недостатка нет...

- Я не выбиваюсь... Конечно, остаться в стороне при общей политизации сложно, потому что политика вошла в мир каждого человека. Сейчас уже неважно жить вне этого, и я ловлю себя на том, что охотно говорю на политические темы, и мне все интересно - а как теперь, что нас ждет, а что Борис Николаевич, а что Михаил Сергеевич? И что будет здесь, в Риге, в Литве?.. Понимаете, политика стала частью нашей жизни, и без этого уже - как без книги... Даже такой аполитичный человек, как я, уже не может без всего этого...

- К какому жанру вы сами относите свои произведения?

- Мою первую книгу "О том, чего не было" критики обозвали "фантастическим реализмом". Человек приходит в зоопарк, входит в клетку гималайского медведя, и тот его не выпускает. И человек живет с гималайским медведем. Близкие воспринимают это как протест - приходят друзья, жена, директор завода, уговаривают, обещают какие-то блага, только чтобы он покинул клетку. То есть свою сущность можно выразить лишь с помощью какого-то выверта: или залезть в клетку к медведю, или "купить" шапку-невидимку... У меня есть рассказ "рубль шестьдесят - не деньги", и там мой персонаж за рубль шестьдесят приобретает в магазине шапку-невидимку, надевает ее на себя и ходит среди людей, все о них узнает. Эти фантастические сюжеты нужны были для того, чтобы выйти на какую-то нравственную проблему, на какую-то жизненную правду - они служили своего рода скальпелем для препарирования действительности. Но такие приемы применялись не от хорошей жизни, а лишь потому, что писатель не обо всем мог говорить открытым текстом. А вот если человек обитает в клетке, а рядом живут люди своей обычной жизнью, тут можно с помощью ассоциаций воздействовать на самые нижние этажи подсознания. Но сейчас это уже никому не надо, люди хотят узнать свою историю, правду о государстве, и гласность помогает им это сделать.

Журнал "Огонек" своими публикациями просто перевернул наше сознание. Он ведет колоссальную просветительскую деятельность. Я знаю, Борис Николаевич обижен на Коротича за то, что тот не опубликовал его интервью, когда Ельцин был в опале. Но при всей моей любви к Борису Николаевичу, я все же Коротича не отдам. Потому что Коротич, как Спартак, совершал такие поступки, которые далеко не каждому под силу. И то, что он отказал "любимцу публики" в паблисити, это тоже поступок. Коротич - это Ельцин номер два. Людям сейчас нужна духовная пища совершенно нового наполнения и нужны лидеры, подобные Ельцину и Коротичу.

- Двери и окна настежь, свежие сквозняки, бодрящие ощущения - все это так, но коснулись ли вашего писательского нутра все эти изменения?

- У меня такое состояние духа, как будто я только вчера закончила институт и вся жизнь еще впереди. На меня очень большое влияние оказал рассказ Довлатова "Мой двоюродный брат", напечатанный в "Огоньке". Когда я его прочитала, меня словно руками толкнули в грудь. Я буквально остолбенела и подумала - может, вот это и есть моя дорога: работать только в документальной прозе? И тогда у меня родилась мысль написать рассказ, который будет называться "Сентиментальное путешествие". О том, как наша группа туристов в период застоя поехала в Италию и там сбежал один наш соотечественник. Я даже знаю начало повести: "Ой, только не вздумайте наряжаться, вставать на каблуки, - брезгливо предупредила толстая тетка, инструктор райкома. - Никто там на вас не смотрит, никому вы не нужны..."

- Кто-то из ваших коллег назвал вас "валютной писательницей".

- Слава Богу, что по-другому не назвал... Проблемы моих героев близки и западной публике. Наверное, поэтому они меня так обласкали.

- В чем это выражается?

- Например, мне там говорят: "Ты такая "знакомая писательница". Почему ты сама ходишь в магазин?" "знакомая" - это значит знаменитая... С их точки зрения, "знакомая писательница" не должна сама ходить в магазин.