Буало-Нарсежак - Жизнь вдребезги (пер. Райская) Страница 25

— Знаю, — шепнул он. — Я почувствовал. Только не надо огорчаться… Ты еще слишком слабенькая.

Она повертела головой, не отрывая ее от подушки.

— Послушай, — сказал он, — а как раньше… нет, скажи мне. Посмотри на меня.

Она открыла и снова закрыла глаза.

— Раньше получалось лучше?.. И до конца?.. Ведь так? Я что, делаю это хуже, чем другие?

Сейчас он все испортит. Но он уже ничего не мог с собой поделать. Напрасно повторять себе, что в их неудаче нет ничего странного, иначе и быть не могло… Он поднялся и ушел в ванную. Ему хотелось окунуться в воду, чтобы успокоиться и попытаться забыть другого, того, кто, конечно же, в постели обращался с ней грубо, как скотина, и о котором она, возможно, сожалела в эту минуту. И разве все то, что он ей дарил — восхищенная нежность, удивлявшая его самого преданность, — не оказалось нелепым и почти смешным? Доброта? Еще один способ остаться в дураках! Толком не вытершись, набросив на плечи полотенце, он вернулся к Клер. Она даже не попыталась натянуть на себя одеяло — так и лежала распластанная, словно жертва насильника. Он сердито поправил одеяло.

— Клер… Послушай меня… Сейчас у нас с тобой ничего не получилось… Может, все дело в твоей болезни… Или я оказался не на высоте… Но мне вдруг пришло в голову, что существует и другая причина…

Он властно взял Клер за руку и пробежался пальцами по артерии, нащупывая то местечко, в котором билась сама жизнь, и кровь, пульсируя, выдавала все ее тайны…

— Возможно, ты не слишком довольна собой, — продолжал он. — Или скрываешь от меня что-то постыдное. Поэтому-то ты и не испытала удовольствия… Если дело в этом, нам раз за разом придется терпеть неудачу. Понимаешь? Мы останемся чужими друг другу.

Она так и не открыла глаз, но пульс заметно участился.

— Мы разочаровали друг друга как любовники… Но ведь мы с тобой отлично ладили! Потому-то я и имею право знать… В твоей жизни есть кто-нибудь?

Теперь он заговорил совсем как его мать! Он передернул плечами.

— Ты замужем?

Она попыталась вырваться, но не смогла. Он крепко держал ее за руку. Пальцами он ощущал биение истины.

— В этом все дело, верно? У тебя кто-то есть… и это не муж… Но тогда где же он, Господи? Где он скрывается? И что ему нужно?

Он отбросил от себя руку Клер, словно испорченный прибор.

— В конце-то концов, чего вы от меня хотите? Какого черта вы сняли этот дом?

Скомкав полотенце, он швырнул его в угол, так яростно натянул на себя рубашку, что она порвалась на плече, и вдруг застыл. Зазвонил телефон. За все время их пребывания в «Укромном приюте» это был первый звонок. Телефон не смолкал. Он настойчиво звал Дюваля в гостиную.

— Сейчас вернусь, — сказал он. — Не волнуйся. Наверное, просто ошиблись номером.

Он спустился вниз и снял трубку.

— Полиция Блуа… Мсье Дюваль?

— Да, это я.

— Мы по поводу аварии, в которую попала мадам Дюваль… Есть новости… Не могли бы вы узнать у мадам Дюваль, была ли та машина, с которой она столкнулась, белого цвета?

— Сейчас узнаю… Подождите, пожалуйста.

Он положил трубку на стол, но сам не встал. Похоже, они кого-то задержали для допроса. Пока он все отрицает, но, если его припрут, он вполне может рассказать, что в «триумфе» ехали две женщин. Как бы там ни было, стоит ли подводить бедолагу под монастырь? Им положено искать преступника — пусть сами и ищут! У них с Клер есть дела поважнее. Он подождал еще немного, прежде чем ответить.

Алло… К сожалению, жена не помнит

— Ничего не поделаешь… Спасибо, мсье Дюваль. Мадам Дюваль не лучше?

— Так себе…

Он бросил трубку. Почему это он обязан с ними церемониться? Он никому не позволит лезть к нему в душу. Он плевал на их расследование! Ему самому надо кое в чем разобраться… Этим он сейчас и займется.

Но когда он увидел, как ужасно побледнела Клер, у него не хватило сил.

— Звонили из полиции, — сказал он. — По поводу аварии. Вот настырные, сволочи… Клер, любимая, прости ты меня. Я сейчас сорвался…

Он нагнулся и прильнул губами, к ее беспомощным устам.

— Да, я ревнивый, мнительный, злой, мстительный, буйный… Я мог бы продолжить… У меня полно недостатков. Тебе со мной не повезло. Но я люблю тебя. Может, это тоже недостаток. Имей в виду, никто тебя у меня не отнимет. Я своего никому не отдам. Но знаешь, если бы ты просто рассказала мне все, что тебе известно… я мог бы сообразить, что к чему. Может, я напрасно вообразил себе невесть что? Откуда мне знать? Ты могла бы меня успокоить, я так устал от всех этих сомнений. Ну открой же глаза, Клер. Не оставляй меня одного.

Он встал, снова вгляделся в ее оцепеневшее лицо.

— Ладно… Отдыхай… Я пойду накрою на стол.

Вообще-то ему очень нравилось это время дня. Каждую совместную трапезу он старался превратить в маленький праздник. Мадам Депен готовила им лакомые блюда, он же забавы ради покупал редкие вина и ставил в вазу цветы, которые рвал в саду, вперемешку, так как не знал их названий и не умел составлять букеты. Но эта их молчаливая размолвка убила в нем прежний задор, и теперь, когда он уже не разговаривал за двоих, наступила тишина — та мертвенная тишина, которая бывает в доме, где есть умирающий. Невыносимая печаль и горечь вдруг овладели им. Он уже сожалел о том, что произошло: куда лучше им было раньше! И тут же сам себя высмеивал: вот он уже и впал в дешевую сентиментальность, стал слащавым, словно больничная сиделка Жанна. Ну, переспал он с Клер, был у нее не первым, и что дальше?.. Разве она обязана перед ним отчитываться? И неужто он впрямь вообразил, что волен дарить ей наслаждение, что она в его объятиях растает от благодарности? Кретин! Видно, рассказы пациенток не пошли ему впрок. Любовь! Да он знал о ней все! О самых низменных ее сторонах. О самых подлых личинах. Сколько израненных ею тел прошло через его руки, прежде чем пасть жертвой новых страстей! А теперь вот и сам подцепил этот вирус. И именно тогда, когда свалившееся на него наследство могло бы навсегда избавить его от унижений. А тем временем жандармы не спускали с него глаз. Расследование, начавшись в Америке, продолжало идти своим чередом, все осведомлялись друг у друга, и так будет продолжаться до бесконечности. Да он просто смешон! Он отнес наверх фаршированную дораду[10]. В другой раз они бы от души повеселились, выбирая косточки. Но сегодня в этом занятии было что-то зловещее, и в конце концов рыбу пришлось выбросить.

Дюваль вышел в сад. Уже стемнело. Август подходил к концу. «А что, если, — подумалось Дювалю, — любовь похожа на фрукты? Возможно, существуют весенние и летние ее сорта. Любовь могут уничтожить осы, она может опадать с деревьев или заваляться на полке… Ну, а моя любовь… суждено ли ей созреть?» Обернувшись, он заметил отблеск настольной лампы в комнате Клер. Попытался представить себе сад с голыми деревьями, нескончаемые дожди, ледяную корку под ногами. Наступит следующий год… потом еще один… Ему пришлось прислониться к вишне. Когда догоревшая сигарета обожгла ему пальцы, он очнулся и вернулся в дом. Заснула ли она? О чем она думает? Неужели об их дурацкой ссоре? Надо сию же минуту пойти сказать, чтобы она выбросила эту чепуху из головы.

Она попыталась что-то написать. Бумага то и дело выскальзывала у нее из-под руки. Она старалась изо всех сил, пытаясь дорисовать начатую палочку. Дюваль мягко побранил ее:

— Завтра у тебя впереди целый день… А ночью надо спать. Ты ведь устала… Да и я тоже. Сегодня нам пришлось слишком много поволноваться.

Он хотел забрать у нее бумагу. Но она так отчаянно закричала, что у него сжалось сердце.

— Ну, если ты так хочешь закончить, я не стану тебе мешать. Что это за буква? Может, И?.. Попробуй-ка еще раз, вот тут, рядышком. А я подержу бумагу… Буква Б?.. Или Д?.. Ага, я понял: это П. По-моему, совсем неплохо.

Рядом с П она вывела Р. Ее дыхание участилось. Рот свело судорогой. Дюваль понял, что она и не думала упражняться, а пытается сообщить ему нечто жизненно важное — возможно, открыть какую-то страшную тайну.

— ПР? Может, это имя человека, которого я знаю?

Она упорно продвигалась вперед по своему тернистому пути, преодолевая каждую букву, словно крутой подъем.

— П… ПРО… Что это, название, города, откуда ты приехала?

Она не слушала его. Следующая буква далась ей особенно тяжело. Это была буква С.

— ПРОС?.. ПРОС?.. Так ведь это «ПРОСТИ»! Я угадал?

Измученная, довольная, она выпустила карандаш из рук. Ее влажные глаза сияли, словно драгоценные камни. Дюваль опустился рядом с ней на колени, заключил ее в объятия:

— Прости! Любовь моя, это я должен просить у тебя прощения! Да я просто… Даже не знаю, что бы я делал… Клер, голубка моя! Правда, только что я чувствовал себя таким несчастным… Любой пустяк я принимаю близко к сердцу… Но теперь с этим покончено.