Клер Макинтош - Личный мотив Страница 26

— Мама родилась здесь. Семья отца переехала сюда, когда он был еще подростком, а потом он женился на маме, когда им обоим было по девятнадцать.

— Твой отец тоже был ветеринаром?

Я задаю слишком много вопросов — просто боюсь, что мне самой придется давать ответы, если я остановлюсь. Похоже, Патрик не задумывается об этом и рассказывает мне историю своей семьи, которая вызывает у него на лице ностальгическую улыбку.

— Он был инженером. Сейчас он вышел на пенсию, но всю жизнь проработал в одной газовой компании в Суонси. Это из-за него я работаю волонтером на спасательной станции. Он делал это много лет. Он уходил на дежурство прямо посреди воскресного обеда, и мама заставляла нас читать молитву, чтобы все люди в тот день благополучно выбрались из моря на берег. Я тогда считал его настоящим супергероем. — Он делает большой глоток из своей кружки. — Это было еще в те времена, когда спасательная станция была в Пенфаче — новую построили уже в Порт-Эллисе.

— Ты часто им звонишь?

— По-разному. Большей частью летом, когда парки трейлеров переполнены. Сколько бы здесь ни расставляли табличек, предупреждающих, что опасно подниматься на обрывы или заплывать в море во время полного прилива, на это не обращают внимания. — Он вдруг становится серьезным. — Кстати, ты должна быть осторожна, когда плаваешь в заливе: подводное течение здесь зверское.

— Я пловец слабенький, — говорю я, — и в воду глубже, чем по колено, не захожу.

— Вот и не надо, — говорит Патрик.

В глазах его горит какая-то сила, которая пугает меня, и я беспокойно ерзаю на своем стуле. Патрик опускает глаза и делает большой глоток.

— Прилив, — говорит он, — застает людей врасплох.

Я понимающе киваю и обещаю не плавать.

— Это звучит странно, но безопаснее всего плавать вдали от берега. — Глаза Патрика вновь загораются. — Летом очень здорово взять лодку, выплыть из залива и понырять на глубине. Я как-нибудь возьму тебя с собой, если захочешь.

Предложение это сделано небрежным тоном, но меня передергивает. Мысль о том, чтобы оказаться с Патриком — да и вообще с кем угодно! — наедине в открытом море приводит меня в ужас.

— Вода не такая холодная, как ты думаешь, — говорит Патрик, неправильно истолковавший мою реакцию.

Он вдруг затихает, и между нами повисает неловкое молчание.

Я наклоняюсь погладить Боу, который спит под столом, и стараюсь придумать, что бы такого сказать.

— А твои родители по-прежнему живут здесь? — наконец спрашиваю я.

Ведь я же не всегда была такой скучной, верно? Я пытаюсь вспомнить себя в университете, где постоянно оказывалась центром и душой любой компании, а друзья заходились смехом, что бы я ни сказала. Теперь же простое поддержание разговора требует от меня больших усилий.

— Эти счастливчики пару лет назад переехали в Испанию. У мамы артрит, и я думаю, что теплый климат полезен для ее суставов — по крайней мере, она так оправдывает это решение. А как насчет тебя? Твои родители тоже где-то неподалеку?

— Не совсем так.

Патрик выглядит озадаченным, и я понимаю, что мне следовало бы в ответ на его вопрос просто сказать «нет».

— С мамой я никогда особо не ладила, — объясняю я. — Она бросила отца, когда мне было пятнадцать, и с тех пор я его не видела. Я так никогда и не смогла простить ее за это.

— У нее на то должны были быть свои причины.

Это прозвучало как вопрос, но я тем не менее перехожу в оборону и начинаю оправдываться.

— Мой отец был удивительным человеком, — говорю я. — И она его не заслуживала.

— Выходит, с матерью ты тоже не виделась?

— Виделась много лет, но потом мы поссорились, после того как я… — Я останавливаю себя. — Короче говоря, мы поссорились. А несколько лет назад сестра написала мне, что она умерла.

Я вижу сочувствие в глазах Патрика, но не обращаю на это внимания. Вокруг меня вечно какая-то грязь и неразбериха. Я не подхожу под шаблон, к которому Патрик смог бы привыкнуть, и он, должно быть, уже жалеет, что пригласил меня выпить. Этот вечер придаст нам обоим только еще больше неловкости. Мы исчерпали темы светской болтовни, и я не могу придумать, что еще сказать. Я боюсь вопросов, которые, как я вижу, крутятся у Патрика в голове: почему я приехала в Пенфач, почему я перестала заниматься скульптурой, почему я здесь одна? Он спросит об этом из вежливости, сам не понимая, что не захочет узнать правду. Не понимая, что правду я ему рассказать не могу.

— Мне нужно возвращаться, — говорю я.

— Уже? — Он, наверное, испытывает облегчение, хотя и не показывает этого. — Но ведь совсем рано! Мы могли бы еще выпить или поесть чего-нибудь.

— Нет, правда, я лучше пойду. Спасибо за джин.

Я встаю до того, как он почувствует необходимость предложить встретиться еще раз, но он сразу же отодвигает от стола свой стул.

— Я провожу тебя до дому.

Я слышу в своей голове предостерегающий звоночек. С чего бы ему захотеть провожать меня? В пабе тепло, здесь его друзья, у него еще полкружки пива. В голове моей глухо бьется пульс. Я думаю о том, что коттедж мой находится на отшибе и что никто не услышит моих криков, если он не захочет уходить. Сейчас Патрик может казаться мне добрым и честным, но я-то знаю, как быстро все может измениться.

— Нет, спасибо.

Я проталкиваюсь сквозь толпу местных, не заботясь о том, что они обо мне подумают. Мне удается броситься бежать не сразу, а только после того, как я выхожу из паба и поворачиваю за угол, но зато потом я уже просто несусь по дороге к парку трейлеров и дальше по тропинке, которая приведет меня домой. Боу бежит за мной по пятам, озадаченный такой переменой в скорости передвижения. Холодный воздух обжигает мне легкие, но останавливаюсь я, только когда добегаю до своего коттеджа, где снова приходится сражаться за то, чтобы ключ в замке повернулся. Наконец я все-таки попадаю внутрь и, судорожно задвинув засов, прижимаюсь спиной к двери.

Сердце бешено стучит в груди, и я еще долго пытаюсь отдышаться. Теперь я уже не уверена, что испугалась именно Патрика: его образ в моей голове смешался с паникой, которая донимает меня каждый день. Я больше не доверяю своим инстинктам — они уже столько раз меня подводили! — так что самым безопасным выходом для меня будет держаться от всего этого подальше.

15

Рей перевернулся и зарылся лицом в подушку, чтобы спрятаться от дневного света, пробивающегося через жалюзи. Какое-то мгновение он не мог определить чувство, которое тяжелым грузом лежало у него на сердце, но потом узнал его. Чувство вины. О чем он только думал? Он никогда не испытывал искушения изменить Мэгс — вот уже пятнадцать лет, с момента их женитьбы. Он снова прокрутил в голове события прошлого вечера. Получается, он воспользовался в отношении Кейт своим служебным положением? В голове мелькнула мысль, которую он не успел перехватить: она может пожаловаться на него! Но он тут же с презрением к себе отверг эту идею. Она не такая. Тем не менее тревога по этому поводу практически отодвинула угрызения совести на второй план.

Размеренное дыхание рядом говорило о том, что он проснулся первым. Он выбрался из постели и взглянул на холмик пухового одеяла возле себя, под которым угадывалась укрывшаяся с головой фигура. Если Мэгс узнает… Сама мысль об этом была невыносима.

Когда он вставал, одеяло зашевелилось, и Рей замер. Как бы трусливо это ни выглядело, он рассчитывал ускользнуть, не вступая ни в какие разговоры. Рано или поздно он все равно будет вынужден смотреть ей в глаза, но сейчас ему требовалось несколько часов на то, чтобы осмыслить случившееся.

— Который час? — пробормотала Мэгс.

— Начало седьмого, — прошептал в ответ Рей. — Я сегодня пойду пораньше. Нужно подогнать кое-какую бумажную работу.

Она что-то проворчала себе под нос и продолжала спать. Рей вздохнул с облегчением. Торопясь изо всех сил, он принял душ и, приехав на работу уже через полчаса, сразу закрылся в своем кабинете и впрягся в бумажные дела, как будто таким образом можно было уничтожить то, что произошло. К счастью, Кейт в участке не было, она работала по наведению кое-каких справок, и в обеденный перерыв Рей рискнул ненадолго выскочить в столовую вместе со Стампи. Они нашли свободный столик в углу, и Рей умял две тарелки того, что здесь называлось лазаньей, хотя оно напоминало это блюдо весьма смутно. Мойра, женщина, работавшая на раздаче в их столовой, трогательно нарисовала мелом итальянский флаг в меню на доске напротив этого блюда сегодняшнего дня, к тому же она просто сияла, когда они заказали его, поэтому Рей мужественно одолел громадную порцию, стараясь не обращать внимания на подступающую к горлу тошноту, преследовавшую его с самого утра, как только он встал. Мойра была очень крупной дамой неопределенного возраста, очень жизнерадостной, несмотря на заболевание кожи, из-за которого, когда она снимала свой кардиган, с рук осыпались серебристые чешуйки.