Наталья Солнцева - Иллюзии красного Страница 26

Барыня первая прочитала письмо, и едва не лишилась чувств. Бессонные ночи, постоянная, изматывающая душу тревога за жизнь дочери, а теперь еще и это – окончательно убили ее.

Александра же не стала спрашивать, что в письме. Казалось, она все знала, все понимала. Взяв в руки бумагу с вензелем Протасовых, она даже как будто ее и не читала. Безразлично отложила в сторону. Она не плакала, не рыдала, не молилась, не упала в обморок. Что-то с ней сделалось другое, чего я никак не могу объяснить себе. Я прочитала на ее лице…удовлетворение? Во всяком случае, другого слова мне не удалось подобрать. Все ее страдальческие черты разгладились, взгляд прояснился, она стала дышать ровнее и свободнее. И тут я внутренним чутьем уловила, что она уже не с нами.

Возможно, завтра, вернее, сегодня, – я дописываю эти строки, когда солнце уже окрасило розовым посветлевшее небо, – мне придут в голову другие мысли, и этот вывод покажется неоправданно мрачным. Но сейчас я думаю именно так: что смерть Мишеля – не последняя смерть, которую предсказала ночная гроза.

Пожалуй, лягу. Может быть, удастся поспать хоть пару часов.

25 июня.

Пропустила несколько дней, так как они все были похожи один на другой, и заполнены хлопотами и суетой, которые не оставляли мне ни минуты свободного времени, чтобы сесть за дневник.

Дорогая Марго, как я скучаю по тебе! Как мне тебя не хватает! Как мне одиноко стало в этом большом доме, объятом великой печалью…

Я собрала свои вещи, через пару часов Савелий запряжет экипаж, и я попрощаюсь с подмосковным имением Баскаковых на неопределенное время, а, возможно, навсегда. Мария Федоровна очень тепло со мной поговорила напоследок, мы вместе поплакали, поделились своими мыслями и пообещали друг другу поддерживать связь.

Мрачные и зловещие события, связанные, как мы обе решили, с появлением рубиновых серег, подаренных Александре ее возлюбленным, Мишелем Протасовым, круто изменили жизнь и самих молодых людей, и всех, кто так или иначе оказался с ними рядом. Мы так и не сумели раскрыть тайну серег, которая, несомненно, существует. Как существует многое невидимое и непознанное вокруг нас. Одни пытаются делать вид, что ничего подобного просто быть не может, другие – закрывают на это глаза, делая вид, что их это не касается, третьи – дрожат от страха, и бездействуют. Они понимают, что нечто существует, но боятся даже слегка приподнять покров тайны. Как будто джинн, вырвавшись из своего сосуда, станет неуправляемым, и уничтожит их. На самом деле все они боятся одного – узнать. Словно само знание несет в себе опасность и гибель.

Опишу последние события, которые и побудили меня немедля более ни дня, покинуть гостеприимный дом, в котором я провела столько увлекательных и приятных дней.

Вчера ночью, во время моего дежурства, случилось невероятное. Кто-то, закутанный в рясу или рубище нищего, проник в дом, прошел в комнату барышни и так испугал ее, что… Впрочем, все по порядку.

Несколько дней после известия о смерти Мишеля прошли спокойно, если это можно так назвать, – в унынии и печали. Все много плакали, молились. В домашней часовне священник совершил заупокойную службу по православному обычаю. Остальное происходило по обычному распорядку, ничем не нарушаемому. Надо ли говорить, что это горе, а также монотонность существования, притупили нашу бдительность. Мы с Марией Федоровной стали непозволительно беспечны, и это не замедлило сказаться.

Предыдущая ночь не предвещала ничего из ряда вон выходящего. Александра покашливала, но не так сильно, чтобы это вызывало серьезные опасения. Аграфена Федоровна оправилась после приступа сердечной болезни. Барин вернулся к своим хозяйственным и земельным делам. Доктор уехал на роды в соседнее имение. Мы с тетушкой барышни раскладывали в гостиной один сложный пасьянс, который у нас никак не удавался. Все уже спали. Наконец, и мы отправились по своим комнатам.

Через окно в лунном свете видна липовая аллея, стволы отбрасывают четкие тени, тихая безветренная ночь опустилась на все вокруг. У изголовья моей кровати затухает единственная свеча. Я лежу и думаю все об одном и том же – Александре, Мишеле, господах, о рубиновых серьгах, о русской душе, о себе, о тебе, Марго, о своей бедной матери… О мире, который кажется простым и понятным – каждый день всходит солнце, наступает ночь, лето сменяется осенью, а за суровой зимой приходит долгожданная весна, текут реки, идут дожди, распускаются деревья, пятнистые коровы пасутся на сочных лугах, в болотах разгуливают цапли, ласточки носятся в высоком чистом небе… И кажется, что ничего нет такого, чего бы мы не знали, не видели или не любили. Вдруг…

Я насторожилась. Мысли мои витали далеко, но взгляд был устремлен на липовую аллею, прекрасно видимую через окно. По аллее кто-то шел. Я задула свечу, вскочила, накидывая на плечи шаль, осторожно выглянула. Высокая бесформенная тень скользила между деревьев. Что делать? Кричать? Звать на помощь? Перебудить всех? А может, это лишь игра моего воображения, больные нервы, измученные переживаниями последних дней?

Невозможно снова устроить переполох. Все только более-менее успокоились, жизнь дома и его обитателей вошла в установившуюся колею, и тут снова испуг, шум, разговоры… Нет. Я должна убедиться, что для тревоги есть серьезные основания.

Пока все эти доводы промелькнули в моем уме, фигура скрылась. Мне ничего не оставалось, как приоткрыть дверь своей комнаты и наблюдать за коридором. Так я и поступила. От неподвижности и напряжения все мое тело затекло, сердце сильно билось. В какой-то миг мне послышался не то шорох, не то сквозняк. Словно ледяная паутина проплыла в темном пространстве коридора. Непонятный, жуткий страх перехватил горло, руки и ноги задрожали, голова закружилась, и я чуть не упала.

Сколько прошло времени, пока мне удалось отдышаться и в глазах немного прояснилось, не помню. Громкий, тоскливый крик, раздавшийся так внезапно, что я вздрогнула, прорезал глухую тишину ночи. Захлопали двери, затопали босые ноги. С первого этажа кто-то спрашивал, что случилось. Я увидела Марию Федоровну в ее неизменном чепце на черных буклях, полную, в атласном капоте[12] и меховых тапочках без каблуков. Она скрылась в комнатах Александры, и я поспешила туда же.

Когда я вошла в спальню барышни, там уже зажгли свечи. Пахло валериановым корнем, воском и паническим страхом. Именно так все и было.

Лушка, полуодетая, с растрепанной косой, переминалась с ноги на ногу у кровати Александры, загораживая от всех картину происшедшего. Мария Федоровна стояла, опустив руки, с отрешенным лицом, бледная и растерянная. Пара молоденьких горничных, всхлипывая и вполголоса переговариваясь, топтались у входа в спальню, не решаясь почему-то войти.

– Лукерья!

Лушка испуганно обернулась, и тут же снова, словно загипнотизированная открывшейся перед ней картиной, повернулась к барышне.

– Лукерья! – повторила Мария Федоровна властно. – Отойди!

Лушка шевельнулась в нерешительности, снова как будто полуобернулась, и вновь уставилась на постель. Что она там видит?

Я стояла, как неживая, не в силах произнести ни слова.

– Отойди немедленно прочь!

Голос Марии Федоровны приобрел стальные нотки, что-то в нем появилось новое, такое, что ослушаться было невозможно. Лушка, не отрывая взгляда от изголовья кровати Александры, стала пятиться назад, все быстрее и быстрее… И вдруг, с громким, истерическим, каким-то дурным криком, кинулась вон из комнаты.

На постели лежала Александра, глаза ее, широко раскрытые, уставились в потолок, бледное до синевы лицо искажено гримасой страха. Мы подошли поближе. На ее шее отчетливо выделялись синяки, как будто бы ее душили.

– Что случилось? – спросила я, сама не слыша своего голоса. Возможно, я беззвучно произнесла это, одними губами.

– Она мертва.

– Что?

– Она мертва, – повторила Мария Федоровна негромко. – Мертва. Надо закрыть ей глаза.

Она подошла и провела рукой по лицу барышни сверху вниз. Веки опустились, и Александра стала выглядеть спящей, которой снится страшный сон.

– Что это у нее на шее?

Мы поднесли свечу, наклонились пониже.

– Может быть, у нее начался приступ удушья, и она сама…

– Сама себя задушила?

Мы стояли, пораженные, не зная, что делать, что говорить. Жуткое оцепенение сковало тело и мысли…

Не буду описывать, что происходило дальше. Невыносимо было смотреть на барыню и барина. Доктор, за которым немедленно послали, определил смерть от удушья. Происхождение странных пятен на шее вызвало у него такое же недоумение, как и у нас.

Лушка и молодые горничные, ночевавшие у дверей в спальню Александры, были строго допрошены. Они оказались на редкость бестолковыми, – рыдали, крестились, божились, ничего не могли объяснить. Все сходились в одном, что барышня боялась какого-то призрака, который, якобы, собирался ее задушить. Она неоднократно говорила об этом и доктору. Но все приписывали это больным нервам, расстройству сна и крайней возбудимости, вызванных болезнью.