Марина Крамер - Мэри, или Танцы на лезвии Страница 26

– Стас... откуда такие знакомые?! – прокричала я ему на ухо, стараясь перекрыть орущую музыку.

Стас потряс головой и неопределенно хмыкнул. Углубляться я не стала – не все ли равно? Люди, и все. Мы со Стасом перемещались по дому, он называл мне какие-то имена, которые я не запоминала, подводил к кому-то. Лица не отпечатывались в памяти...

Краем глаза я увидела торчащий из кармана джинсов пакетик. Вытащив его двумя пальцами, вопросительно помахала перед носом Стаса.

– Что, дорогая, хочешь?

Я было открыла рот, чтобы отказаться, но потом подумала: а чего, собственно? Опыт был...

– Хочу.

– А умеешь?

– Тебя могу поучить.

Стас с любопытством оглядел меня:

– Да? Ну, идем...

Мы уселись за небольшой столик, Стас ровной дорожкой насыпал кокаин и протянул мне стеклянную трубочку. Через какое-то время все неприятности отошли на второй план – и Алекс с его занятиями, Марго с вечным желанием быть маленькой несчастной девочкой. Захотелось танцевать, и я потянула Стаса в большую комнату – там орала музыка.

– Ну-ка, танго сделайте нам, – попросил Стас, и почти тут же диско сменилось немецким танго.

Сто лет я не чувствовала себя такой раскованной и легкой, не танцевала с таким азартом и такой страстью. Возможно, дело в том, что в какой-то момент покрытое каплями пота лицо Стаса вдруг сменилось лицом Алекса – я не знала, что он танцует... Го-осподи, как же хорошо он танцует... Никогда прежде у меня не было такого классного партнера – ни Иван, ни Стас не годились в подметки. Я закрыла глаза, отдаваясь властным рукам, ведущим меня по диагонали огромной комнаты, а когда открыла, поняла, что все-таки это Стас... Из его рук меня вырвала высоченная блондинка, повела вместо партнера и неожиданно впилась поцелуем в рот. Что произошло дальше, я не сразу поняла – девица отлетела в другой угол комнаты, Стас, кинувшийся ко мне с дивана, упал на пол, поскуливая и зажимая окровавленное лицо руками, а я оказалась лицом к лицу... с настоящим Алексом. Какие у него были глаза... я посмотрела в них всего несколько секунд – и потеряла сознание.

В себя я пришла только через несколько часов, открыла глаза и обнаружила, что лежу в постели в своей комнате. На мне все те же джинсы и водолазка, только сапоги валяются в углу – и сумка с курткой. Я попыталась сесть, но голова закружилась, подкатила тошнота, и в виски ударила такая боль, что стало тяжело дышать.

– О-о-о... гори вы все синим огнем... – простонала я, проклиная неведомо кого, хотя впору было себя.

Лучше стало через пару часов, я кое-как стянула джинсы и водолазку, облачилась в халат и пошла вниз, за чаем. После кокаина всегда хотелось горячего сладкого чая, который я в нормальном состоянии не пила никогда. Кроме того, жутко болел нос – всегда болел, стоило только чуть перебрать. Вот же дура, зачем оно мне было надо?

Проходя мимо комнаты Алекса, я вдруг услышала вскрик Марго. Не просто вскрик – так кричат люди на самом пике наслаждения... Ух ты, как все хорошо-то... Если честно, собственная головная боль сейчас занимала меня куда больше, чем удачно сложившаяся ночь Марго. И только совсем под утро вдруг в самом дальнем уголке сердца зашевелилась ледяная иголка – все-таки Марго, а не я...

В эту ночь я совсем не спала – курила на окне, чертила на стекле кольцом какие-то буквы и знаки, из которых к утру вдруг сложилось имя. Думаю, излишне уточнять – чье... Мне было отвратительно... Не то чтобы я не желала счастья Марго – нет, напротив, мне страшно хотелось, чтобы ей было хорошо. Но внутри что-то болело. Я спрыгнула с подоконника, схватила блокнот и карандаш и быстро-быстро записала то, что возникло в голове:

Он вытер ее слезы рукавомИ отступил,Упёршись в подоконник,Она держала пистолет в ладониИ пальчик —На крючке.На спусковом.Он был не Клайд,Она была не Бонни,О них не снимут культовых картин.Он говорил: «Давай, хоть раз один!Точнее целься!И дыши спокойней».И трещина рванулась из-под ног,А за его спиной,В стекле оконномНе отражалась, что была не Бонни...Он говорил: «Не дергай за крючок.Взялась стрелять —Давай! На счете «три».Стреляй!Мне в сердце.Помни про контрольный.Я не могу с тобой,Мне это больно.Ты ревность или кто,Черт подери?»[2]

Я перечитала и заплакала. Никогда не подумала бы, что способна на такое сжигающее чувство, как ревность. Раньше мне не приходилось испытывать подобного – к кому? Макс был весь мой, Костя... его я не любила. Да какое там – он в последнее время даже не скрывал, что завел любовницу и содержит ее. Но у меня это не вызывало никаких эмоций.

И вот появляется абсолютно чужой человек, с которым ничего нет, не было и не будет – и я схожу с ума от рвущей меня на части ревности... Я ловлю каждый его жест, каждый взгляд, слово, жду их – и отталкиваю его в тот момент, когда он делает шаг навстречу. Отталкиваю и потом мучаюсь здесь, на этом чертовом подоконнике, плачу и ненавижу себя за это. Я влюбилась – и боюсь признаться даже себе, а он – видит. Видит и пользуется, становясь все более изощренным в своих играх. Он тоже понимает, что я не предам Марго, и это добавляет азарта. Его взгляды и слова становятся все более откровенными, глаза притягивают меня все сильнее. Я каждую ночь вижу его во сне, просыпаюсь в слезах и не могу заставить себя спуститься вниз – потому что там он. Я ревную того, кто мне не принадлежит, – что может быть ужаснее? Я люблю чужого мужчину – разве это не наказание за все?

Как глупо, господи – глупо, страшно и больно.

Между мной и Алексом происходило нечто непонятное. Встречаясь в одной комнате, мы ненавидели друг друга так откровенно и яростно, что могли бы запросто зажигать камин взглядами. Наедине мы почти не оставались – я сразу поднималась и под любым предлогом уходила, спиной чувствуя насмешливый взгляд.

Иногда, глубокой ночью, он позволял себе войти ко мне – знал, что все равно не сплю. Я не реагировала, продолжала сидеть на подоконнике, уставившись в темное окно, а он стоял рядом – молча. От этого молчания по телу бежали мурашки... Я чувствовала его дыхание, слышала стук сердца – и кусала губы, чтобы не развернуться и не кинуться к нему на шею. Никогда прежде ни с одним мужчиной у меня не было такой странной связи – когда физически ничего нет, а я чувствую, что принадлежу ему вся, без остатка. Мне казалось, что его увлекает эта игра – он знал, что стоит ему просто тихо сказать: «Мэри, иди ко мне» – и я пойду, сделаю все, что он скажет. Но он наслаждался именно этими недомолвками, недосексом, недосвязью. Он дрессировал меня, как собачку, учил каким-то одному ему понятным трюкам – и я подчинялась с полувзгляда, хотя никогда до этого не была покорной или склонной к подчинению – как Марго, например.

Когда я поняла, что Алекс и Марго снова вместе, я испытала облегчение. Честное слово – стало намного проще дышать. Но я была бы не я, если бы не высказалась по этому поводу вслух, проигнорировав две предупреждающие фразы Алекса, за что получила пощечину. Самое ужасное заключалось в том, что я стерпела. Стерпела – хотя любому другому не поздоровилось бы.

Дальше – больше. Тем же вечером мы сидели втроем в гостиной, разговаривали ни о чем, я курила, и вдруг Алекс уставился мне в глаза, поймав взгляд. Я чувствовала себя мышью, на которую надвигается из темного угла огромный кот – а у мыши парализованы лапы. Неожиданно для себя я перевернула сигарету вниз тлеющим кончиком и потушила ее о голое колено. О собственное колено – вот так. Завизжала Марго, в ужасе вскочив на ноги и опрокинув чашку, из которой пила чай, в комнате запахло паленым мясом – и только Алекс продолжал смотреть мне в глаза, не отрываясь. Я не чувствовала боли в тот момент – боль пришла ночью...

Я сидела на подоконнике и грызла запястье, чтобы не плакать – ожог причинял невыносимые ощущения. Я даже не понимала, как и почему сделала это, почему не чувствовала боли весь вечер, а чувствую ее только теперь, да еще в таком диапазоне.

Дверь тихо открылась, и на пороге появился Алекс. Я почувствовала это, даже не повернув головы, – только он мог войти неслышно, Марго ворвалась бы шумно и сразу кинулась бы ко мне.

– Больно?

Я только кивнула, не выпуская изо рта запястья. Он подошел вплотную, небрежно откинул полу халата, хотя нужды в этом не было – халат и так слишком короткий и колен не закрывал. В руках у Алекса оказался какой-то тюбик без этикетки – из него он выдавил отвратительно пахнущую мазь и быстрым движением нанес ее на ожог. На какой-то момент боль усилилась настолько, что я подумала – все, умираю, а потом вдруг стало легко. Алекс что-то говорил шепотом, я не разбирала – или просто не понимала, на каком языке, – но последнюю фразу он произнес по-русски: