Антон Леонтьев - Отель сокровенных желаний Страница 26

Она снова врала, но Антонина не стала возражать. Аглае явно не терпелось сообщить что-то Лялько, и разумнее всего было не препятствовать этому, дабы потом узнать от работника уголовного розыска, что же старуха пыталась ему внушить.

— На кухню, живо! — прикрикнула Аглая на горничную, и Антонина повиновалась. И все же она, следуя своей, быть может, далеко не самой хорошей, однако весьма важной при ведении расследования привычке, выждала несколько мгновений, а потом отправилась вслед за Аглаей и Лялько.

— …И мой несчастный Евстратушка выглядит ужасно! Еще бы, все эти истории с исчезнувшими постояльцами так его изводят! Он не спит, не ест, как бы не заболел или от отчаяния на себя руки не наложил… — донесся до нее голос Аглаи, сопровождавшийся ритмичными ударами ее массивной трости.

Ишь чего! Кто-кто, а Прасагов-младший явно не собирался кончать жизнь самоубийством. Но отчего Аглая пыталась вложить эту мысль в голову Лялько?

Делать было нечего — Антонина отправилась на кухню, где застала шеф-повара Жерома, виртуозно крошившего огромным ножом лук и петрушку и напевавшего что-то по-итальянски.

Заметив Антонину, он смутился, побагровел и смолк. Антонина еле скрыла улыбку — она уже давно заметила, что шеф-повар, выписанный из далекого Парижа, был к ней неравнодушен.

— Как всегда, пахнет божественно! — сказала она по-французски, заглядывая в бурлящую на плите большую кастрюлю.

— Венецианская кухня для мадам певицы, — произнес, бросая лук и петрушку на шипящую сковородку, Жером, — наверняка она будет рада испробовать свои любимые блюда в новой интерпретации…

Он принялся с умопомрачительной скоростью кромсать морковку, а Антонина поинтересовалась:

— Скажите, месье, вы ведь тоже в толпе видели его, поэтому и испугались?

Нож сверкал, подобно молнии, в руках Жерома, и тот спросил:

— Кого, мадемуазель?

— Мефистофеля! Того, кто охотится за мадам Розальдой…

Повар закряхтел, и Антонина увидела, что сверкающая поверхность ножа окрасилась кровью. Жером порезался!

— Господи, ничего страшного, надеюсь, не произошло? — всполошилась Антонина. — Месье, вы повредили палец?

Отойдя от кухонного стола, Жером кивком головы призвал одного из младших поваров, и тот быстро убрал запачканную кровью разделочную доску и нож.

— Я ничего не видел! — заявил он, а Антонина вздохнула.

Так и есть, темпераментный Жером, негодуя из-за того, что с ним случилась оплошность, недостойная многоопытного повара, да еще в присутствии свидетельницы, спрятался, как устрица в раковину, и не желает говорить.

— Но вы, когда прибыла Розальда, ужасно побледнели, я же видела… Вы ведь тоже заметили его и испугались… В этом нет ничего постыдного…

Говорить этого не стоило, потому что повар взвился:

— Мадемуазель, постыдно то, что я чуть не испортил обед для нашей именитой гостьи! Нет мне прощенья! Прошу вас, оставьте меня в покое, я не могу допустить, чтобы и десерт пошел прахом…

Антонина выскользнула из кухни: Жером не подтвердил, что видел Мефистофеля, однако все свидетельствовало о том, что это было так. Впрочем, черные нити на кусте шиповника были красноречивее любых свидетельских показаний.

Некоторые из журналистов все еще оставались в холле «Петрополиса», один из них бросился к благообразному седому господину явно медицинской внешности, который спускался с лестницы, желая узнать, как дела у мадам Розальды.

— Приступ слабости, вызванный эмоциями от восторженного приема в Петербурге, уже прошел, но мадам требуется отдых! — пояснил доктор и защеголял латинскими выражениями.

Антонина кивнула — что же, так как потерю чувств мадам Розальды скрыть от публики было невозможно, изобрели вполне достоверную версию.

К ней подошла горничная Севастьянова, доложившая, что Антонину Петровну просят подняться в номер 191, причем немедля.

Медлить Антонина не собиралась и поднялась в апартаменты импресарио мадам Розальды.

Синьор Мори расхаживал по ковру, курил терпкую папиросу, а вокруг него стояли трое: господин Лялько, Прасагов-младший и Викентий. Антонина заметила в руках Романа Романовича подметное письмо, то самое, которое она нашла в номере певицы.

— …И хорошо, что Розальда его не увидела, иначе бы с ней приключилась форменная истерика и она бы не смогла дать представление! — говорил Мори, а заметив Антонину, возмутился: — Отчего здесь прислуга, нам не нужны лишние свидетели…

Викентий, усмехнувшись, заявил:

— Я тоже так считаю…

На что Лялько ответил:

— Мадемуазель Антонина крайне надежный человек, она всей душой радеет за «Петрополис» и помогла мне в расследовании некоторых запутанных дел…

Антонина закусила губу. Вообще-то она считала, что это она докопалась до истины, занявшись не по своей воле расследованием кое-каких странных происшествий, связанных с серией краж драгоценностей у петербургской знати, еще до того, как начала работать в отеле, но Лялько, похоже, считал себя всемудрейшим Шерлоком Холмсом, а ей отводил место недалекого Ватсона.

— Ну хорошо! — заявил импресарио. — А теперь по порядку. Это письмо — не первое! Первое пришло на имя Розальды в Венецию, и только по счастливой случайности оно не попало к ней в руки; текст был примерно тот же самый, и подписано оно было, как и это, Мефистофелем.

— Письмо у вас сохранилось? — немедленно спросил Лялько, но синьор Мори усмехнулся, попыхивая сигаретой:

— Я уничтожил его сразу же по прочтении, не хватало еще, чтобы Розальда случайно обнаружила! Посчитал, что все это происки ее недоброжелателей, и забыл. Но когда мы отправились на Ривьеру для выступления в Бертране, в тамошнем отеле нас ждало второе письмо! Прямо на столе в номере! Я вскрыл его, пока Розальда была внизу, и тоже уничтожил! И, наконец, третье — оно было в «Адриатическом экспрессе», на котором мы прибыли в Петербург: кто-то подложил его в купе Розальды, пока мы завтракали в вагоне-ресторане, его нашла камеристка, сразу же отдала мне и поклялась, что ничего не расскажет Розальде…

Лялько, делая пометки, произнес:

— Это письмо, как я полагаю, вы тоже уничтожили?

Импресарио хмыкнул, подошел к своему клетчатому чемодану, раскрыл его и извлек из-под груды разноцветных носков лакированную, с китайскими мотивами на крышке, шкатулку, которую подал Лялько. Роман Романович открыл ее и достал письмо, как две капли воды похожее на то, что Антонина обнаружила на кровати примадонны в «Петрополисе».

— Я уже понял, что надо сохранить это послание, потому что намеревался подключить если не полицию, так частного детектива, но уже после выступления в Петербурге, крайне важного для возвращения Розальды на большую сцену! — продолжил синьор Мори. — Однако этот дьявол нанес новый удар! И в этот раз до смерти напугал бедняжку, явившись в облачении Мефистофеля. Вы же знаете, что в отношении этого оперного героя у Розальды фобии…

Лялько закрыл шкатулку, задумался на мгновение и спросил:

— У мадам есть недоброжелатели или враги?

Импресарио осклабился и хмыкнул:

— А у кого их нет? Мир оперы полон зависти, интриг и преступлений. Вы же знаете, что до меня у Розальды был другой импресарио, совершеннейшая бездарность и полное ничтожество, который в течение девяти лет гноил талант примадонны в венецианском палаццо. Мне удалось вывести его на чистую воду и заставить Розальду уволить этого мерзавца. И меньше чем через месяц пришло первое письмо от Мефистофеля!

— Как зовут бывшего импресарио мадам?

Мори стал диктовать Роману Романовичу имя и парижский адрес некоего месье Жана-Франсуа Терье.

— А где камеристка мадам? — спросила Антонина, и импресарио, поперхнувшись дымом папиросы, произнес:

— Что?

Викентий покрутил пальцем у виска, а Лялько, оторвавшись от блокнота, с интересом посмотрел на девушку.

— Камеристка ведь приехала с вами? — продолжила Антонина, и синьор Мори медленно произнес:

— Когда мы проезжали через Варшаву, у бедняжки случился аппендицит. Пришлось передать ее на руки тамошних врачей и срочно взять новую…

— А эта оставшаяся в Варшаве камеристка была у мадам, когда пришло первое письмо? — уточнила Антонина.

Синьор Мори, потирая грудь, ответил:

— Да, была… Вы полагаете…

— Благодарю, Антонина Петровна! — провозгласил Лялько. — Вы перехватили мысль, которая пришла мне в голову. Если первое письмо могло элементарно прийти по почте и отослать его моглюбой, то второе, в ривьерском отеле, могло подложить уже весьма ограниченное число лиц, имевших доступ к номеру мадам. Третье же подсунули во время поездки на поезде, значит, или сам злодей, или его сообщник был также в поезде или в качестве служащих железнодорожной компании, или под видом гостя… Или в качестве прислуги!