Майнет Уолтерс - Скульпторша Страница 26

Дверь открыла Олив Мартин. Глаза у нее покраснели от слез. От девушки сильно пахло потом. Она осунулась и сгорбилась, как будто от отчаяния. Ее мешковатая футболка и такие же бесформенные штаны были здорово перепачканы кровью, словно кто-то пытался изобразить на ткани абстрактную картину. Но Хэл только мимолетно взглянул на ее одежду. Да и почему он должен был внимательно рассматривать ее? У него не было никаких дурных предчувствий. Он даже не подозревал, какой ужас ждал его впереди.

— Сержант Хоксли, — представился Хэл и ободряюще улыбнулся, предъявляя Олив свои документы. — Это вы звонили в полицейский участок?

Она шагнула назад, продолжая держать дверь открытой.

— Они в кухне, — произнесла Олив и указала куда-то вглубь коридора. — На полу.

— Хорошо. Сейчас мы пройдем туда и посмотрим. Как вас зовут, любовь моя?

— Олив.

— Чудесно. Олив, проводите меня. Давайте поглядим, что же вас так расстроило.

Было бы легче, если бы заранее было известно, что находится там, на кухне? Наверное, нет. Хэл частенько задумывался впоследствии о том, что он, скорее всего, вообще бы не пошел на ту кухню, если бы его предупредили, что там он увидит последствия настоящей человеческой бойни. Он в ужасе уставился на изувеченные разрубленные тела, топор и реки крови, которые заливали весь пол. Потрясение было настолько велико, что некоторое время сержант вообще не мог дышать. Ему казалось, что в живот ему ударил какой-то железный кулак, сжавший диафрагму и лишивший легкие способности нормально функционировать. На кухне отвратительно пахло кровью. Хэл прислонился к дверному косяку и принялся отчаянно заглатывать воздух, пресыщенный омерзительной вонью. Потом он опрометью бросился по коридору и выскочил в сад, где его рвало снова и снова.

Олив в это время наблюдала за ним, сидя на ступеньках лестницы. Ее лицо, широкое и круглое, было таким же бледным, как и у полицейского.

— Вам надо было приехать ко мне с другом, — раздался ее печальный голос. — Наверное, вам тогда не было так плохо, если бы вы знали, что вас двое.

Хэл прижал к губам носовой платок и по рации вызывал подкрепление. Пока он говорил, краем глаза поглядывал на Олив. Теперь он ясно разглядел пятна крови на ее одежде. Его снова одолел приступ тошноты. Господи! ГОС-ПО-ДИ!!! Она действительно сумасшедшая! Но насколько? Может быть, она сейчас снова возьмется за топор, чтобы зарубить и его?

— Ради всего святого, приезжайте быстрее! — кричал он в рацию. — Дело очень срочное!

Сам Хэл оставался в саду. Ему было страшно снова заходить в дом.

Олив флегматично взглянула на полицейского.

— Я не причиню вам вреда. Не надо ничего бояться.

Хэл промокнул платком вспотевший лоб.

— Кто они такие, Олив?

— Моя мать и сестра. — Она невольно взглянула на свои руки. — Мы поссорились.

От ужаса и страха во рту у Хэла все пересохло.

— Лучше сейчас об этом не говорить, — предложил он. По ее толстым щекам покатились слезы.

— Я не хотела, чтобы все так произошло. Мы поссорились. Моя мать очень сильно разозлилась на меня. Мне, наверное, сейчас надо сделать заявление?

Хэл отрицательно покачал головой.

— Можно не торопиться.

Она смотрела на него, не моргая, и слезы постепенно высохли на щеках двумя грязными дорожками.

— А вы сможете забрать их отсюда до того, как вернется домой мой отец? — попросила Олив через минуту или две. — Наверное, так было бы лучше.

Хэл почувствовал во рту горький привкус желчи.

— Когда он обычно приходит?

— Он заканчивает работу в три часа. У него неполный рабочий день.

Сержант механически взглянул на часы. Он пока что плохо соображал.

— Сейчас без двадцати три, — тупо произнес он.

Олив держалась на удивление спокойно.

— Тогда к нему на работу мог бы зайти полицейский и сообщить ему, что произошло. Так было бы лучше, — повторила она. В этот момент они услышали вой сирены. — Пожалуйста. Я прошу вас, — умоляюще произнесла Олив.

Хэл послушно кивнул.

— Хорошо, я сейчас все устрою. Где он работает?

— В компании перевозок «Картерс». Это рядом с доками. Хэл передавал по рации сообщение, когда две полицейские машины с включенными сиренами обогнули угол и притормозили у дома номер 22. По всей улице стали распахиваться двери, из которых высовывались изумленные лица соседей. Он выключил рацию и посмотрел на Олив.

— Я все сделал, как вы просили, — доложил он. — Теперь можете за отца не волноваться.

Большая слеза прокатилась по неровной щеке.

— Может быть, сделать чаю?

Хэл вспомнил кухню и тут же заторопился.

— Лучше не надо.

Сирены стихли, и из машин начали выпрыгивать полицейские.

— Мне так неловко, что я вызвала столько беспокойства, — произнесла Олив куда-то в пустоту.

После этого она ничего не говорила, но только потому, как вспоминал Хэл, что к ней никто не обращался. Ее усадили в гостиную и оставили под присмотром потрясенной сотрудницы полиции. Так она там и сидела и почти не шевелилась, молча наблюдая через открытую дверь за тем, как в квартире суетятся стражи порядка. Если она и понимала, какой ужас начал сгущаться вокруг нее, то и виду не подала. Время проходило, следы эмоций стерлись с ее лица, Олив больше не выражала ни горя, ни сожаления по поводу того, что натворила. Встретившись с таким уникальным безразличием, полицейские единодушно пришли к выводу, что Олив сумасшедшая.

— Но ведь она плакала перед тобой, — перебила Роз. — Ты сам как считал, можно было ее назвать безумной?

— Я провел в той кухне два часа вместе с патологоанатомом. Мы пытались восстановить картину событий по пятнам крови на полу, столе и кухонных полках. А потом, когда были сделаны все фотографии, мы приступили к решению страшной головоломки: надо было догадываться, какая часть тела кому из двух женщин принадлежит. Конечно, я сразу решил, что Олив ненормальная. Никакой здравомыслящий человек так бы не поступил.

Роз в задумчивости пожевала карандаш.

— Тут сам собой напрашивается вопрос. Все, что ты сейчас сказал, подтверждает лишь то, что сам поступок свидетельствовал о сумасшествии человека, совершившего его. Я же хотела узнать, считал ли ты ее безумной не из-за этого поступка, а после общения с ней.

— А, ты начинаешь уже копаться в деталях. Я считаю, что одно от другого неотделимо. Да, я считал Олив ненормальной. Поэтому мы были с ней предельно внимательны и аккуратны и дождались, чтобы приехал ее адвокат к тому времени, когда она должна была делать свое заявление. Нас пугала даже сама мысль о том, что сейчас ее отправят в психушку на год, а потом какой-нибудь идиот решит, что она прошла курс лечения и может опять вернуться домой.

— Значит, ты удивился, когда узнал, что ее сочли нормальной, и она могла заявить о том, что считает себя виновной?

— Да, — признался Хэл, — удивился.

Около шести часов внимание полицейских снова было перенесено на Олив. С ее рук удалили запекшуюся кровь и тщательно обработали каждый ноготь, после чего девушку проводили наверх, чтобы она смогла помыться и переодеться. Ее старую одежду аккуратно упаковали в отдельные пластиковые пакеты и перенесли в полицейскую машину. Инспектор отвел Хэла в сторону и негромко произнес:

— Полагаю, она уже созналась в том, что сотворила. Хэл кивнул.

— Да. Более или менее.

— Скорее менее, чем более, — снова перебила рассказчика Роз. — Если все то, что ты говорил мне раньше, правда, она еще ни в чем не сознавалась. Она сказала, что поссорилась с матерью и Эмбер, что мать сильно разозлилась, и что сама Олив не хотела, чтобы все получилось именно так. Но она не говорила о том, что убила их.

Хэл был вынужден согласиться.

— Все верно. Но подразумевалось и то, что все это сделала она, поэтому я и попросил ее тогда пока что ни о чем не говорить. Я не хотел, чтобы впоследствии она заявила, будто ее никто не предупреждал ни о какой ответственности. — Он отпил глоток кофе. — Но, если идти твоим путем, то можно сказать, что она и не отрицала того, что совершила убийства. А ведь именно так и повел бы себя невинный человек, особенно, в том случае, если бы его одежда была сплошь заляпана кровью жертв.

— Но ведь теперь получается, что ты предположил, будто Олив виновна, еще до того, как узнал об этом наверняка.