А. Федоров - Масон Страница 26

Лада Борисовна согласилась лечить Верещагина, но сейчас к ней шли резвым ручейком больные – каждый со своими стонами, ахами, охами – нам надлежало подождать, пока не выявится "окошечко". Мы сидели в плохо освещенном коридоре, давно требующем проведения хотя бы косметического ремонта стен, потолка, дверей. Под нами поскрипывал ветхий диванчик, честно говоря, непригодный ни для какой интенсивной работы. Такие вещи замечаешь автоматически. Я приметил у Олега ссадину на костяшках кисти правой руки, она была не очень хорошо заклеена пластырем.

– Олежек, где тебя угораздило рассадить руку?

– Бандитская пуля! Был его ответ словами, украденными из известного фильма "Старики-разбойники".

– А если серьезно? – попробовал я повторить свой вопрос.

– Вчера, возвращаясь домой, неудачно открывал дверь собственной парадной – сорвалась она и ударила по руке.

Странно – не маленький же он ребенок, чтобы не справиться с дверью, хорошо известной, привычной! Но что не бывает с человеком, особенно, после нескольких бессонных ночей, перегруженным алкоголем, расстроенным. Зайдем ко мне домой после стоматолога, я хоть нормально обработаю и заклею тебе ссадину – только не хватает столбняк подцепить!..

У Олега сейчас были более важные дела: он мобилизовывался на "подвиг". Выдержать испытания бормашиной – это непростое дело! Конечно, приятно, когда такую экзекуцию выполняет очаровательная женщина, полная чисто женского сострадания, но перед ней и не хочется ударить в грязь лицом. Мужики – страшные трусы, они же не прошли истязания дефлорацией, беременностью, абортами, родами. Потому для них сверление зуба, его удаление – это уже что-то запредельное. Надо было чем-то отвлечь Верещагина от тяжелых дум.

– Олежек, а что ты думаешь обо всей этой истории с сожжением автомобиля? попытался я завязать целенаправленный и заодно отвлекающий разговор. Тут мне на досуге пришла вздорная мысль в голову: а что если то дело рук шизофреника-одиночки, так называемого, пиромана…

– Полагаю, что это чьи-то индивидуальные разборки, не имеющие под собой никакой "политической" почвы. Но и пироманией, по-моему, здесь не пахнет. Не ровен час, ходит какой-нибудь неприкаянный бомж, заглядывает во дворы, прицеливается личной ненавистью на чужое добро и развлекается – сжигает все, что плохо лежит и не охраняется тщательно. Автомобили надо ставить на охраняемые стоянки, а не забивать ими дворы, доставляя хлопоты шумом и копотью остальным жильцам.

Насчет автомобилей все правильно сказано. Тут я с Верещагиным полностью согласен. Но относительно "неприкаянного бомжа" у меня были огромные сомнения. Слова Владимира, его "тонкие намеки на жирные обстоятельства" все еще сидели у меня в голове. Почему-то он был склонен, сколько я сумел понять, причислять "пиротехника" к масонскому сообществу. Надо будет ненароком уточнить, какие признаки масонства Володю подвигли к такому заключению?

На всякий случай я уточнил у Олега некоторые обстоятельства:

– Ты что, Олег, встречался с подобными бомжами: у них же у всех настолько расслабленная психика, что организовать и выполнить целенаправленную акцию они не способны. У большинства из них, по моим наблюдениям, имеется или олигофрения с раннего детства, или слабоумие на почве шизофрении. Скорее всего тут речь идет не о ядерной патологии, а о ларвированной, вялотекущей шизофрении. Хотя у некоторых, можно отметить и шубообразную динамику: тогда жизнь для них заканчивается очень быстро…

Олег взглянул на меня внимательно, словно пытаясь определить ту форму шизофрении, которую Бог подарил мне. Но у моего друга, конечно, не хватало знаний, чтобы заниматься изощренной диагностикой. Он же не страдал верхоглядством Сванидзе, чтобы соваться со своими тремя копейками в серьезную науку – в психиатрию… Я пришел Олегу на помощь:

– Ты, дружище, не томи себя сомнениями, мой диагноз прост, как все сверхгениальное, – диагноз "вяло протекающей шизофрении" можно поставить мне, не боясь большой ошибки. Только ты учти, что тот же диагноз можно смело поставить и тебе, и всем твоим знакомым, и миллионам других людей, даже не подозревающим о том, что они уже давно вляпались в самый центр коровьей лепешки. Учти: развитие болезни постепенное, медленное, практически незаметное. Все проявляется в виде, так называемых, монофобий – боязни какого-то одного явления. Скажем, я боюсь спиться, потерять ключ от квартиры, перспективы попасть в "каменный мешок". Ты же боишься импотенции, а потому готов жениться на каждой невропатке, способной по своей сексуальной ограниченности отнести тебя к типу мужчин, называемых половыми атлетами. Для нее – это ее собственный шизофренический бред, развернувшийся тоже на уровне вялотекущей шизофрении. Полагаю, что потом у твоей дамы появились и галлюцинации очень простого толка: ей страстно хотелось попасть в объятия разврата. С этой целью, Олежек, ты был избран бесплатной исследовательской моделью.

Олежек обиделся ни на шутку: для него, вообще-то, давно мои медицинские ухищрения и шутки встали поперек горла… Но он не успел по достоинству мне ответить. Воскресенская уже несколько раз выглядывала в коридор, фиксируя наше стоическое ожидание своей очереди и каждый раз успокаивала, заявляя, что дескать "работает с последним больным". Но "последние больные" все прибывали и прибывали. Чувствовалось, что наш стоматолог была большой мастерицей не только по части лечения гнилых зубов. Она являлась отменным коммерсантом, прекрасным организатором лечебного процесса, от ее талантов ручеек лился в карман белого халатика и мелодично позванивал или шелестел там. Теперь, кажется, очередь дошла и до зубов моего друга…

Однако по микросимптомам, понятным только очень опытному кобелю, к тому же владеющему приемами психотерапии, я понимал, что стоматолог "положила глаз" на Верещагина. Он же теперь был занят глубокими размышлениями о шизофренической предрасположенности, правильнее сказать, о шизофренической конституции. О ней во весь голос заговорил еще П.Б.Ганнушкин – отечественный психиатр старого толка, теперь ему пытался вторить мой друг. Как замечал А.В.Снежневский, суть конституциональной предрасположенности сводится к определенному варианту реализации чрезмерной вариабельности приспособления организма. Диапазон его размаха колеблется от акцентуации характера, выраженной стигмации, диатеза до качественных отличий, знаменующих собой переход патогенетических механизмов в патогенетический процесс. Метр психиатрии – профессор Снежневский в таких случая очень любил вводить загадочный термин – "патокинез". Отсюда и родилась его формула: "Nosos et Pathos Schizophreniae".

Я успел заметить, что правая кисть беспокоила Олега: он усиленно растирал ее, укладывал поудобнее, короче говоря, нянчился с рукой, как с больным ребенком. Я заметил, что синяк стал постепенно выползать из-под наклейки пластыря и, отталкиваясь от ссадины, синяя расцветка наползала на плюсневые и предпюсневые косточки. Видимо, та самая "дверь" основательно ушибла Олегу руку. Но, скорее всего, он сам кому-то основательно "приложил" мастерский удар – не жалея собственных костей и суставов. Грешным делом, но у меня возникло подозрение: а вдруг Олежек вчера ночью выследил очередного хахаля своей недавней соблазнительницы и отдубасил его, вложив в воспитательную акцию всю ярость так быстро прерванного восторга. С другой стороны, а почему все такие повреждения нельзя принять за элементы соматизации шизофрении! Я ужаснулся собственной догадке… Но такая догадка могла явиться и продукцией моей собственной шизофрении… Чувствовалось, что я попадаю в патологический круг событий!..

Задавать вопросы не имело смысла: я хорошо знал своего друга, а потому понимал, что сейчас у него стадия улитки, спрятавшей душу глубоко в непробиваемую раковину. Но пройдет время, Олежек встретит "настоящее чувство", способное разбудить в нем не только любовь к очередной женщине, но и дружеское откровение. Тогда он неожиданно выложит все тайны мне прямо на письменный стол. Я же подхвачу эти тайны и приляпаю их к какому-нибудь своему очередному роману. Потом я буду коварно хихикать, следя за тем, как зреет у Олега негодование по поводу "предательства друга"! Он всегда бурно реагировал даже на малейшую попытку с моей стороны приспособить "честные наблюдения" за объективной реальностью, вытекающей, подобно струйке мочи, у него из перерастянутого пороками пузыря. Но я-то был истинным графоманом и готов ради хлесткого словца продать даже друга дорого. Это было моим несчастьем, проклятым пороком – но от него я не мог избавиться, ибо то был мой крест, взваленный на мою скользкую от пота спину самим Богом!.. Короче говоря, то была моя шизофрения…

Наконец "последний посетитель" оказался действительно "последним". Лада Борисовна, чарующе улыбаясь полным ртом великолепно отремонтированных зубов, широко распахнула дверь своего кабинета перед Верещагиным. Я с легкой завистью и грустью зафиксировал, что тот жест был откровенной демонстрацией "глубинных желаний" женщины-стоматолога! Увы, простые женские желания проплывали мимо моей мужской сущности. Олега, приободряемого хищной многозубой улыбкой, возводили сейчас на пьедестал, меня же оставляли в затхлом коридоре, неподалеку от общественного туалета, предоставляя мне для экстравагантных фантазий только раздолбанный диван. Что может злее и откровеннее подчеркивать одиночество, кроме как такой неуютный диван, брошенный за ненадобностью в темном коридоре!.. Слабо успокаивало мою оскорбленную гордыню только одно – я понимал, что сейчас Олег возляжет не на супружеском ложе, а в стоматологическом кресле, предназначенном только для пыток!.. Стоматофобия протянула свои дрожащие руки к сердцу и мошонке моего самого дорогого друга – но то уже его, а не моя, шизофрения…