Алина Егорова - Рубины леди Гамильтон Страница 26

– Что-то Марковна не выходит Жучку свою унять, – прокомментировал участковый Иван Патрин.

– Может, ее дома нет?

– Может, и нет. Только куда ей деваться-то? Обычно она дома сидит, нигде, кроме своего огорода и магазинов, не бывает. А магазины сейчас закрыты.

– Нету ее. Я, как только нашу покойницу нашла, сразу к Марковне побежала. Гамильтон померла, кричу, а она не слышит. Во двор к ней я заходить не стала, за калиткой постояла. Собака у Марковны хоть и маленькая, но дурная, на людей бросается.

Немтиниха – невысокая, сухопарая женщина с простым крестьянским лицом, топталась у входа в дом. На крылечке стояла ее объемная хозяйственная сумка. Немтиниха держала козу и продавала всем желающим молоко. Покупателей у нее оказалось немного, особенно сейчас, пока еще не потеплело и не приехали дачники, поэтому она дорожила каждым «клиентом» и приносила им молоко на дом. Эмма Львовна у нее регулярно брала по литру молока. Вот и в этот раз Немтиниха пришла к Гамильтон с молоком. Для приличия позвонив в дверной звонок на воротах, она вошла во двор, а затем в дом. Дверь оказалась незапертой, но это ее не удивило – в их Ушкове люди дверей не запирали. Немтиниха обнаружила хозяйку в гостиной. Она лежала лицом вниз на банкетке, стоявшей возле столика, на котором стояли две кофейные чашки и вазочка с печеньем. Немтиниха бросилась к ней, подняла ее голову и по стеклянному взгляду женщины сразу поняла, что та мертва.

– Наконец-то вы приехали, – тараторила Немтиниха. – А то мне с покойницей рядом находиться – совсем плохо. А кому тут будет хорошо? Хоть и не родня она мне была, но все же…

– Ты ничего там не трогала? – строго спросил участковый.

– Нет, – замотала она головой в вязаной шапке. – Я в милицию позвонила, мне сказали, чтобы я ничего не трогала, вас дожидалась, я и не трогала. Что же я, не понимаю, что трогать ничего нельзя?

– Ладно, пойдем поглядим, – вздохнул Зайцев.

Картина, открывшаяся их взору, была весьма печальная и для Зайцева, увы, обычная: на банкетке лежала женщина, одетая в домашнюю, но красивую, даже нарядную одежду – в бархатный брючный костюм и атласные тапки с каблуками. Чашки, стоявшие на столике, были пусты, с кофейным осадком на дне. Пока следственная группа не приехала, кроме поверхностного осмотра тела, Олег никаких действий предпринимать не стал.

Послышался шум мотора служебного автомобиля. Жучка разразилась еще более громким лаем, встречая новых гостей, подошедших к забору. Зайцев выглянул в окно и узнал в одном из прибывших следователя районной прокуратуры Лаптева.

Эмма Львовна Гамильтон для своих шестидесяти лет выглядела очень хорошо. Ей смело можно было бы дать на пятнадцать лет меньше, если бы не паспорт, предательски выдававший ее истинный возраст. Эмма Львовна была дамой свободной – прошло уже полгода после того, как она развелась со своим третьим мужем, преуспевающим бизнесменом. Разошлись они мирно, без взаимных претензий, и даже поддерживали приятельские отношения. У Эммы Гамильтон был только один ребенок – сын, рожденный еще до первого брака. Эдуард Гамильтон давно жил в Штатах, в последний раз он приезжал на родину шесть лет тому назад, поэтому вряд ли чем-то мог помочь следствию. Ни братьев, ни сестер у покойной не было, равно как и родителей. Имея несколько высших образований, Эмма Львовна работала по своему основному и первому профилю – преподавала социологию в университете. Кроме диплома социолога, она получила также дипломы психолога и инженера по труду. Остальным своим знаниям она также нашла применение. Помимо преподавательской деятельности Гамильтон занималась предпринимательством. Фирма Эммы Львовны базировалась в университете и специализировалась на аналитической деятельности в области условий труда на предприятиях.

– Может, в институт позвонить, коллег ее допросить? – предложил Зайцев.

– Обязательно, только завтра. Сегодня же воскресенье, там никого нет.

Юрий Степанович Лаптев выполнял процедуру осмотра неспешно, без всякого интереса. Многолетний опыт ему подсказывал, что ничего, кроме головной боли, новое дело им всем не сулит. Как определил судмедэксперт, женщина была убита накануне, около трех часов, с помощью цианида, подсыпанного в ее кофе.

– Преступник распивал с хозяйкой кофе, значит, они были знакомы. Уже хорошо. Соседей опросили? Кто в той избе живет? – Следователь показал рукой в сторону дома Марковны.

– Марковна. Она круглый год здесь проживает. Странно, что ее дома нет.

– Вы к ней заходили?

– В дом – нет. Из-за калитки позвали. Должна была услышать.

– Сходите к ней. Может, там случилось что-то.

– Они с Гамильтон старыми приятельницами были до последнего времени, – пояснил участковый, знавший обеих женщин. – По-соседски друг у друга чаи гоняли, пока Эмма Львовна не вздумала обновить забор. Она его поставила не на место прежнего, а чуть дальше, тем самым сузив участок Марковны. Ну, та и завелась, по инстанциям ходить начала, жалобы строчить. Пришли из кадастровой инспекции, замерили участок Гамильтон, и выяснилось, что она ничего не нарушила, огородила ровно то, что ей причитается. Зато забор Марковны со стороны огорода не на месте оказался – она когда-то лишних два метра себе оттяпала. Марковну обязали забор перенести, куда положено. Старый забор Марковны переноса не выдержал, и теперь ее участок с торца открытый, с натянутой вместо забора веревкой. А ведь сама виновата – нечего было воду мутить! Марковна за это на свою соседку еще больше взъелась. В общем, на своих добрых отношениях они поставили крест.

Как только Зайцев с Патриным вошли во двор соседки, на них тут же набросился злобный комок шерсти.

– Фу, Жучка! – прикрикнул Иван, но собачонка все не унималась. Она продолжала лаять и норовила укусить непрошеных гостей.

– Вот мерзавка! Пошла вон! – Зайцев схватил стоявший у забора черенок от метлы и замахнулся им на Жучку. Она-таки ухватила его зубами за ногу.

– А ну, кыш отсюда, хулиганье! Божью тварь обижать вздумали! – Дверь избы отворилась, появилась хозяйка – одетая в теплый махровый халат и полосатые шерстяные носки бойкая старушенция.

– Марковна! Ты-то нам и нужна. Не шуми, не тронем мы твою Жучку. Поговорить пришли.

Хозяйка неохотно пригласила их в дом. Олег с Иваном уселись в кухне за столом, куда их проводила Марковна, но чаю она им не предложила.

– А я вам чем могу помочь? – уставилась она на них своими недоверчивыми глазками, обрамленными веером белесых ресниц. Ивана Марковна знала, а вот явившегося вместе с ним субтильного мужчину в черной всесезонной куртке и потертых джинсах увидела впервые.

– Как же так – ты была дома и не видела, кто к соседке приходил? – удивился участковый, услышав ответ на свой первый вопрос.

– Да мало ли кто к ней ходит? Целыми днями туда-сюда толпы шастают. Песни орут, в игры свои играют, в эти, в рулевые. Мясо на улице жарят, будто плиты в доме нет!

– Вчера они тоже мясо жарили и песни орали?

– Нет, вроде вчера тихо там было.

– А что они делали? В игры играли?

– Может, и играли. Не видела я. Спала.

– Так приходил к ней вчера кто-нибудь или нет?

– А я почем знаю? Спала я, ясно вам?!

Не добившись толку от Марковны, милиционеры ушли.

– Темнит старуха. Не верится мне, чтобы Марковна ничего не видела! – усомнился участковый.

– А может, это она соседку… того?

– Не похоже на нее. Хотя, черт ее разберет!

– Что это за люди, которые к Гамильтон толпами шастали?

– Студенты. Эмма Львовна в университете преподавала, со студентами дружила. Они к ней на выходные приезжали, на шашлыки и ролевые игры.

– Что за игры?

– Она же социолог. Теорию подкрепляла практикой. Студентам это нравилось. Помню, Марковна жаловалась, сказала, что у соседки содом и гоморра. Мол, так они шумят, просто спасу от гостей Эммы нет. Мне пришлось к Гамильтон сходить. Ничего предосудительного я не увидел – все тихо, мирно, водку не пьют, траву не курят. Сидят полукругом, как пионеры, и пишут что-то. Эмма Львовна пригласила меня на глинтвейн с шашлыком. Приятная была женщина, жаль ее.

Вика набрала номер на мобильном. Ей долго не отвечали, и она с досадой швырнула телефон в сумку. Как же она ненавидела эти длинные гудки! Они словно говорили ей: «Зачем ты звонишь? Мне нет до тебя дела!» Еще больше она ненавидела этот голос – равнодушный, чужой, сообщающий о том, что абонент находится вне зоны доступа. Он включался сразу после набора номера и значил: «Отстань! Я не хочу тебя ни слышать, ни видеть! Не лезь в мою личную жизнь!!!»

Происходившее с ней было до того чудовищным, что Вика не желала в него верить. Феликс, милый, любимый Феликс променял ее на какую-то старуху! Его прохладный тон, взгляд в сторону и эти жестокие слова: «Нам надо расстаться. Так будет лучше, пойми. Дело не в тебе, Зая, а во мне. Ты хорошая, очень хорошая и красивая, но я испытываю к тебе одну лишь нежность, и только. Ты всегда останешься для меня Зайкой и можешь на меня рассчитывать».