Камило Села - Мазурка для двух покойников Страница 26

– Немного вульгарно, но мило, правда?

– Да, очень мило.

Где-то за глазами, то есть в мозгу, кольнула на миг грустная и слегка отрешенная мысль.

– Монча.

– Да?

– Ты думаешь, меня расстреляют?..

У Марухи Боделон, любовницы Сельсо Варелы, бывшего жениха тети Эмилии, нюх что надо, удлинила рукава и перестала красить волосы.

– Не хочу провоцировать, власти правы, мы, испанцы, должны чем-то отличаться от англичан и французов, чтобы не идти далеко, хотя бы благопристойностью.

Сельсо Варела не понял, но молчал, раны в душе мужчины взывают к молчанию.

– Здесь лучше всего помалкивать, когда Господь захочет, души успокоятся.

– Да, а если не успокоятся?

– Не знаю, тогда подумаем – эмигрировать или покончить с собой. Как больно видеть, что лучшая страна в мире, ну, одна из лучших, истекает кровью!

Фину из Понтеведро зовут Порка Мартинья,[41] прозвища идут по весьма неожиданным путям, прозвища изобретаются и рождаются как поганки; Порка Мартинья изящна и всегда весела.

– Это правда, что тебе больше всего по вкусу попы?

– Ах да, сеньор, они чудесны, как с ними хорошо! Вы меня вынуждаете говорить гадости.

Порка Мартинья спит с попом Селестино Карочей, а также готовит ему кролика тушеного, кролика жареного, кролика по-охотничьи.

– Мужчину надо кормить, чтобы сила была.

Антон Гунтимиль, покойный муж Фины Порки Мартиньи, всегда был слабосильным, родился с одышкой и умер, истаяв, как вздох.

– В бедняге было мало проку, по правде, почти ничего, от любого другого я получила бы больше.

Ресуррексион Пенидо зовут Лодолой,[42] потому что она как птенчик. Лодола – шлюха грустная, ее спасают молодость и покорность.

– И твердая грудь?

– Говорят.

Лодолу очень потрясла смерть Мисифу, это она обнаружила труп.

– И не слышала крика?

– Нет, сеньор, ничего не слышала, по-моему, бедняга умер, рта не раскрыв.

Лодола пришла из деревни Репорисело, приход Санта-Марина де Рубиана, в Эль Барко, пришла босая, продрогшая, ни слова не знала по-испански, Марта Португалка взяла ее под крыло, она очень добрая и чувствительная.

– Думаете, женщина становится блядью для удовольствия? А не потому ли, что ей идти некуда, гонят отовсюду, как прокаженную? Думаете, хлеб падает с деревьев и для каждого?

Дон Хесус Мансанедо и Мисифу обрезали нить жизни, эту таинственную проволоку, наполненную кровью, многим несчастным, к которым Господь повернулся спиной, Господь не вмешивается в дела этого мира, сразу видно, потому и говорят, что Бог отвел от человека руку свою здесь, в Оренсе и Понтеведре, и, может быть, в других городах, тех, кого убивают без суда, походя, называют ренклодом.

– Ренклодом?

– Да.

– Сливой ренклодом?

– Ну, по правде, не знаю.

Максимино Сеган, из Амоэйро, вступил в разговор.

– Я-то знаю, мертвяки говорят друг другу: нынче ночью пойдем за ренклодом. И уже известно – этой ночью будут искать людей, чтобы убить их.

Приговоренных к смерти военным судом расстреливали в Кампо де Арагон, на краю кладбища святого Франциска.

Ренклод остается где возможно, не всех довозят до Альто дель Фурриоло в Оренсе, о других городах говорить не стану, вся страна усеяна крестами. Раймундо мало кого знал в Ля-Корунье, но скоро завел друзей. «Галисийское знамя» выступило в день святого Августина и вернулось, менее десятой части состава, после Дня почивших в бозе, остальным не повезло, остались на дороге, на войне плохо то, что умираешь, не успев созреть, это противоречит Божьему закону. В некоторых уголках Галисии воздушных змеев зовут папавенто, иначе ветропожиратель, папар – значит поглощать, пожирать, в Португалии их зовут попугаями, не пускали ли ребятишки Ля-Коруньи двести лет назад змеев с холма, который теперь зовется улицей Попугаев? Раймундо, что из Касандульфов, какая-то родня дону Хуану Найе, одному из лучших знатоков истории Ля-Коруньи, мог бы спросить его, в Галисии все мы – родня, или около того, или хоть родня родни. Возможно также, что здесь в древности рос бессмертник, который по-португальски и древнегалисийски тоже будет «попугай». Нынче улица Попугаев – квартал борделей, где можно не опасаться, Раймундо захаживает туда вечером поболтать немного. Из заведения Медиатеты в свое время вытолкали кузена Раймундо, артиллериста 16-го полка, он вместе с пятью-шестью однополчанами (в том числе сержантом) вытащил на балкон пианино и сбросил вниз, – скотина! – слава Богу, никто не проходил по улице! Генерал Себриан отменил всем отпуска и отправил на фронт. Знала бы Медиатета, что Раймундо – брат артиллериста Камило, а эти хозяйки всегда полоумные, она бы его выгнала тоже.

В заведении Апачи (языковые пуристы говорят «Апачии») на положении ученицы младшая из семьи Алонтра, Долоринья Монтесело Трасмиль, 21 год, еще не оправилась после операции аппендицита, но теперь ей лучше. Сестер Алонтра – семеро:[43] Инесинья – смирение против гордости, заросла волосиками до пупка, похоже на муравейник, Росинья – щедрость против скупости – грудастая и задастая, у нее всего в избытке, Марикинья – против похоти целомудрие – чуть косит, но это ей идет, Карминья – против гнева, терпение, никогда не откажет, но не из распутства, а из уважения, Ритинья – умеренность против обжорства – всегда помирает со смеху и подпрыгивает, не выносит щекотки, Ампариньо – против зависти, доброта, робкая, как цветок, но если загорится – палкой не успокоишь, Долоринья – против лени, прилежание, умеет читать и писать, знает четыре правила; две сестры живут в Батансе, две в Камбре, три в Ля-Корунье, и все семеро – в жизни. На улице Попугаев также упражняются в своем благотворном искусстве шлюхи и потаскухи из борделей Ферреньи – попросите Фатиму Мавританку, из Кампанелас – попросите Пилар Хитрюгу, из Тоналейры – попросите Басилису Дурочку, которая всем шлюхам шлюха; все печальные лупанары, все услаждающие тело бордели обеспечивают покой, здоровье и радость, для полиции – бесплатно, потому что порядок есть порядок. Раймундо, что из Касандульфов, подружился с Долориньей Алонтрой, которой вырезали аппендицит, и так как он образованный и воспитанный, ему позволено входить через кухню.

Сеньорита Рамона велит позвать Робина Лебосана.

– Получила письмо от Раймундо, говорит, что ему дадут отпуск.

– Хорошо.

У Робина вид озабоченный.

– Монча.

– Ну.

– Я сам не запишусь. Пусть призовут мой год. И кроме того, хочу открыть тебе тайну.

– Мне?

– Да. И никому больше. Если Фабиан Мингела придет в деревню, я его убью. То, что о нем говорят, – правда.

Сеньорита Рамона помедлила с ответом.

– Успокойся, Робин, посмотрим, что скажет Раймундо, когда приедет. Ты говорил с Сидраном Сегаде, мужем Адеги?

– Да.

– И с Бальдомеро Афуто?

– Тоже.

– И что они думают?

– Что Моучо – ничтожество, но может стать опасным, он – предатель, и кроме того, не один.

– Сколько с ним?

– Не знаю и не знаю, кто они и откуда, никогда их не видел.

– А полиции известно?

– Говорят, что не хотят ничего знать, это не их дело.

– Нет? А чье же тогда?

– Знал бы я!

Хлеб священен, есть священные вещи, которые в мире, где все навыворот, не уважают – сон, хлеб, уединение, жизнь; хлеб нельзя ни жечь, ни швырять, хлеб следует есть; если зачерствел, брось в воду, пусть куры едят; если упал на землю, поцелуй и положи там, где на него не наступят; если подаешь нищему, тоже поцелуй; хлеб священен, он как Бог, а человек – наоборот, смехотворный пискун с плохо переваренными претензиями, ощипанный и бестолковый…

Сеньорита Рамона закрыла ставни.

– Все это очень странно, совершенно не понимаю, что происходит, наверно, большинство испанцев не понимают, зачем столько крови?

Сеньорита Рамона говорит, прерывая речь паузами:

– Возможно, война с чужеземцами, что врываются в дом, благородна – к примеру, с французами в прошлом веке; не знаю, я не мужчина, женщины всегда думают иначе, возможно, благородно воевать с другими народами за территорию, но воевать за идею, которая, чего доброго, окажется ложью, и воевать между собой! Это настоящее безумие!

– Да, я думаю так же, но молчу, и ты молчи.

– Да, да, зачем говорить. Я молчу, как мертвая, хочу лишь одного, чтоб это окончилось поскорее. Люди, слепо верующие, очень опасны, есть и те, что не веруют, но притворяются, эти еще хуже, слепая вера – штопор, которым вытаскивают совесть, или консервный нож для совести… хочу только, чтобы мы скорее увидели конец этого безумия.

– Но до конца еще далеко.

– Ты думаешь?

– Уверен! Весь мир взбудоражен, и никто не хочет слушать голос разума.

Сеньорита Рамона придвигает Робину Лебосану пепельницу.

– Не бросай пепел на пол.

– Извини.

Сеньорита Рамона не может скрыть беспокойства.

– Да, правда в том, что эти ослепленные борцы тупоголовы и становятся предателями, быстро заражаются бешенством, к тому же сбиты с толку, ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что творится? Они нервничают, злятся, а озлобленный и нервный человек хуже скорпиона.