Яна Розова - Проклятие Вероники Страница 26

Сергей Алексеевич говорил, что все дело в пониженном давлении и истощении организма. Надо есть, а Джон даже бульоном давился. Он говорил, что его тошнит, но думаю, он просто ничего не хотел.

Приехал Авдей, так, оказывается, называл Игоря Джон, он обнялся с Лилей Семеновной и ушел с ней в комнату Джона. Потом мне Лиля Семеновна рассказала, что нашелся “Козел”. Его бросили в лесу, за городом. Сейчас УАЗ стоял в мастерской Авдея.

В тот первый вечер пребывания Джона в моем доме, я позвала всю его свиту пить чай. Авдей, Лиля Семеновна и Сан Саныч разместились в модных креслах в моей гостиной. И тут же Сан Саныч, блестя карими глазами, стал спрашивать – откуда я знаю Клыкова, и что нас связывает на самом деле? Я стала рассказывать.

Лиля Семеновна всю эту сагу уже слышала, но в целом интерес, который проявляла моя аудитория, очень вдохновлял. В итоге я не удержалась и озвучила – для Сан Саныча и Лили Семеновны уже не впервые – свою идею о “гродинских самоубийствах”. Тут, очень кстати, Авдей напомнил мне о хозяине “Джипа Чероки”, который на полном ходу врезался в бетонное ограждение дороги.

А Лиля Семеновна с ужасом произнесла:

– Так ведь это сын моей подруги – Валера Гордеев, я недавно была на его похоронах!

Гродин – маленький город. Устала я это повторять.

– Как я могла про это забыть? – удивлялась себе Лиля Семеновна.

– А деньги у него пропали? – спросил Сан Саныч.

Истрик-медиевист пожала плечами:

– Я не спрашивала об этом у Валечки, но могу уточнить. Да, Катя, а почему ты ни разу не вспомнила про Ксению, бывшую жену Джонни? Она покончила с собой, а перед смертью со счетов сняла пять миллионов. Ее отец просил Джонни узнать, куда они делись. Я даже решила, что из-за самоубийств Джонни и подстралили.

От удивления я потеряла дар речи.

– Вот оно, что… – произнесла я, в общем-то, слабо понимая, смысл собственной реплики. Тем не менее, обрывки мыслей стали сами по себе соединяться в осмысленные фразы. Теперь многое стало ясно.

Потом вся компания заговорила о здоровье Джона, а мне пришло в голову, что надо покормить гостей. Пожарить мясо было делом недолгим, нарезать салат – тем более.

Занимаясь готовкой, я думала о том, что раскрыть тайну “гродинских самоубийств” может только профессионал. Собрав еще немного сведений, я все равно снова пойду в милицию. Причем не к Седову, а к его начальству. Павел Петрович обидится, но дело того стоит. А если привлечь прессу? “Дела”, всего-навсего, рекламное издание и мои авторы не сильны в разоблачительных статьях. Зато есть другие газеты и журналы, а в них работают настоящие журналисты. Если дать им такую благодарную тему – они поднимут волну, люди заговорят о самоубийцах, откроются и другие случаи, следственные органы будут вынуждены принять меры, создадутся какие-нибудь следственные комиссии. Тогда у Павла Петровича будут людские и материальные ресурсы для раскрытия страшной загадки…

Только вот случившееся с моим мужем я постараюсь разведать сама, а что узнаю, придется скрыть ото всех.

То, что у меня было с Вероникой, придется скрыть ото всех.

Хорошо, что нигде раньше языком не чесал. Сдержанность – это еще одно правило свободного секса. Сколько раз я уже хвалил себя за это – и снова мне слава. Иначе было бы очень стыдно.

Особенно после того, как мой мозг вдруг начал работать. Случилось это через полтора месяца после ранения. До этого я вообще был уверен, что стал идиотом. Вспоминать то время было противно. Болело брюхо после операции. Болела спина – я добре хрякнулся о Катиного “Жука”. А если бы не он – сломал бы шею. Однако, мне было так тошно на душе, что я почти не реагировал на ощущения тела. Тоска, которой никогда раньше не переживал, сжимала сердце. Мама сказала, что я даже плакал. Странно, я не помню. И не хотел бы помнить.

В доме Кати, в комнате с прозрачной стеной, я до одурения смотрел на лес, расстилавшийся ниже дома и уходивший куда-то за город. А небо? Раньше я никогда так долго не смотрел в небо.

Приходила Катя, очень деловитая и озабоченная моим здоровьем. Я хотел ей сказать, что мое здоровье не имеет ни малейшего значения. Но не сказал. А вместо этого нечаянно обидел. Понял это только намного позже. Сказал, что как только смогу встать – уйду. Имел ввиду, что не хочу ей мешать. А она поняла, что мне неприятно находиться в ее доме. На самом деле мне было все равно, где находиться. Лишь бы не возвращаться в свою квартиру.

Мой доктор осматривал меня очень регулярно. Шутил, как они всегда шутят с такими как я, что на мне как на собаке – все заживает быстро. Ласково журил только за мою подавленность.

К концу первого месяца я стал спускаться по лестнице в холл. Мог бы и раньше, но не хотел вставать. А тут мама сказала: шевелись, черт тебя возьми! И я стал шевелиться.

Они – Катя, мама, Авдей, Сан Саныч – часто сидели внизу, в холле. Распивали чаи или чего покрепче и обсуждали какие-то дела, в которые я не вникал. Сидел рядом с ними и изо всех сил старался не впасть в анабиоз.

Авдей пару раз пытался расколоть меня – что это за история со мной вышла? Но я не кололся. И, наверное, еще две недели прошло, пока вдруг не сложилась в моей голове ясная и понятная картина.

А началось с одного имени – с имени Эли Гайворонской. О ней вспомнила мама. Тут же я узнал – несколько месяцев назад Эля умерла, отравившись таблетками. Это было для меня как стакан ледяной воды в лицо. Разговор тот начался с маминого рассказа о том, как они с Катей пытались найти какую-то девушку. Эта девушка назвалась сводной сестрой Эли. Звали ее Лида. Она занималась в маминой группе у-шу, целенаправленно познакомилась с мамой, и попросила помочь встретиться с Элей. И все это – якобы случайно. А потом Эля покончила с собой. Самое интересное заключалось в том, что наследство Эля оформила именно на эту самую сестру.

Только найти таинственную Лиду нашим дамам не удалось. Они решили взять данные – имя и паспорт – у маминого тренера по у-шу. Тренер им по дружбе эти данные показал. Увы, номер паспорта был несуществующим, и имя придуманное.

– Можно теперь не сомневаться, – сказала Катя, – эта Лида как-то повлияла на Элю. Как-то спровоцировала ее самоубийство.

– Надо бы поискать – может, во всех случаях были такие вот девушки? – сказал Сан Саныч.

И я вспомнил Горемыкина. Катя недавно рассказывала, что он застрелился. Он же на бизнес-семинары ходил. А там была девушка, с которой он общался. Я ее даже видел – со спины. Она не блондинка, но ведь существуют парики. Офис консалтинговой компании располагался в бизнес-центре на улице Льва Толстого. Я сказал об этом остальным. Откуда мне Горемыкин известен, говорить не стал. О своих делишках с Вась-васем упоминать не особо хотелось.

Услышав мои слова, друзья и родственники повернулись ко мне, будто я был псом и вдруг заговорил. Катя встрепенулась и сказала, что съездит в бизнес-центр.

– А у Ксении новых подруг не появилось? – спросил Сан Саныч.

Я попросил Авдея сгонять наверх за моим телефоном. Он принес, я набрал номер Светки Рытовой и спросил – не завела ли Ксю незадолго до смерти новых подруг? Может, она на бизнес-курсы ходила? Не всплыла ли молодая родственница, о которой никто не знал?

– Психолог или… гадалка, – подсказала Катя.

– К гадалке Ксю не ходила? – спросил я Светку.

– Слушай! – воскликнула она радостно и бестолково, – точно! К гадалке мы ходили. Я удивилась, потому что Ксюша раньше бы никогда…

– Как она выглядела? – я и так знал, что раньше она никогда.

– Молодая, блондинка, симпатичная. Кстати, ты знать ту женщину должен – она живет рядом с твоей квартирой. Я еще спросила – знакома ли с ней Ксения, а она ответила, что раньше в этой квартире другие люди жили…

Голосом робота я передал слова Ксениной подруги остальным. Катя тут же широко распахнула ресницы и прикрыла ладонью рот. Не знаю, какие открытия она сделала для себя, а вот у меня в голове прояснилось.

Часть III

– Уж сколько раз твердили миру! – бубнил он за ужином. – А сколько раз я сам лично персонально своему идиоту-другу говорил, что ссориться с законом всегда себе дороже. Чти уголовный кодекс, блин! Нет! Он у нас самый умный.

Жена Авдея, Лариса, чуть заметно улыбнулась и согласно покивала мужу. Она тоже не слишком одобряла последний фортель Джона, но была уверена, что если у Клыка вот так все вышло, значит, так было необходимо. А винить его, скорее всего, не в чем. Она могла бы все это произнести и вслух, но считала, что незачем перебивать митинг мужа – пусть пар спустит!

В глубине души Авдей мыслил в унисон невысказанным словам супруги, однако, заткнуться все равно бы не смог.

…Узнав, что Джон ранен, да притом из ружья, Авдей поначалу испугался, что он умрет, но когда понял, что жить Джон будет – разозлился. Отчасти немного и на себя, ведь Джон недаром спрашивал об авдеевом родственнике, капитане дальнего плавания. Нужно было сообразить, с чего это Клык интересуется родственником, а потом – запретить ему делать глупости! Дурило и сам Авдей, и друг у него тоже недалеко уехал…