Дик Фрэнсис - Испытай себя Страница 26

Его голос прозвучал так, будто он высказал все, что хотел, и сейчас готов вновь вернуться к простым вещам, вроде проблем выживания. Он попросил меня разрешить ему посмотреть содержимое набора номер два, черного подсумка.

— А тебе не надоело? — спросил я.

— Я горю от нетерпения.

Я передал ему подсумок, разрешил расстегнуть три кармашка, застегнутых на молнии и кнопки, и выложить вещи на кровать. Несмотря на то что сам подсумок был водонепроницаемый, каждый предмет в нем также находился в пластиковом, хорошо завязанном пакетике, предохраняющем от пыли и насекомых. Гарет развязал несколько пакетов и нахмурился, рассматривая содержимое.

— Объясните, пожалуйста, что это такое, — попросил он. — Ну, положим, двадцать пластин со спичками предназначены для разжигания костров, а зачем эти шарики из хлопка и шерсти?

— Они хорошо горят. С их, помощью легко поджечь сухую листву.

— Понятно. Свеча, конечно, для освещения, так?

— А также для разжигания костров. С помощью воска можно сделать массу вещей.

— А это что? — он указал на толстую катушку, на которую была намотана тонкая желтая нить.

— Это волокно из кевлара, род пластика. Прочное, как сталь. Шестьсот ярдов. Из него можно вязать сети, использовать в качестве лески при ловле рыбы, а если сделать петлю, то ее невозможно будет разорвать. Жаль, что я не знал о существовании этого волокна, когда работал над своими книгами.

— А это? Флакончик с беловатой жидкостью и кисточкой?

— Это из «Дикой местности», — улыбнулся я. — Люминисцирующее вещество.

Гарет смотрел на меня широко открытыми глазами.

— Допустим, тебе надо на время покинуть свою стоянку в поисках пищи или дров. Обратно нужно возвращаться? Несомненно. Следовательно, по мере удаления от стоянки необходимо на стволах деревьев или горных плитах делать этим веществом пометки, причем так, чтобы от следующей пометки можно было видеть предыдущую, — тогда обратную дорогу можно будет найти и в кромешной темноте.

— Стремно, — заключил он.

— Вон тот небольшой продолговатый предмет — это сильнейший магнит. Вещь полезная, но не очень необходимая. Может пригодиться, чтобы вытащить из реки потерявшийся рыболовный крючок. Магнит привязывается к веревке и опускается в воду. Крючки — это драгоценность.

Гарет извлек маленький прозрачный пластмассовый цилиндрик, один из шести в моем наборе.

— Здесь много крючков, — заметил он. — А это разве не кассета для фотоаппарата? Я думал, что кассеты черные.

— Японские кассеты «Фудзи» именно такие. А поскольку они прозрачные и в них все видно на просвет, я ими пользуюсь постоянно. Они почти ничего не весят. Герметически закрываются. Предохраняют от влаги, пыли, насекомых. Исключительно надежные. В остальных кассетах есть еще наборы крючков, а также иголки с нитками, булавки, аспирин, таблетки для обеззараживания воды и другие необходимые мелочи.

— А это что такое выпуклое? Ох, да это же подзорная труба! — рассмеялся он и взвесил ее в руке.

— Две унции, — удовлетворил я его любопытство. — Но с увеличением восемь на двадцать.

Авторучка с подсветкой в виде фонарика не вызвала у него особого удивления, абсолютно равнодушно он отложил в сторону свисток, почтовый набор с блокнотом и рулончик с алюминиевой фольгой («Для приготовления пищи в углях», — пояснил я). Неподдельное же изумление у него вызвала портативная паяльная лампа, в голубом свирепом пламени которой свободно плавился припой.

— Стремно, — опять сказал он. — Высший класс!

— Незаменимая вещь для разжигания костров, — сказал я, — естественно, пока не кончится бензин.

— Вы пишете в своих книгах, что прежде всего следует позаботиться об огне.

Я кивнул:

— Огонь улучшает самочувствие. Ощущаешь себя не так одиноко. Кроме того, всегда нужно кипятить сырую воду для питья, ну и для еды, конечно. Костер — это хороший сигнал для спасателей, его видно издалека.

— И для тепла.

— Конечно.

Последним предметом, который Гарет извлек из подсумка, был пакет с парой кожаных перчаток. Глядя на перчатки, он пробормотал что-то об излишней изнеженности.

— Перчатки играют двойную роль, — объяснил я. — Предохраняют руки от порезов и царапин. Кроме того, в перчатках очень удобно рвать крапиву.

— Ненавижу рвать крапиву.

— Зря. Листья крапивы, если их сварить, весьма и весьма съедобны, но главное — это стебли. Невероятно волокнистые. Их молотят, и когда они становятся достаточно мягкими, то представляют собой прекрасный связочный материал: скреплять ветки для шалаша или плести корзины для подвешивания провианта и снаряжения, дабы предохранить все это от сырости и диких животных.

— Вы столько всего знаете.

— Я путешествую с колыбели. Буквально.

Гарет аккуратно сложил все обратно в той последовательности, в какой распаковывал, и спросил:

— Сколько это все весит?

— Около двух фунтов. Меньше килограмма.

Неожиданно он встрепенулся:

— У вас же нет компаса!

— Здесь нет, — согласился я.

Я подошел к комоду и достал из верхнего ящика изящный, заполненный жидкостью компас в прозрачном пластиковом футляре. По окружности циферблата были нанесены дюймовые и сантиметровые метки. Я показал Гарету, как привязывать его к карте, прокладывать курс, и сообщил, что всегда ношу его в кармане рубашки.

— Но он же был в комоде, — возразил Гарет.

— Мне казалось, что в Шеллертоне трудно заблудиться.

— Но вполне возможно в Даунсе.

В Даунсе я тоже вряд ли бы заблудился, но говорить Гарету об этом не стал, а пообещал в следующий раз взять компас с собой, чем вызвал его одобрительный взгляд.

Укладывая свои вещи обратно в комод, я подумал о том, сколь недолго я прожил в этой комнате с несуразной обстановкой и выцветшими обоями. Я никогда не тяготился обществом, но по своей давней привычке к одиночеству мне показалось странным мое теперешнее существование среди всех этих людей. Возникли какие-то ассоциации с выходом на сцену в самый разгар действия. Впрочем, через три недели я отыграю свою роль и сойду со сцены, а спектакль будет продолжаться уже без меня. Тем не менее я был увлечен и не желал пропускать ни одного акта.

— Раньше это была комната Перкина, — объяснил Гарет, будто уловив ход мыслей. — Когда дом разделили, он забрал отсюда все свои вещи. Здесь творился какой-то ужас.

Гарет пожал плечами и спросил:

— Хотите посмотреть мою комнату?

— Был бы рад.

Он кивнул и повел меня. Гарет и я пользовались одной ванной, расположенной между нашими комнатами, а рядом с проходом в холл располагались апартаменты Тремьена, в которых он обычно исчезал с неизменным хлопком двери.

Вся обстановка в комнате Гарета несла на себе отпечаток детства. Спал он на кушетке с выдвижной доской, стены были произвольно увешаны открытками с изображением поп-звезд и спортсменов. Полки были завалены призами и наградами. Пол был украшен валяющейся одеждой.

Я пробормотал что-то обнадеживающее, Гарет же окинул свою берлогу пренебрежительным взглядом и заявил, что собирается все здесь поменять и что отец согласен летом ему помочь.

— Отец оборудовал эту комнату для меня после ухода матери, тогда это была комната — высший класс, а сейчас я уже вырос из нее.

— В жизни всегда так, — заметил я.

— Всегда?

— Похоже, что так.

Он кивнул с таким видом, будто сделал для себя открытие о неизбежности перемен и не всегда в худшую сторону, после чего мы в каком-то молчаливом согласии вышли, прикрыв за собой дверь, и спустились в семейную комнату, где застали спящего Тремьена.

Гарет, увлекая меня за собой, моментально ретировался. Мы прошли через центральный холл и очутились на половине Перкина и Мэкки; Гарет быстро постучал в дверь их комнаты, которая через некоторое время открылась. На пороге стоял Перкин.

— Можно зайти на пять минут? — спросил Гарет. — Отец заснул в кресле. Ты же знаешь, что будет, если я его разбужу.

Перкин зевнул и открыл дверь пошире; в его манерах я не усмотрел страстного желания пускать нас, в основном, видимо, из-за моей персоны. Он провел нас в гостиную, где они с Мэкки, вне всякого сомнения, лениво коротали время за чтением воскресных газет.

Увидев меня, Мэкки приподнялась было с кресла, но тут же села вновь, показывая этим, что я вроде бы уже свой, а не гость и могу сам о себе побеспокоиться. Перкин сказал, что если Гарет желает, то в холодильнике есть кока-кола. Гарет отказался.

С каким-то легким содроганием я вспомнил, что именно в этой комнате, в гостиной Перкина и Мэкки, умерла Олимпия. Непроизвольно я огляделся, пытаясь определить, в каком же конкретно месте это произошло, где именно Мэкки и Генри застали Нолана, склонившегося над девушкой в оранжевом балахоне, без нижнего белья, и Льюиса — пьяного или нет, — развалившегося в кресле.