Дело № 113 - Эмиль Габорио Страница 26

– А на первом?

– Две гостиные, разделенные драпировкой, и рабочий кабинет.

– Где помещается прислуга?

– В такую пору Рауль остается без прислуги. Ему прислуживают здешние жители, муж и жена, которые приходят утром и уходят вечером после обеда.

– Превосходно! В таком случае идемте!

И они направились прямо к крыльцу, но дверь оказалась запертой.

– Какая досада! – проворчал Вердюре. – Всегда инструменты надо иметь с собою! Ни отмычки, ни долота, хоть бы маленький кусочек железа!..

Видя, что ничего не выходит, он бросился от двери ко всем окнам подвального этажа. Но, увы! И здесь все окна были на запоре и ставни были плотно закрыты.

Вердюре был обозлен. Он бегал вокруг дома, как лисица вокруг курятника, стараясь отыскать вход и не находя его. В отчаянии он опять пошел на то место сада, откуда лучше виднелось освещенное окно.

– Ах, если бы можно было увидеть! – воскликнул он. – И только подумать, что там, именно там, – и он показал на окно, – ключ к загадке и что мы от него всего только в каких-нибудь тридцати или сорока футах…

Никогда еще Проспер не был так удивлен поступками своего странного компаньона. В этом саду Вердюре чувствовал себя как дома, несмотря на то, что проник в него воровски. Он разгуливал здесь без всяких стеснений, и можно было подумать, что он уже привык к такого рода экспедициям. Говоря об отмычках, он находил настолько же естественным отпереть ими дверь, насколько и чиновнику кажется естественным открыть свою табакерку. И, не входя в рассуждения ни о чем, он шлепал по грязи под ветром и под дождем, который по-прежнему лил на него ручьями.

Он приблизился к дому и стал что-то вычислять.

– Я хочу увидеть, что там делается, – сказал он, – и я обязательно увижу.

Вдруг Проспер вспомнил.

– Здесь есть лестница, – сказал он.

– И вы молчите!.. Где?

– В глубине сада, под деревьями.

Они побежали туда и без труда ее отыскали: она лежала около стены. Они подняли ее и в одну минуту поднесли ее к дому.

Но когда они приставили ее, то оказалось, что она не доставала до освещенного окна на целых шесть футов.

– Недостает! – проговорил, разочаровываясь, Проспер.

– Достанет! – перебил его торжествующий Вердюре.

И, отойдя от дома на аршин и повернувшись к нему лицом, он взял лестницу, осторожно приподнял ее и, ухватившись за нижние ее концы, поставил их себе на плечи. Таким образом препятствие было устранено.

– Теперь лезьте! – обратился он к Просперу.

Проспер был достаточно возбужден и заинтересован, и потому не медлил. Энтузиазм наполнил его душу надеждой на успех, и он почувствовал в себе наплыв бодрости, которой не замечал за собою раньше. Без всякого шума он добрался до нижних ступеней и стал подниматься по лестнице, которая шаталась и раскачивалась у него под ногами.

Но едва только его голова достигла окошка, как он издал крик, ужасный крик, подхваченный непогодой и потерявшийся в вое ветра. И, сорвавшись с лестницы, он упал на мокрую землю.

– Несчастная!.. – забормотал он. – Несчастная!..

С быстротой и невероятной силой Вердюре спустил на землю лестницу и бросился к Просперу, думая, что он расшибся.

– Что вы увидели? – спросил он. – Что там происходит?

– Там Мадлена… – отвечал Проспер слабым, заплетающимся голосом. – Понимаете ли, там, в этой комнате, Мадлена, одна, с Раулем!..

Вердюре смутился. Это сбило его с толку. Он отлично знал, что у Лагора должна быть женщина, но по своим соображениям и судя по записке Жипси, присланной ему в кабачок, он полагал, что это – сама госпожа Фовель.

– Вы не ошибаетесь? – спросил он.

– Нет, нет! Я не мог принять другую женщину за Мадлену. Ах! Вы, который слышали все вчера, научите же меня, что мне теперь делать? Как относиться к этой подлой измене? «Она вас любит, – утверждали вы, – она еще вас любит!»

Вердюре не отвечал. Сбитый с толку, он старался сообразить положение и уже начинал понимать.

– Она здесь, – продолжал Проспер, – и это не тайна даже для Нины. Мадлена, эта благородная и чистая Мадлена, в которую я верил как в свою мать, – и вдруг любовница этого негодяя, похитившего свое имя! И я, честный дурак, сделал из этого жалкого человека лучшего друга, которому поверял все свои тайны и надежды. Он ее любовник! А я… я служил только ширмой для их свиданий, и они смеялись над моей любовью, над моей глупой доверчивостью!.. Но довольно этих унижений!

И он направился к крыльцу.

– Что вы хотите делать? – спросил его Вердюре.

– Мстить!

– Вы не сделаете этого, Проспер!

– А кто мне может помешать?

– Я!

– Вы? Как бы не так!..

И если бы Вердюре не отличался железной силой, то Проспер действительно пошел бы мстить. Но между ними произошла борьба, и Вердюре осилил.

– Если вы поднимете шум, если нас увидят, – сказал он, – то конец всем нашим надеждам!

– Мне больше не на что надеяться.

– От нас улизнет Рауль, и вы навсегда останетесь под подозрением.

– Не все ли это равно для меня?

– Для вас – да, но для меня это не все равно, несчастный! Я поклялся доказать вашу невиновность. В ваши годы более стараются вернуть любовниц, чем свое честное имя!

– Я желаю отомстить за себя! – настаивал Проспер.

– Ладно, мстите, – воскликнул Вердюре, – но мстите, как подобает это мужчине, а не как ребенок! Что вам делать в этом доме? Есть у вас оружие? Нет! Вы броситесь на Рауля и сцепитесь с ним один на один? А в это время Мадлена сядет в карету и улизнет!

Проспер молчал.

– Что же делать? – спросил он потом.

– Ждать.

Проспер колебался. Затем с решимостью, в которую не поверил бы ранее сам, он поднял лестницу и поставил ее нижними концами на плечи так, как это делал и Вердюре.

– Лезьте вы! – сказал он ему.

В одну секунду Вердюре был уже у окна.

Проспер не ошибся. Это действительно была Мадлена, одна, у Рауля Лагора, в такой поздний час.

Стоя посредине комнаты, она о чем-то горячо говорила. Ее поза, движения, лицо говорили о негодовании, которое она плохо скрывала. Рауль сидел в кресле у камина и ковырял щипцами в углях. По временам он пожимал плечами с видом человека, решившего выслушать все, но ответить так: «Я ничего не могу для вас сделать».

Дул ветер, и до слуха Вердюре долетал лишь один звук их голосов, приставить же ухо к стеклу он не решался из боязни быть замеченным.

«Очевидно, – думал он, – у них очень серьезный разговор, но отнюдь не любовный».

И он